20 апреля в Нью-Йорке состоялось вручение Пулитцеровской премии, где в номинации «За художественную книгу» одержал победу роман американского писателя Энтони Дорра «Весь невидимый нам свет». Однако читатели успели полюбить это произведение ещё задолго до признания компетентным жюри. В рейтинге, составленном редакцией газеты New York Times, «Весь невидимый нам свет» занял 1-е место в списке «10 лучших книг 2014 года». А на сайте Amazon.com у романа Энтони Дорра насчитывается почти 11 000 отзывов, причём большинство из них положительные.
Успех книги «Весь невидимый нам свет» критики относят не только к увлекательному сюжету, но и к прекрасно проделанной писательской работе. Структуру романа часто сравнивают с паззлом из разрозненных эпизодов, которые в итоге сливаются в единую картину. Но за кажущейся простотой и лёгкостью стоит огромный труд автора — Энтони Дорр работал над рукописью в течение 10 лет.
Сюжет книги развивается стремительно и непредсказуемо: герои романа — немецкий мальчик и слепая девочка из Франции — пытаются выжить во время Второй мировой войны и сохранить своих близких. Ещё одним героем произведения можно назвать радио. Чудо XX века Энтони Дорр представляет и как магическое изобретение человечества, и как страшное орудие войны, вбивающее идеи нацизма в умы немцев.
Исторические факты в романе переплетаются с выдумкой, а автор всерьёз заставляет задуматься над тем, что делает с людьми война. АиФ.ru знакомит читателей с отрывком из книги «Весь невидимый нам свет», опубликованной на русском языке издательством «Азбука».
Девушка
В узком и высоком доме номер четыре по улице Воборель на последнем, шестом этаже шестнадцатилетняя незрячая Мари-Лора Леблан стоит на коленях перед низким столом. Всю поверхность стола занимает макет — миниатюрное подобие города, в котором она стоит на коленях, сотни домов, магазинов, гостиниц. Вот собор с ажурным шпилем, вот шато Сен-Мало, ряды приморских пансионов, утыканных печными трубами. От Пляж-дю-Моль тянутся тоненькие деревянные пролёты пирса, рыбный рынок накрыт решётчатым сводом, крохотные скверики уставлены скамейками; самые маленькие из них не больше яблочного семечка.
Мари-Лора проводит кончиками пальцев по сантиметровому парапету укреплений, очерчивая неправильную звезду крепостных стен — периметр макета. Находит проёмы, из которых на море смотрят четыре церемониальные пушки. «Голландский бастион, — шепчет она, спускаясь пальцами по крошечной лесенке. — Рю-де-Кордьер. Рю-Жак-Картье».
В углу комнаты стоят два оцинкованных ведра, до краёв наполненные водой. Наливай их при любой возможности, учил её дедушка. И ванну на третьем этаже тоже. Никогда не знаешь, надолго ли дали воду.
Она возвращается к шпилю собора, оттуда на юг, к Динанским воротам. Весь вечер Мари-Лора ходит пальцами по макету. Она ждёт двоюродного дедушку Этьена, хозяина дома. Этьен ушёл вчера ночью, пока она спала, и не вернулся. А теперь снова ночь, часовая стрелка описала ещё круг, весь квартал тих, и Мари-Лора не может уснуть.
Она слышит бомбардировщики за три мили. Нарастающий звук, как помехи в радиоприёмнике. Или гул в морской раковине.
Мари-Лора открывает окно спальни, и рёв моторов становится громче. В остальном ночь пугающе тиха: ни машин, ни голосов, ни шагов по мостовой. Ни воя воздушной тревоги. Даже чаек не слышно. Только за квартал отсюда, шестью этажами ниже, бьёт о городскую стену прилив.
И ещё один звук, совсем близко.
Какое-то шуршанье. Мари-Лора шире открывает левую створку окна и проводит рукой по правой. К переплёту прилип бумажный листок.
Мари-Лора подносит его к носу. Пахнет свежей типографской краской и, может быть, керосином. Бумага жёсткая — она недолго пробыла на сыром воздухе.
Девушка стоит у окна без туфель, в одних чулках. Позади неё спальня: на комоде разложены раковины, вдоль плинтуса — окатанные морские камешки. Трость в углу; большая брайлевская книга, раскрытая и перевёрнутая корешком вверх, ждёт на кровати. Гул самолётов нарастает.
Юноша
В пяти кварталах к северу белобрысый восемнадцатилетний солдат немецкой армии Вернер Пфенниг просыпается от тихого дробного гула. Даже скорее жужжания — как будто где-то далеко бьются о стекло мухи.
Где он? Приторный, чуть химический запах оружейной смазки, аромат свежей стружки от новеньких снарядных ящиков, нафталиновый душок старого покрывала — он в гостинице. L’hotel des Abeilles — «Пчелиный дом».
Ещё ночь. До утра далеко.
В стороне моря свистит и грохает — работает зенитная артиллерия.
Капрал ПВО бежит по коридору к лестнице. «В подвал!» — кричит он. Вернер включает фонарь, убирает одеяло в вещмешок и выскакивает в коридор.
Не так давно «Пчелиный дом» был приветливым и уютным: яркие синие ставни на фасаде, устрицы на льду в ресторане, за барной стойкой официанты-бретонцы в галстуках-бабочках протирают бокалы. Двадцать один номер (все с видом на море), в вестибюле — камин размером с грузовик. Здесь пили аперитивы приехавшие на выходные парижане, а до них — редкие эмиссары республики, министры, заместители министров, аббаты и адмиралы, а ещё столетиями раньше — обветренные корсары: убийцы, грабители, морские разбойники.
А ещё раньше, до того, как здесь открыли гостиницу, пять веков назад, в доме жил богатый капер, который бросил морской разбой и занялся изучением пчёл в окрестностях Сен-Мало; он записывал наблюдения в книжечку и ел мёд прямо из сот. Над парадной дверью до сих пор сохранился дубовый барельеф со шмелями; замшелый фонтан во дворе сделан в форме улья. Вернеру больше всего нравятся пять потускнелых фресок на потолке самого большого номера верхнего этажа. На голубом фоне раскинули прозрачные крылышки пчёлы размером с ребёнка — ленивые трутни и пчёлы-работницы, — а над шестиугольной ванной свернулась трёхметровая царица с фасетчатыми глазами и золотистым пушком на брюшке.
За последние четыре недели гостиница преобразилась в крепость. Отряд австрийских зенитчиков заколотил все окна, перевернул все кровати. Вход укрепили, лестницы заставили снарядными ящиками. На четвёртом этаже, где из зимнего сада с французскими балконами открывается вид на крепостную стену, поселилась дряхлая зенитная пушка по имени «Восемь-восемь»*, стреляющая девятикилограммовыми снарядами на пятнадцать километров.
«Её величество», называют австрийцы свою пушку. Последнюю неделю они ухаживали за нею, как пчёлы — за царицей: заправили её маслом, смазали механизм, покрасили ствол, разложили перед ней мешки с песком, словно приношения.
Царственная «ахт-ахт», смертоносная монархиня, должна защитить их всех.
Вернер на лестнице, между цоколем и первым этажом, когда «Восемь-восемь» делает два выстрела подряд. Он ещё не слышал её с такого близкого расстояния; звук такой, будто пол-отеля снесло взрывом. Вернер оступается, зажимает уши. Стены дрожат. Вибрация прокатывает сперва сверху вниз, затем — снизу вверх.
Слышно, как двумя этажами выше австрийцы перезаряжают пушку. Свист обоих снарядов постепенно затихает — они уже километрах в трёх над океаном. Один солдат поёт. Или не один. Может, они все поют. Восемь бойцов люфтваффе, из которых через час никого не останется в живых, поют любовную песню своей царице.
Вернер бежит через вестибюль, светя под ноги фонарём. Зенитка грохает в третий раз, где-то близко со звоном разбивается окно, сажа сыплется в каминной трубе, стены гудят, как колокол. У Вернера такое чувство, что от этого звука у него вылетят зубы.
Он открывает дверь в подвал и замирает на миг.
Перед глазами плывёт.
— Это оно? — спрашивает он. — Они правда наступают?
Однако ответить некому.
*8,8-cm-FlaK, известное также как «Восемь-восемь» (нем. "ахт-ахт"/Acht-acht) — германское 88-миллиметровое зенитное орудие, находившееся на вооружении в 1928–1945 гг.
Отрывок предоставлен издательской группой «Азбука-Аттикус».
