«Бог от нас, горбатовских, будто бы отвернулся», - сетует настоятель храма Живоначальной Троицы в крохотном, на 2000 жителей, едва ли не самом маленьком в стране городе Горбатове, что в Павловском районе Нижегородской области, знаменитом на всю Россию своими боевыми гусями и лимонами на подоконниках.
«Могла пройти мимо, но осталась»
Славен Горбатов и пеньковыми канатами, и вишнёвыми садами. Но сегодня город «мелеет»: производства закрыты, плодовые деревья повымерли. А главное, никак не отреставрируют: кирпич едва на голову не падает - древний, 200-летний собор, и даже на праздники никого не дождёшься к аналою… Но держится, держится древний храм, и держится вера, которая, кажется, вот-вот утечёт водой сквозь пальцы, молитвами одной прихожанки - Анны Дмитриевны Михайловой (по-старинному ключницы при соборе), которая 19 последних лет держала на своих хрупких плечах всю церковь, спасая её от полного разрушения. Открывала тяжёлые замки на высоких воротах, драила полы, чистила колокол, развешивала иконки, вырезанные из цветных журналов… Вдыхала в неё жизнь.
Про Анну Дмитриевну я узнала от Наташи Ивановой. Наташа - жительница Нижнего, экономист, замужем. Это всё, что я о ней знаю. Именно она, случайно оказавшись в Горбатове и влюбившись в перелицованный, измученный лихолетьем храм, отреставрированный ровно на одну, левую, половину, подняла волну в Интернете: давайте подналяжем дружно и возродим собор!
- Я могла пройти мимо, поехать дальше - но осталась, - объясняет Наташа. - Осталась из-за Анны Дмитриевны. Она поразила меня в самое сердце. Ведь храм никому не был нужен, прихожан на службах было по три человека, в феврале 2013 г. его вообще собирались закрывать. За последние годы в нём сменилось девять батюшек… А Анна Дмитриевна была всегда. В зной и в стужу, с 8 утра и до 8 вечера, приходила она в пустой храм, топила, ведь вода в батареях могла замёрзнуть, и они лопнули бы, находила дрова - ходила на поклон по предприятиям города. Убирала, красила полы, белила, платила за электричество, встречала и провожала батюшек, сажала цветы, кидала снег, косила траву, продавала свечи, на свои деньги кормила священников, зажигала лампады, звонила в колокол…
- Самоотверженная женщина, трудно другую такую в России найти, - говорит про Аннушку настоятель отец Владимир.
И сама она, с тяжёлой связкой ключей, в двух платках - полегче и потеплее, с прорезями для глаз, затянутых складками морщин, 85-летняя, встречает меня у трапезной храма, который производит вид тяжелораненого, - это даже если не заходить внутрь… Внутри же, на правой его половине, заколоченные досками полукруглые окна, просвечивающая сквозь тлен времён роспись, когда-то бывшая ясной и чистой, кричащие голуби, нашедшие здесь своё убежище, песчаный пол и высокий прострел купола, видевшего за последние 70 лет под собой и госпиталь, и склад, и хозмаг, и кинотеатр… «Вся душа моя здесь», - говорит Аннушка и, путая даты (85 лет всё-таки!), забывая целые куски из жизни, ведёт свой неторопливый рассказ, сняв тёплый платок и оставшись в лёгком.
«Молись, доча, молись»
- Мама моя была божественная, малограмотная, - вспоминает Аннушка. - Когда собор был закрыт в 20-х годах, стала ходить помогать в соседнюю деревню в храм и тоже там была одна, как и я теперь. Скажет мне: «Доча, молоко процеди, хлебушек из печи вынь» и уйдёт. В деревне по домам старухи пели на Страшную неделю - и она водила меня послушать, как молятся, как Иисус Христос терпел за нас великие страсти, как гвоздями издевались над ним и как надо говеть в эти дни…
Так вера в неё вошла - неострой иглой в неплотную ткань, солнечным лучом, лёгшим ранним утром на открытый лоб - незаметно и небольно, невымученно, просто и светло, как дар небес. И она несла этот дар, не расплёскивая, храня мамину иконку Николая Чудотворца и шепча про себя молитвы, какие запомнила от старух. Несла до того дня, пока средний сынок, любимый, Вася, служивший в Калинине и приславший оренбургский платок, не утонул в реке, когда ему до дембеля оставалось 5 месяцев. «На меня в тот час, полтретьего дня, такая тоска напала!» Анна Дмитриевна рассказывает про похоронную телеграмму и крестится на угол: «Слава Богу за всё! - И от такой безусловности веры подкашиваются ноги… - За горе и за радость!» - кладёт она поклон…
- Сыночек меня привёл к храму. Мама моя, тогда 90-летняя, сказала: «Молись, доча, молись». И я пошла к причастию…
До 1990 г., когда храм снова открылся, оставалось больше 10 лет, Вася утонул в 1979-м. Но в её памяти эти два события сплелись, ибо тогда ей пришлось за свою веру заплатить цену - ту, что не была потребована сначала. Аннушка будто выкупила сынком ту нечаянную радость, то бытие с Богом, что было ей даровано, когда она услышала, как поют старухи на Страшную неделю. Выкупила, заплатив по высшему разряду…
- И Иисус Христос страдал у Пресвятой Богородицы на глазах… В храме - успокоение моей души. Прихожу сюда с чистым сердцем: жизнь прожила, всё узнала, войну перенесла, четверых детей вырастила… Что же мне остаётся? Здесь моя радость, здесь всё забывается…
Забывается, как ели гнилую картошку в войну и как месила ногами глину для саманного домика, который строила с мужем-детдомовцем, повесив люльку с младшей дочкой на вишню, и как работала до седьмого пота: делала ножи на ножевой фабрике, гладила на строчевышивальной, убирала в школе, кормила курсантов в столовой, где за 5-минутное опоздание вывешивали фото на доску, и от этого каждое утро по дороге на работу холодком заходилось сердце…
- Детям я так и сказала: «Я вас вырастила, определила, дайте мне волю, куда моя душа хочет, ходить…»
И она ходит. «Раньше как птица летала, сейчас уже тяжелей». Ещё без палочки, но уже пригибаясь к земле, вставая на цыпочки, чтобы достать до высоких замков на тяжёлых дверях храма. Прижимая к сердцу ключи от своей радости, зажатой между берегом Оки и памятником Неизвестному Солдату: «Душа моя болит и крутит, рвётся: как там церковь одна стоит…»
«Вера охладела в людях»
- Анна Дмитриевна предана церкви, ревнитель её, - окая, рассказывает отец Владимир. - Здоровья уже нет, а она приходит, заботится, призывает к вере, вдыхает её в других. Вера-то ведь охладела в людях. В наших, в горбатовских, по крайней мере. Батюшки, да и те не без греха: и пьяницы были, и прелюбодеи, и стяжатели. Нерадивые! А здесь столько дел! Колонны восстанавливать, колокольня треснула, кирпичи вынимаются одним нажатием, весь храм гремит железом, нужно штукатурить… И вот я не службой занимаюсь, а хозяйством. Тут кланяюсь, там кланяюсь - но никто не откликается! Долг за электричество у нас астрономический - 160 тысяч. Депутаты обещали - слова не сдержали. Некому помочь!
- В храме будут счастливы любой помощи: кирпич, штукатурка, побелка, щебень, песок, бетон, железо, белая краска… Деньги и рабочие руки, - говорит Наташа Иванова.
Я спрашиваю её аккуратно, горбатовский ли храм привёл её к Богу, и она так же аккуратно этот вопрос в лоб обходит, объясняя:
- Это вещь тонкая… Чем мне дорог горбатовский храм: в нём нет фанатизма, но в нём есть возможность веры. Здесь не навязывают догм, здесь святые люди, которые бескорыстно делают дело, которое даёт им силы и радость. Здесь верить легко и свободно...
Как верит Аннушка: «Слава Богу за всё!» Аннушка, заплатившая свою цену за эту лёгкость бытия.
Большая Вера. История трудного возвращения домой бывшей узницы концлагеря 
Святые пещеры. Зачем Хрущев посылал ученых в некрополь Печерской обители 
Добрые плоды от князя Даниила Московского 
Храм, боевики и апельсины. В Сирии освободили христианскую святыню 
Лечебница для душ: осетинский монастырь пережил Беслан и Цхинвал 
