Тяжелых ожоговых больных из регионов России санитарная авиация МЧС транспортирует в ожоговый центр института Вишневского. Многие поступают в запущенном состоянии из регионов, где нет собственных ожоговых отделений. Тем временем статистика сезонных ожогов, по данным института, продолжает расти — кроме пикниковых пожаров, ее формируют возгорания в банях и садовых домиках, взрывы бытового газа в летних кафе.
Без лица
В начале ХХ века территория института представляла собой сеть богаделен с часовней и иконостасами. В сегодняшнем Вишневском вместо молитв действуют новые технологии, а куполообразная архитектура места сохранена как культурная ценность.
«Вон тот корпус был Солодовнической богадельной, теперь стоматологическая поликлиника. Этот построен на деньги Третьякова, в нем гнойная хирургия. А ожоговый центр находится в богадельне, выстроенной купчихой Гурьевой», − встречает у входа руководитель центра Андрей Алексеев.
Внутри о прежних временах напоминает имперских размеров лестница и такой же величины столетнее зеркало в золотых узорах. «В 90-х в здание претерпело реконструкцию. Пожалуй, только зеркало и осталось как память о дореволюционном прошлом. Кто в него смотрит, сразу краше становится», − реплика профессора приобретает особый смысл при беглом пересечении отделения реанимации — лиц у некоторых пациентов просто нет. По реанимации проходим быстро, задержаться в коридоре Алексеев не позволяет из-за идущих от больных инфекционных потоков.
Основная доля пациентов поступает с термическими ожогами, полученными пламенем или кипятком. Производственные травмы, согласно общероссийской статистике, составляют 6-8% ожогов, остальные носят бытовой характер. «Летом статистика растет за счет взрывов газовых баллонов в кафе и ресторанах. Пару лет назад мы принимали пациентов из Владикавказа — во время свадьбы взорвались два баллона. Пострадали 55 человек, спасли не всех», — говорит Алексеев.
«Всех к нам не привезешь»
В ожоговом отделении пациенты тоже лежат в палатах с изолированной вентиляцией, нужной для поддержания антибактериальной среды.
«У мужчины ожог занимает 80% поверхности тела, уже полтора месяца у нас, — комментирует профессор, заглядывая в палату. Мужчина в бинтах выглядит бодро. — Напомни, как ожог получил?» «На электрический кабель... Наступил», — мычит тот.
«При соприкосновении с кабелем появляется пламя вольтовой дуги, искра и загорается одежда, — дорисовывает Алексеев картину ЧП и заглядывает к следующему. — Здесь женщина из Мурманска. Там своего ожогового центра нет, они ее полтора года пытались лечить. Не спасли бы, если б к нам не отправили».
Лечение обширного ожога должно начинаться с первого часа — момента ожогового шока. Для этого в регионах действует сеть ожоговых центров. Но с некоторого времени центры начали закрывать. «Их нужно увеличивать, а не сокращать, — говорит профессор, возражая сразу всем региональным властям. — Всех к нам не перевезешь, задействуй хоть полные силы МЧС».
Медицинские артефакты
В один из кабинетов на первом этаже главный научный сотрудник отдела термических поражений Михаил Крутиков снес ушедшие в историю аппараты, препараты и перевязочные материалы. Получился музей. Артефакты он расставил в хронологической последовательности, воссоздав технологическую эволюцию от 30-х до 90-х.
Российский подход в лечение ожогов — это высушивание, а потом удаление ожоговых струп. Этим Россия отличалась, например, от Штатов, где ожоги вырезали гораздо раньше. «Америка не воевала на своей территории, у врачей было время для более тщательных и тонких операций, — рассуждает Крутиков о методах отечественной ожоговой хирургии. — А у нас стояла задача быстро оказать первую помощь и эвакуировать обожженных в тыловые госпитали. Поэтому развивалось консервативное лечение».
Как только не сушили в России обгоревшую кожу. До войны просто дубили танином, потом подглядели у немцев антибактериальные палаты с вентиляцией и сделали свои — Михаил Крутиков показывает макет палаты с лежащей внутри куклой. Следующее поколение аэротерапии — установка с трубкой большого диаметра. К ней крепили мешок, в мешок — обожженную конечность, и сушим.
Мазь Вишневского стала прорывом в ожоговой медицине, поскольку позволяла работать с глубокими ожогами. Тут, на музейной полке, баночка с темным веществом закутана в несколько слоев целлофана. «Запах у нее специфический, — морщится Михаил Крутиков. — Зато настоящая. Первую мазь Вишневского изготавливали на основе перуанского бальзама. В СССР в массовом производстве бальзам заменили рыбьим жиром, и она стала дурно пахнуть. Но лечебные свойства не потеряла». Сегодня, говорит врач, в аптеке ничего подобного не найти — в продаже ходят мази с бальзамическим элементом по Вишневскому.
Диск с крепящимся к нему обычным советским лезвием может использоваться только с одной целью. «Да, верно, это старый ручной дерматом — отлично резал кожу по лекалу. Один человек ручку крутил, другой кожу брал, — врач подмигивает. — Потом изобретательные люди приспособили к нему мотор, и он работал как электрический».
В музее, к гордости Михаила Крутикова, много уникальных вещей. Врач подводит корреспондента АиФ.ru к перфоратору для увеличения объема свиной кожи — изобретению советского профессора Донецкого: «Свиную кожу использовали как временный заменитель собственных тканей, пока больному не сделают пластику. Кожу готовили прямо в нашей лаборатории, а хранили в формалине».
«К нам каждое лето приходит «Хромая лошадь»
Андрей Алексеев вспоминает, как восемь лет назад на конференции во Вьетнаме российские и вьетнамские специалисты сравнивали свои модели «искусственной кожи». Россия на столе возле пациента разложила свиной вариант, Вьетнам — лягушачий. «Лягушки там огромные, не чета нашим», — смеется профессор.
Сегодня в институте Вишневского свиную кожу по уникальным технологиям больше не готовят. В российские ожоговые центры поставляют простой в использовании материал «Ксенодерм». Во время перевязки его размачивают до эластичного состояния и прикладывают к ране.
Вспомнив о Вьетнаме, Алексеев хмурится. В середине 2000-х он помогал там внедрять идущее в России культивирование клеток. За восемь лет страна создала национальный ожоговый центр и теперь в ответ демонстрирует свои новации.
«Они помнят, что такое войны и пожары, а мы позабыли», — вздыхает он. В последний раз всплеск внимания к ожоговым центрам в России случился после трагического ЧП в ресторане «Хромая лошадь». Тогда лечение тех, кого удалось спасти, обошлось в 2,5 млн. рублей. Сегодня годовой бюджет центра Вишневского на новейшие технологии составляет 120 тысяч рублей. В регионах по той же статье получают 30-40 тысяч.
«Так и напишите. Об этом кричать пора, — профессор, широко шагающий по своему кабинету, останавливается и добавляет: — К нам каждое лето „Хромая лошадь“ приходит. За сезон количество пострадавших от применения средства для розжига превысит масштабы войны. Вот увидите, в конце лета я подготовлю статистику».
Судьба изобретений. Почему российская «биокожа» не поступает в больницы 
На приёме у врача. Помогли бы сегодня Игнацу Земмельвайсу и Юрию Тынянову? 
Ручная работа: врачи спасли кисть, оторванную циркулярной пилой 
Хирург Лодер. Какой след лейб-медик оставил в русской медицине и языке 
Всю жизнь лечили, но не то: девушка-инвалид боится новой операции в России 
