8 октября в Стокгольме назвали имя обладателя Нобелевской премии по литературе. Впервые за 28 лет им стал русскоязычный автор — белорусская писательница Светлана Алексиевич.
В основе творчества Алексиевич — документалистика. Она пишет о людях со сложными судьбами, всегда опрашивая свидетелей тех или иных событий. Среди самых известных произведений автора: «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва» и «Время секонд-хэнд». Сегодня книги Алексиевич уже переведены на 35 языков, по её произведениям снимают фильмы, ставят спектакли, пишут научные исследования.
АиФ.ru публикует отрывок одного из самых обсуждаемых романов писательницы — «Цинковые мальчики», из-за которого в 1992 году в Белоруссии автора судили «за клевету», обвинив в искажении и фальсификации рассказов «афганцев» и их матерей.
Отрывок предоставлен издательством «Время».
***
— Звонок в дверь... Я выбегаю — никого. Ахнула: не сынок ли приехал? Через два дня стучат в дом военные.
— Что, сына нет? — сразу догадалась я.
— Да, теперь нет.
Тихо-тихо стало. Опустилась в прихожей на колени перед зеркалом:
— Боже! Боже! Боженька мой!
На столе письмо лежало, которое не дописала: «Здравствуй, сынок! Прочла твое письмо и была рада. В этом письме уже ни одной грамматической ошибки. Две синтаксические, как и в прошлый раз: „по-моему“ вводное слово, а союз „так как“ — сложный. В предложении: „Я сделаю так, как сказал отец“, — нужна запятая. И во втором предложении: „По-моему, вам за меня не будет стыдно“, — тоже нужна запятая. Не обижайся на свою маму. В Афганистане жарко, сынок. Старайся не простудиться. Ты всегда простужаешься...».
На кладбище все молчали, было много людей, но все молчали. Я стояла с отверткой, у меня не могли ее забрать:
— Дайте гроб открыть... Дайте сына увидеть... — Цинковый гроб хотела отверткой открыть.
Муж пытался руки на себя наложить: «Не буду жить. Прости, мать, а жить я больше не буду». Уговаривала его:
— Надо памятник поставить, плиткой обложить. Как у других.
Он не мог спать. Говорил:
— Лягу спать, сын приходит. Целует, обнимает.
По старинному обычаю хранила буханку хлеба все сорок дней... После похорон... Через три недели она рассыпалась на мелкие куски. Значит, семья пропадет...
Развесила по дому все фотографии сына. Мне так легче, а мужу тяжело:
— Сними. Он на меня смотрит.
Поставили мы памятник. Хороший, из дорогого мрамора. Все деньги, что на свадьбу сыну собирали, на памятник пошли. Плиткой красной могилку обложили и цветы красные посадили. Георгины. Муж покрасил ограду:
— Все сделал. Сын обижаться не будет.
Утром проводил меня на работу. Попрощался. Прихожу со смены — он на веревке в кухне висит, как раз напротив фотографии сына, моей любимой.
— Боже! Боже! Боженька мой!
Вы мне скажите — герои они или нет? За что я такое горе терплю? Что мне поможет это горе перенести? Другой раз подумаю: герои! Он не один там лежит... Десятки... Рядами лежат на городском кладбище... Каждый праздник гремят там воинские салюты. Торжественные речи. Цветы несут. В пионеры там принимают... А другой раз проклинаю правительство, партию... Нашу власть...Хотя я — коммунистка. Но я хочу знать — за что? Почему в цинк моего сына завернули? Себя проклинаю... Я — учительница русской литературы. Сама учила: «Долг есть долг, сынок. Отдать его надо». Проклинаю всех, а утром бегу на могилку, прощения прошу:
— Прости, сынок, что я так говорила. Прости.
Мать
***
— Получила письмо: «Не волнуйся, если нет писем. Пиши по старому адресу». Два месяца молчания. Я не представляла, что он в Афганистане. Собирала чемодан, чтобы ехать к нему на новое место службы...
Он писал, что загорает, ловит рыбу. Прислал фотографию: сидит на ослике, колени на песке. Я ни о чем не догадывалась, пока он не приехал первый раз в отпуск. Тут признался — с войны... Друг погиб... Раньше мало играл с дочкой, у него не было особых отцовских чувств, может, потому, что она совсем еще маленькая. А тут приехал — часами сидит и смотрит на ребенка, а в глазах такая грусть, что мне страшно. Утром встанет, отведет ее в садик. Любил посадить на плечи и нести.
Жили мы в Костроме, город красивый. Вечером сам заберет. Ходили мы в театр, в кино, но больше всего ему хотелось сидеть дома. Смотреть телевизор. Разговаривать.
В любви стал жадным, ухожу я на работу или на кухне готовлю — ему и этого времени жалко: «Побудь со мной. Сегодня можно и без котлет. Попроси отпуск, пока я здесь». Наступил день улетать, он специально опоздал на самолет, чтобы нам еще два дня побыть вместе.
Последняя ночь... Было так хорошо, что я расплакалась. Я плачу, он молчит, только смотрит-смотрит. Потом говорит:
— Тамарка, если у тебя будет другой, не забывай это.
Я:
— Ты с ума сошел! Тебя никогда не убьют! Я так тебя люблю, что тебя никогда не убьют. Засмеялся.
Детей больше не хотел:
— Вернусь... Тогда родишь... Что ты с ними делать одна будешь?
Я научилась ждать. Но если я видела похоронный автобус, мне становилось плохо, готова была кричать, плакать. Прибегу домой, висела бы икона, стала на колени и молилась бы: «Спасите мне его! Спасите!».
В тот день я пошла в кино... Смотрю на экран и ничего не вижу. Внутри непонятное беспокойство: где-то меня ждут, надо куда-то идти, еле досидела до конца сеанса. В это время, видно, шел бой...
Неделю я еще ничего не знала. Я даже получила два его письма. Обычно радовалась, целовала их, а тут разозлилась: сколько мне тебя еще ждать?!
На девятый день в пять часов утра пришла телеграмма, мне сунули ее просто под дверь. Телеграмма была от его родителей: «Приезжай. Погиб Петя». Я сразу закричала. Разбудила ребенка. Что делать? Куда идти? Денег не было. Как раз в этот день должен был прийти его аттестат. Помню, завернула дочку в красное одеяло, вышла на дорогу — автобусы еще не ходят. Остановила такси.
— В аэропорт, — говорю таксисту.
— Еду в парк. — И закрывает дверцу.
— У меня муж погиб в Афганистане...
Молча выходит из машины, помогает сесть. Заезжаем к подруге, я одалживаю деньги. В аэропорту нет билетов до Москвы, а мне страшно вынуть из сумочки телеграмму и показать. Вдруг это неправда? Ошибка? Вдруг... Главное — не произносить это вслух... Я плакала, все на меня смотрели. Посадили до Москвы в «кукурузник». Ночью прилетела в Минск. Надо дальше, в Старые Дороги. Таксисты ехать не хотят, далеко — сто пятьдесят километров. Прошу. Умоляю. Один согласился: «Давай пятьдесят рублей, повезу». Отдала ему все, что у меня осталось.
В два часа подъезжаю к дому. Все плачут.
— Может это неправда?
— Правда, Тамара. Правда.
Утром идем в военкомат. Ответ военный: «Когда привезут, тогда вам сообщим». Ждем еще двое суток. Звоним в Минск: «Приезжайте, сами заберите». Приезжаем, а в облвоенкомате говорят: «Его по ошибке увезли в Барановичи». Это еще сто километров, у нас автобус не заправлен. В Барановичах в аэропорту никого из начальства нет, рабочий день закончился. В будке сидит сторож:
— Мы приехали...
— Вон там, — показывает рукой, — какой-то ящик.
Посмотрите. Если ваш — забирайте.
В поле стоял грязный ящик, на нем мелом было написано: «Старший лейтенант Довнар». Я оторвала доску в том месте, где в гробу окошечко: лицо целое, но небритый лежит и не умыл никто, гроб маловат. Запах. Невыносимый запах. Наклониться, поцеловать нельзя... Так мне вернули мужа...
Я встала на колени перед тем, что было когда-то самым дорогим. Самым любимым...
Это был первый гроб в деревне Языль Стародорожского района Минской области. У людей — ужас в глазах. Никто не понимал, что происходит. Поднесла дочку попрощаться, ей было четыре с половиной года. Она стала кричать: «Папа черный... Я боюсь... Папа черный...». Опустили гроб в могилу. Не успели рушники, на которых опускали, вытащить, как вдруг — страшный гром и град, помню, град, как белый гравий на цветущей сирени, хрустит под ногами. Сама природа была против. Я долго не могла уехать из его дома, потому что здесь была его душа... Его отец и мать... Его вещи: стол, школьный портфель, велосипед... Я за все, что можно, цеплялась. Брала его вещи в руки... Все в доме молчали. Мне казалось, что мать меня ненавидит: я живу, а его нет, я выйду замуж, а ее сына не будет. Она — хорошая женщина, но в те дни она была безумная. Взгляд тяжелый-тяжелый... Теперь она говорит: «Тамара, выходи замуж». А тогда я боялась встречаться с ней глазами. Отец чуть с ума не сошел: «Такого парня угробили! Убили!». Мы с матерью его убеждали, что Петю орденом наградили... Афганистан нам нужен... Защита южных рубежей... Он не слушал: «Сволочи! Сволочи!».
Самое страшное было потом. Самое страшное... Привыкнуть к мысли, что мне не надо ждать, мне некого ждать. Но я долго ждала... Переехали на другую квартиру. Утром просыпалась мокрая от ужаса: «Петя приедет, а мы с Олеськой живем по другому адресу». Никак не могла понять, что я теперь одна и буду одна. Я три раза в день заглядывала в почтовый ящик... Ко мне возвращались только мои письма, которые он не успел получить, со штампом «Адресат выбыл». Я разлюбила праздники. Перестала ходить в гости. У меня остались только воспоминания. Вспоминалось лучшее... Самое первое...
В первый день мы с ним танцевали. Во второй — гуляли в парке. На третий день нашего знакомства он предложил выйти за него замуж. У меня был жених. Заявление лежало в загсе. Я сказала ему об этом. Уехал и писал письма большими буквами на всю страницу: «А-а-а-а-а! А-у-у-у!». В январе обещал: приеду и поженимся. А я в январе замуж не хочу. Я хочу свадьбу весной! Во Дворце бракосочетаний. С музыкой, цветами.
Была свадьба зимой, в моей деревне. Смешно и наспех. На Крещенье, когда гадают, мне приснился сон.
Маме утром рассказываю:
— Мама, я видела красивого парня. Он стоял на мосту и звал меня. На нем военная форма. Но когда я подошла к нему, он начал удаляться, удаляться и совсем исчез.
— Не выходи замуж за военного, одна останешься, — предсказала моя мама.
Он приехал на два дня.
— Пойдем в загс! — С порога.
В сельсовете посмотрели на нас:
— Зачем вам два месяца ждать? Идите за коньяком. Через час мы были мужем и женой. Метель на улице.
— На каком такси ты повезешь молодую жену?
— Сейчас! — Поднимает руку и останавливает трактор «Беларусь».
Годами я видела сны, как мы встречаемся. Едем на тракторе. Тракторист сигналит, а мы целуемся. Восемь лет, как нет его... Восемь... Снится часто. Во сне я все время его умоляю: «Женись на мне еще раз». Он меня отталкивает: «Нет! Нет!». Я его жалею не только потому, что это был мой муж. Какой мужик! Какой красивый мужик! Большое сильное тело. На улице на него, а не на меня оборачивались. Жалею, что не родила от него сына. А могла... Просила. Он боялся...
Во второй раз приехал в отпуск... Телеграмму не дал. Не предупредил. Квартира закрыта. У подруги день рождения, я — там. Он открыл дверь: громкая музыка, смех... Сел на табуретку и заплакал... Каждый день встречал меня: «Иду к тебе на работу, коленки дрожат. Как на свидание». Вспоминаю, как мы поехали на речку, загорали, купались. Сидели на берегу и жгли костер:
— Ты знаешь, как не хочется погибать за чужую родину.
А ночью:
— Тамарка, не выходи больше замуж.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что я тебя очень люблю. И не представляю, что ты будешь с кем-то...
Дни пролетали быстро. Появился какой-то страх... Страх был... Мы даже отдавали дочь соседям, чтобы больше побыть вдвоем. Было не то чтобы предчувствие, но тень... Обозначилась тень... Ему оставалось еще полгода. Уже готовили замену в Союзе.
Иногда мне кажется, что я живу долго-долго, хотя воспоминания одни и те же. Я их наизусть выучила.
Дочка была маленькая, приходит из садика:
— Сегодня мы рассказывали про своих пап. Я сказала, что мой папа военный.
— Почему?
— Они же не спросили: есть он или нет? Они спрашивали, кто он.
Подросла. Когда я за что-нибудь на нее злюсь, советует:
— Выходи-ка ты, мамка, замуж...
— Какого бы ты хотела папу?
— Я хотела бы своего папу...
— А не своего какого?
— Похожего...
Мне было двадцать четыре года, когда я осталась вдовой. В первые месяцы подойди ко мне любой мужчина, тут же бы вышла замуж. С ума сходила! Не знала, как спастись. Вокруг прежняя жизнь: кто дачу строит, кто машину покупает, у кого-то квартира новая — нужен ковер, красная плитка для кухни... Красивые обои... Чужая нормальная жизнь... А я? А я — как рыба на песке... По ночам задыхаюсь от слез... Мебель я только сейчас стала покупать. У меня не поднимались руки печь пироги. Надеть красивое платье. Разве в моем доме может быть праздник? В сорок первом и сорок пятом у всех было горе, у всей страны. Каждый кого-то потерял. Знал, за что потерял. Бабы хором голосили. В кулинарном училище, где я работаю, коллектив сто человек. У меня одной муж погиб на этой войне, о которой другие только в газетах читали. Когда в первый раз услышала по телевизору, что Афганистан — наш позор, хотела разбить экран. В тот день я второй раз мужа похоронила...
Пять лет я любила его живого и уже восемь лет люблю мертвого. Может, я сумасшедшая. Я люблю его.
Жена
