Один из самых таинственных российских писателей Виктор Пелевин представил свою новую книгу «П5», или, как просит называть ее сам автор, «П в пятой степени». У книги есть и другое название – «Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана».
Всего в ней содержится 5 произведений : «Зал поющих кариатид», «Кормление крокодила Хуфу», «Некромент», «Пространство Фридмана», «Ассасин». Произведения объединены одной идеей, однако друг от друга не зависят и вполне самостоятельны. Дизайн обложки – полностью авторская идея, тщательно продуманная в соответствии с содержанием. Кстати, «П5» - одна из редких пелевинских книг, у которой был литературный редактор.
Рекламу книги запретила цензура (которой в России, между прочим, нет). Сотрудников Мосгоррекламы возмутило полное название издания, и они сообщили, что оно противоречит закону «О рекламе». Как утверждают издатели, в книге нет политики. Произведение – всего лишь отражение современной действительности.
Надо сказать, представить собственную книгу Пелевину достаточно сложно, ведь, как известно, ни со СМИ, ни с читателями он не общается.
«Я кстати, сама Виктора не видела, но слышала его голос, когда общалась с ним по телефону. Когда я ему сказала, что мы с журналистами едем смотреть, как рождается его книга, как она склеивается, он сказал мне: Лариса, не забудьте сказать, что российско-грузинский конфликт развязал я. С целью пиара моей книги». Вот так мыслит Виктор Пелевин, на таком уровне», - рассказала руководитель группы современной российской прозы издательства «Эксмо» Лариса Михайлова, непосредственно занимающаяся проектом.
Вместо аудиенции у себя автор на этот раз предложил нам нечто другое - познакомиться с внутренним миром его новой книги, точнее - своими глазами увидеть, как его произведение становится книгой. Это происходит на Можайском полиграфическом комбинате, и сейчас весь процесс близится к завершению. Тираж (а всего выйдет 150 тыс. книг) уже начинает появляться из огромных типографских машин. Еще теплые и влажные книги складывают в огромные стопки, где им предстоит отлежаться 24 часа. До того их лучше даже не брать в руки.
Подготовка книги к печати проходила в условиях строжайшей секретности. Когда с произведением велась работа в издательстве, оно так и не попало во внутреннюю издательскую сеть – кочевало от одного профессионала к другому на компакт-диске. На нем же произведение и попало в типографию.
Читатели смогут отпраздновать рождение книги в полночь 5 октября, когда «П5» поступит в продажу – в столичной «Москве» и питерском «Буквоеде». Первые 50 покупателей смогут получить книгу с автографом автора.
Мы представляем вашему вниманию три отрывка из разных частей новой книги Виктора
Пелевина «П5».
Отрывок первый:
— Знаете, — говорит офицер, — у нас к геям было, в общем, терпимое отношение. Не то чтобы мы прямо так одобряли, нет. Скорее, как в американской армии — «не говори и не спрашивай». Но про Крушина все знали. И не просто знали — многие, прямо скажу, на это с самого начала и ориентировались.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, все знали, что ему нравится такая, как бы сказать, желтоволосая Русь. Крепкие коренастые ребята, желательно спортсмены. И еще без близких родственников. И ходил упорный слух, что достаточно один раз, ну, понимаете, повстречаться с Крушиным у него на даче, и сразу получишь перевод в хорошее место. Прямо в Сочи, и даже квартиру служебную дадут. И вроде бы так оно и выходило: поедет пара пацанов к нему на выходных, а в понедельник уже приказ — отчислить такого-то и такого-то в связи с переводом на новое место службы в город Сочи, и никто их больше не видит. Пару раз в приказе Адлер был, один раз Анапа. Вот так он за четыре года сто восемьдесят человек перевел.
Отрывок второй:
Забрасываемый вес второго запуска отличался от первого незначительно — примерно на шестьсот миллионов долларов (разумеется, на финансовом горизонте эти звезды взошли совсем под другими именами).
В течение всего эксперимента баблонавты вели образ жизни богатых сибаритов — носились над континентами в переделанных в летающие дворцы «боингах», пили редкие вина, катались на яхтах, играли в казино, передавали генетическую информацию нежнейшим существам, которые продают себя так дорого, что это уже похоже на любовь, - словом, не отказывали себе ни в чем. Все это время контрольная система фиксировала сигналы, поступающие с вживленных в их мозг электродов, и пересылала их в компьютерный центр ФСБ в Москве, где они тщательно исследовались.
Когда экспедиция в пространство Фридмана подошла к концу, счета баблонавтов были закрыты, и началась операция по их возвращению в человеческую вселенную. Юлию Кропоткину удалось через несколько дней благополучно приземлиться в «Домодедово». А судьба Сергея Тимашука оказалась трагичной.
Уже на подлете к «Шереметьево-2» он впал в полукоматозное состояние на борту «Global Express XRS», совершавшего последний оформленный на его имя рейс. Встречавшие решили, что он просто слишком много выпил — но и на следующий день состояние баблонавта не улучшилось. Он практически не контактировал с окружающими, без конца повторяя одну и ту же загадочную фразу: «Луна — это солнце для бедных!» (Ученые предположили, что речь идет о каких-то неизвестных визуальных эффектах, наблюдаемых при пересечении порога Шварцмана — наподобие искажения формы небесных тел на близком расстоянии от черной дыры.) Вернуть Сергея Тимашука к полноценной жизни так и не удалось. Но высокая цена, заплаченная за уникальные научные данные, была не напрасна.
Пространство Фридмана впервые в истории удалось сфотографировать, используя два абсолютно независимых друг от друга зонда, что полностью исключало возможность ошибки. В результате этого беспрецедентного прорыва ученые получили второе экспериментальное подтверждение теории Поташинского.
Напомним, из выкладок профессора следовало, что при пересечении порога Шварцмана все баблонавты начнут воспринимать одно и то же пространство. Первые же телеметрические данные показали, что это действительно так: видеосигналы из мозга Кропоткина и Тимашука совпадали полностью. Кроме того, теория предсказала, что время в пространстве Фридмана должно практически остановиться. Это тоже подтвердилось: изображение с обоих видеозондов было неподвижным и не менялось в течение всего эксперимента. Таким образом, гипотеза профессора Поташинского была блестяще доказана. Теоретическая наука, пожалуй, не знала подобного успеха с тех пор, как открытые на кончике пера черные дыры были действительно обнаружены в космосе.
Однако не все было так гладко. Первые же фотографии пространства Фридмана поразили ученых и поставили их в тупик. Дело в том, что на экране монитора мерцало нечеткое и размытое изображение... коридора.
Ни один снимок поверхности Марса, ни одна фотография звездного неба не подвергалась такому интенсивному анализу, как эти изображения. К сожалению, разрешение, даваемое современными нервно-оптическими системами, не позволяло исследовать их с большим увеличением. Но увиденного было достаточно, чтобы установить, что по всем внешним признакам это обыкновенный коридор, с плиточным полом и стенами, крашенными в зеленый цвет примерно до высоты в два метра (выше стены были белыми). В нескольких метрах впереди коридор поворачивал вправо, в какое-то неосвещенное пространство, но сказать, что там, было сложно.
Попытка увидеть изображение в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах мало что добавила к первоначальной картине; выяснилось только, что за углом находится что-то очень горячее.
Околонаучные журналисты немедленно принялись гадать, что это за коридор и куда он ведет, но серьезные ученые отнеслись к такому подходу резко отрицательно.
«Это не значит, что там действительно есть какой-то коридор и источник тепла, — пишет один из исследователей. — Это значит, что полученная видеограмма пространства Фридмана выглядит похоже на коридор. Если вы обнаружили на Марсе человеческое лицо, это не значит, что его там высекли марсиане. Это всего лишь ваша собственная интерпретация естественного геологического образования».
Чтобы окончательно успокоить умы, профессор Поташинский дал по этому поводу большое интервью. Камера запечатлела его на фоне недавно открытого памятника Чингизу Каратаеву — это легкая алюминиевая конструкция, изображающая две полебединому взлетающие красные сумки «Пума» со сплетенными ремнями, над которыми, как бы не опираясь ни на что, парят песочные часы, напоминая будущим поколениям об отважном человеке, который ценой своей жизни дал начало новой науке.
— Почему именно коридор? — говорит Поташинский, нескладный сухой великан с огромной седой шевелюрой (он сидит в кресле-каталке: в последнее время все чаще дают себя знать последствия давнего взрыва). — Знаете, мне помог это понять так называемый «антропический принцип», лежащий в фундаменте современной космологии. Почему Вселенная вокруг нас устроена именно так, а не иначе? Почему мы живем на этом
странном земляном шаре, наполовину залитом водой? Да потому, друзья, что если бы Вселенная была какой-нибудь другой и в ней не было бы этого мокрого земляного шара, то не было бы и нас, размышляющих на эту тему. Мир такой, какой есть, потому что в нем находимся мы. А будь он другим, это были бы уже не мы, и не факт, что подобный вопрос вообще пришел бы кому-то в голову, или что там было бы на ее месте. Почему пространство Фридмана выглядит так, как оно выглядит? Ответ только один: потому!
Мы не знаем, что там на самом деле. Но по какой-то причине видим его именно так — в виде полутемного коридора.
— А какие-нибудь догадки у вас есть? — умоляюще спрашивает корреспондент. — Хотя бы самые смутные?
Поташинский вздыхает и улыбается.
— Возможно, дело в том, что на квантовом уровне сама постановка вопроса определяет результат опыта. Ведь первое название нашего проекта было как раз «Зеленый Коридор». Меня каждый день спрашивают — что же там, за углом? Как ученый, могу сказать только одно — с научной точки зрения подобный вопрос не имеет никакого смысла вообще...
Конечно, трудно смириться с научно доказанным фактом, что многогранная творческая активность людей, населяющих вершину человеческой пирамиды, есть просто релятивистская иллюзия, а на деле сознание любого из них — застывший глазок, вглядывающийся в полутьму ведущего неизвестно куда коридора.
Скорей всего, именно психологическая непереносимость подобной мысли (или обострение войны внутри силовых структур) и стоит за муссируемыми желтой прессой слухами, будто во время эксперимента произошла элементарная техническая ошибка, и поступающая от баблонавтов телеметрия при коммутации проводов была перепутана с картинкой камеры наблюдения в резервной бойлерной гостиницы «Метрополь» (под которой, как известно, и располагается секретный компьютерный центр ФСБ). Что ж, каждый верит в то, что ему по нраву.
Остается надеяться, что новые экспедиции за порог Шварцмана, которых, затаив дыхание, ждет наша затерянная в необозримых просторах Вселенной цивилизация, помогут внести в этот вопрос окончательную ясность.
Отрывок третий:
Ассасин
суфийская легенда
Али осиротел очень рано. Ему сказали, что его семья погибла во время военного набега под руинами горящего дома, но сам он не помнил ни дома, ни набега. Он не знал, откуда он родом и как звали его родителей. Отца и мать ему заменил человек, которого он с младенчества привык называть «дядя Алаудин».
Алаудин привез Али в замок Аламут и поселил под надзором своих слуг, которые повиновались хозяину беспрекословно и относились к нему как к тени Всевышнего на земле (так они его и называли). Алаудин был добр к маленькому Али, а мальчик боялся его и одновременно обожал до умопомрачения.
«Если дядя Алаудин тень Всевышнего, — думал он, — пусть я, когда вырасту, стану тенью этой тени. И ничего больше мне не надо...»
Замок стоял высоко в горах. К нему вела единственная узкая и крутая дорога, на некоторых участках которой два всадника могли разъехаться только в специально устроенных местах.
Алаудин объяснил мальчику, что слово «Аламут» означает на местном наречии «урок орла»: древний правитель, который построил замок, выбрал для него скалу, где приземлился его ручной орел.
Выбор оказался весьма мудрым — замок стоял в таком месте, что ни одна вражеская армия не могла окружить его. Под обрывающиеся в пропасть стены нельзя было подвести стенобитные машины. Замок невозможно было не то что взять или осадить, к нему казалось трудным даже приблизиться.
Али рос в небольшой каменной комнате, из окна которой открывался вид на скалы и покрытые колючкой холмы. Скалы и холмы были видны не всегда — внизу текла река, разливавшаяся каждую весну, когда в горах таял снег. Тогда над водой поднимались облака тумана, и казалось, что замок парит в облаках.
Али почти никогда не видел за окном людей. Но изредка об их существовании напоминала цепочка верблюдов на вершине далекого холма или стервятники, кружащие в небе.
Бывало и так, что стервятники появлялись в небе вскоре после того, как верблюды скрывались за перевалом, а еще через несколько часов в замок возвращался дядя Алаудин во главе всадников с закрытыми черной тканью лицами. Всадники вели за собой тяжело навьюченных верблюдов и ослов, на поклаже которых были следы крови. Так Али научился делать первые логические выводы. Но все знали, что Алаудин святой человек, и его меч страшен только неверным.
Комната Али располагалась очень высоко, и вылезти из окна было невозможно — река шумела так далеко внизу, что и смотреть туда было страшно. Выходить из замка строго запрещалось, и он проводил время, слоняясь по двору и играя с другими мальчишками, которых приютил Алаудин, — они жили в таких же каменных клетушках, как и он. Потом его стали обучать грамоте, но не слишком забивали голову разными премудростями. Он учился читать Коран и хадисы, рассказывающие о деяниях пророка.
Скалы обступали замок со всех сторон, но под одной из его стен лежала зеленая долина, зажатая между крутыми склонами гор. Виден был только самый ее край, но иногда оттуда доносилось пение соловьев. Али знал, что с самой высокой башни можно рассмотреть долину лучше. Но ему и другим мальчикам было запрещено туда подниматься.
Однажды, когда Алаудин уехал из замка, Али заметил, что вход в башню остался без присмотра, и забрался наверх по спиральной деревянной лестнице. Наверху был смотровой пост. Али перевесился через зубцы и увидел далеко внизу белые постройки среди зелени и цветов. Там был, кажется, огромный сад, полный фруктовых деревьев. В центре сада располагалась поляна, окруженная цветами и кустарником. А все остальное утопало в густых зарослях — даже на расстоянии чувствовалось, какие там царят покой и прохлада...
Но Али не успел рассмотреть слишком много — поднявшиеся следом за ним воины задали ему такую трепку, что несколько дней он лежал в своей комнате и не мог встать.
Когда Алаудин вернулся, Али не стал жаловаться. Вместо этого он спросил:
— Дядя Алаудин, а что там за зеленая долина внизу? Что там за беседки и павильоны?
Алаудин рассмеялся.
— Подожди, Али. Ты узнаешь об этом, когда вырастешь. А сейчас, что бы я ни ответил, в твоей голове возникнет только путаница.
Али решил задать еще один вопрос, который давно его мучил:
— А почему вас называют «тенью Всевышнего», дядя Алаудин?
Лицо Алаудина стало серьезным. Он ответил:
— Это потому, что у меня нет своих желаний и целей. Я убираю из своего сердца все личное, чтобы открыться Всевышнему и исполнить его волю.
Али вспомнил стервятников, кружащих высоко в небе за окном. А потом подумал про тяжело навьюченных лошадей, которых спутники Алаудина приводили в замок.
— А как вы узнаете, в чем воля Всевышнего?
Алаудин ответил:
— Умом этого не постичь. Воля Всевышнего познается только через смирение?
— Что такое «смирение»? — спросил Али, который никогда раньше не слышал такого
слова.
— Смирение — это значит не иметь своих желаний и целей, — ответил Алаудин. — Это похоже на долгую дорогу в горах. Сначала ты видишь небольшой участок впереди, и тебе кажется, что ты знаешь, куда она ведет. Потом дорога поворачивает, и тебя начинают терзать сомнения. Потом она поворачивает опять и опять, и сомнения растут. Только сделав много таких поворотов и перебравшись через несколько перевалов, начинаешь понимать, куда дорога направляется на самом деле. Вот так и смирение ведет к мудрости.
— А я могу пойти по этой дороге? — спросил Али.
Алаудин потрепал его за волосы.
— Можешь, — сказал он. — Для этого тебе достаточно во всем слушаться меня. И не делать запрещенного правилами нашей общины.
Али понял — слуги уже рассказали Алаудину о его проступке. То, что Алаудин не стал ругать его, наполнило сердце мальчика благодарностью. Он сказал:
— Я смогу стать твоей тенью, дядя Алаудин? Тенью тени Всевышнего?
— Если на это будет воля Всевышнего, — ответил Алаудин. — Через несколько дней тебе исполнится десять лет. Тогда и начнется твое путешествие по дороге смирения. Учти, Али, путь будет непростым.
Алаудин сказал правду. Когда Али исполнилось десять лет, его жизнь резко изменилась.
Теперь рано утром его выводили во двор — делать упражнения вместе с другими мальчиками. Ему по несколько часов приходилось стоять в неудобной позе, пока не отказывали мышцы. К его ладоням привязывали кожаными ремнями тяжелые куски железа и заставляли держать руки вытянутыми — если рука опускалась, он получал удар палкой.
Он поднимал тяжести, лазил по шесту и канату, висел на одной руке, схватившись за ветку росшего в саду дерева, пока пальцы не разжимались — и если это случалось слишком рано, он падал на разложенные внизу колючки. Его заставляли стоять на металлических прутьях, воткнутых в щели стены. Его приучали выдерживать сводящую с ума боль, прикладывая к коже тлеющий фитиль.
Через год Али стал намного сильнее. Тогда его стали обучать владению катаром — ножом треугольной формы, рукоять у которого не продолжала лезвие, как бывает обычно, а располагалась поперечно, внутри скрывающего кулак эфеса. Когда он брал катар в руку, лезвие оказывалось выставлено перед кулаком, сжимающим рукоять.
— Такие ножи делают в стране Синд, — сказал Алаудин. — Ими можно наносить удары иначе, чем обычным оружием. Поэтому защититься от них намного сложнее. С сегодняшнего дня эти два клинка — твои новые руки. Считай их частью собственного тела. Представь себе, что в них течет твоя кровь. Тогда ты сможешь пролить с их помощью чужую...
Али заставляли делать множество вещей с этими ножами. Его учили метко кидать их в деревянную куклу — с двадцати шагов он должен был попасть ей в грудь, а потом выдернуть свое оружие за привязанную к рукояти веревку. Втыкая ножи в щели между камнями, он учился взбираться на крепостную стену. Самым трудным оказалось подолгу перекидывать маленькую медную монету с одного клинка на другой — так, чтобы она ни разу не упала на землю. Сначала он держал лезвия рядом, а потом настолько наловчился, что стал разводить руки в стороны, и монета летала у него над головой.
В конце концов Али действительно стал чувствовать, что два синдских ножа — не просто куски железа, а некое подобие орлиных когтей, естественно продолжающих его кисти.
Его стали обучать приемам фехтования. Он отбивался от нескольких вооруженных воинов, нанося им молниеносные удары в просветы между латами. Он учился уворачиваться от копья в руке конника, вспарывать ему бедренную артерию или бить его снизу вверх в незащищенный бок. Он прорывался сквозь живой коридор из старающихся поразить его стражников к деревянной кукле, в которую он должен был воткнуть свои ножи. И так он упражнялся с утра до вечера, делая перерывы только для еды и молитвы.
Когда Али исполнилось шестнадцать лет, его стали опасаться даже учителя. Годы упражнений сделали его тело сильным и гибким; он мог показывать трюки, поглазеть на которые собралась бы толпа на любом рынке. Теперь он мало напоминал прежнего мальчишку — он превратился в высокого юношу с пробивающимися на верхней губе усами. Он начал заглядываться на женщин, и временами его посещали мысли, которыми он ни за что не решился бы поделиться с учителями. Но Алаудин, конечно, замечал все эти перемены и сам.
Однажды он сказал:
— Ты стал взрослым. Будь готов к тому, что с тобой случится прекрасное и невообразимое.
— А что именно со мной случится? — спросил Али. — И как можно подготовиться к невообразимому?
Алаудин засмеялся.
— Никак, — ответил он. — Поэтому я и говорю тебе — когда это случится, не пугайся.
Если бы Али услышал такое напутствие лет пять назад, он, конечно, был бы напуган, потому что любому понятно — когда тебе говорят «не пугайся», впереди какая-то жуть. Но ежедневная муштра уже давно заставила его позабыть страх.
И дело было не в том, что его обучили бесстрашию.
Ничего хорошего с ним уже давно не происходило, а упражнения были тяжелыми и болезненными. Стоило ли держаться за такое существование? Али догадывался, что именно в этом причина безумной храбрости тех героев, которые, как с гордостью говорил Алаудин, «любят смерть, как их враги жизнь». Он чувствовал, что его тоже готовят для подобной судьбы — ведь полюбить смерть означает просто разлюбить жизнь, а это ему
уже почти удалось.
Несколько дней после разговора с Алаудином прошли как обычно. Али занимался во дворе замка, упражняясь в стрельбе из маленького железного арбалета — отравленная стрела из него летела недалеко, зато это оружие можно было прятать под одеждой. А потом действительно случилось невообразимое.
Проснувшись утром, Али понял, что находится в каком-то незнакомом месте. Это была комната с витыми колоннами из белого мрамора. Ее потолок и стены украшал узорчатый орнамент, а на полу была изящная цветная мозаика.
Особенно необычно выглядел орнамент — казалось, что на нем изображены прекрасные женские лица, и вместе с тем на стене нельзя было найти ни одного настоящего лица. Узор содержал только намеки — одна линия походила на необычно длинный глаз, другая на изящный маленький носик, третью можно было принять за сложенные сердечком пунцовые губы, четвертую — за нежный овал щеки с темной родинкой на смуглой коже, пятую — за прядь волос, и так далее. Но все было иллюзией: в действительности Али видел перед собой просто разноцветные линии и пятна, и если кто-то и нарушал запрет на изображение человеческих лиц, то это был не художник, а он сам, потому что именно он рисовал их в своем воображении. Поняв это, Али устыдился.
Примерное время чтения: 24 минуты
1069
Виктор Пелевин: «Российско-грузинский конфликт развязал я. С целью пиара моей книги»
«Поколение Пи» - первая экранизация романа Пелевина 
Сюжет на экспорт: история отношений российской книги и западного кино 
Михаил Пореченков: терпение русских не безгранично 
