А ведь именно Дорианом (в честь героя произведения Оскара Уайльда) сначала и окрестили мальчика родители, Шалва и Ашхен Окуджава. Но спустя несколько недель Дориан был переименован в Булата, что на тюркском означает «сильный, стальной».
«Прости его, мама»
Свою силу воли, стальной характер Окуджаве пришлось проявить уже в 1937 г., когда он стал «сыном врагов народа». «Я чувствовал этот «шлейф» за собой постоянно», - вспоминал он потом. Шалву Окуджаву, первого секретаря горкома партии Нижнего Тагила, арестовали по ложному доносу и расстреляли. Ашхен каждый день пыталась попасть на приём к Берии, чтобы попросить за мужа. Но в это время пришли и за ней… Мать Окуджавы оказалась в лагере в Караганде. В 1956-м, после знаменитого XX съезда, Шалву и Ашхен реабилитировали…
«Ты сидишь на нарах
посреди Москвы.
Голова кружится
от слепой тоски.
На окне - намордник,
воля - за стеной,
ниточка порвалась
меж тобой и мной.
За железной дверью
топчется солдат...
Прости его, мама:
он не виноват,
он себе на душу
греха не берёт -
он не за себя ведь -
он ведь за народ».
Окуджава не озлобился. И в 1942-м девятиклассник Булат, «сын врагов народа», ушёл на фронт, служил миномётчиком. В том же году был ранен, вспоминал об этой травме с улыбкой и сожалением. Тогда бой уже был закончен, в небе пролетал немецкий корректировщик, который иногда для предупреждения «постреливал» по местности. По глупой случайности одна из пуль попала в Окуджаву. Из госпиталя он снова пошёл на фронт: «Я много узнал и увидел… узнал, что все, кто был со мной, они тоже боялись. Одни показывали вид, другие не показывали. Все боялись. Это немножечко утешило...»
Война - ещё одна драма, которую Окуджава пронёс через всю жизнь. Его стихи о войне трогали душу солдат, ведь он знал по себе, что такое боль, смерть, потеря…
«Вы слышите: грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины
глядят из-под руки?
Вы поняли, куда они глядят?..»
Свои первые произведения он читал именно там, на войне, в окопах. Постепенно творчество Окуджавы разошлось по стране. Эта фронтовая память сработала позже, когда режиссёр Андрей Смирнов предложил ему написать песню к своему фильму «Белорусский вокзал».
«Здесь птицы не поют,
деревья не растут,
и только мы, плечом к плечу,
врастаем в землю тут...»
- эту песню в 1971-м, после премьеры, пела вся страна. Её поют до сих пор.
- Народ воспринимал его как провидца, властителя дум, хранителя морали, - рассказывает жена поэта Ольга Арцимович. - Видно, обществу нужен был такой поводырь, который утешал, поднимал нас с колен. Булат это место занял с большим достоинством. Но сам он был скромный, милый человек, который после концерта шёл домой, мыл посуду, чистил картошку, как все обычные люди. Когда его узнавали на улицах, он бывал очень тронут. Но при виде его никто никогда не кричал: «Ого! Окуджава!» Никто не показывал пальцем. Люди всегда очень деликатно относились к нему. Бывало, что продавец в магазине говорил: «Ой, я вас узнала, не надо, не платите». Но он всё равно платил. Он никогда в жизни просто так ничего не взял. У него была такая гордость маленького человека. У Булата не появилось звёздной болезни. Хотя, видимо, это его стремление к уединению некоторая группа товарищей посчитала зазнайством, о чём не преминула высказаться. Это было неприятно.
Окуджаву действительно любили и называли гением далеко не все… Рецензии на его выступления выходили в газетах под заголовками «Ловцы дешёвой славы», «Цена шумного успеха». Руководство Союза писателей заявило, что «большинство этих песен не выражают дум, чаяний нашей героической молодёжи». Именитый композитор Соловьёв-Седой назвал музыку Окуджавы «белогвардейскими мелодиями».
- Как-то Булата Шалвовича впервые пустили выступать в Доме кино. В зале сидели замечательные артисты, пахло шашлыком. Был такой вечер отдыха. Шутил юморист, певец пел контральто, показали сатирический фильм «Осторожно: пошлость». И вдруг на сцену вышел какой-то субтильный шибздик с усиками в весьма поношенном костюме и стал что-то там петь. Микрофон работал плохо, на гитаре Булат играть тогда не особо умел. Сложилось впечатление, что он что-то там себе бубнил в усики. Вдруг кто-то в зале крикнул: «Вот пошлость!» Все захлопали, засвистели. Булат Шалвович повесил гитару на плечо и гордо ушёл. Он сам потом об этом очень смешно вспоминал, - рассказывает Ольга Арцимович.
Жучки в спальне
Окуджава перед властью не лебезил, в политику не лез, но сама власть очень им интересовалась. Порой ему приписывали то, чего не было. Однажды Окуджаве предложили написать слова для романса к фильму «Лес». По сценарию актёры должны были выпивать и петь песню. Окуджава написал:
«Николай нальёт,
Николай нальёт,
Николай нальёт,
а Михаил пригубит.
А Федот не пьёт,
а Федот не пьёт,
а Федот - он
сам себя погубит».
Романс из фильма вырезали: вышестоящие чиновники решили, что Окуджава смеётся над правительством, что Николай - это Рыжков, Михаил - Горбачёв, а Федот - переименованный Егор Лигачёв.
- То ли Бог его хранил, то ли талант его защищал, но от вышестоящих ни в советские времена, ни в постсоветские никаких репрессий в сторону Булата никогда не было. Правда, как выяснилось, жучки у нас в доме всё же стояли, даже в спальне, - вспоминает Ольга Арцимович. - До этого мы не знали, что за нами велась такая слежка. Хотя сейчас то, что правительство слушало разговоры, которые Окуджава вёл с женой в постели, звучит как анекдот.
Окуджава очень дорожил семьёй, хотя и признавался, что всегда был очень влюбчив. Однажды он привёл домой свою очередную «музу», однокурсницу Алису Бошьян. После ухода гостьи тётя Окуджавы заметила: «Она великолепна! Но у неё немного кривые ноги…» С той минуты Окуджава не мог думать ни о чём другом, как о кривых ногах Алисы. На следующее утро, придя в университет, он… влюбился в «точёные ножки» другой своей сокурсницы. Первый брак Окуджавы с Галиной Смольяниновой стал настоящей трагедией - их дочь умерла, сын пристрастился к наркотикам. Спустя год после развода с Булатом Галина скончалась от разрыва сердца. Вторую жену Окуджавы, Ольгу Арцимович, многие его друзья называли «настоящей каменной стеной» Булата.
- Быт у нас был творческий. Мы жили в таком маленьком придуманном мире. У нас был свой язык, свои кликухи. Мы обращались друг к другу с совершенно неожиданными оборотами. У нас в семье существовал свой маленький театр. И роли были взаимозаменяемые. Карабасом-Барабасом мог быть и он, и я, и сын. Мы жили бедно, но счастливо. Булат иногда получал со своих концертов по 200 рублей, а иногда ему просто дарили за выступление три гвоздички. Но это его не заботило. Он не стремился к деньгам. Он вообще ненавидел вещи.
«Пока Земля ещё вертится,
пока ещё ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
чего у него нет:
мудрому дай голову,
трусливому дай коня,
дай счастливому денег...
И не забудь про меня…»
(«Молитва», 1963 г.)
