24 августа 1981 г. пассажирский самолёт Ан-24, летевший в Благовещенск, столкнулся в воздухе с военным бомбардировщиком Ту-16 и развалился на куски. Все люди, находившиеся на борту как пассажирского, так и военного самолёта, погибли. За исключением 20-летней Ларисы Савицкой. Её нашли на третий день в тайге.
Сейчас режиссёр Дмитрий Суворов о тех событиях снимает художественный фильм «Одна» — в эти дни натурные съёмки идут в Пермском крае.
«Крылья оторвало сразу»
А тогда для каждого из пассажиров уже была выкопана могила, в том числе и для Савицкой. И можно представить, какой шок испытали те, кто прочёсывал лес в поисках тел погибших, увидев живого человека, упавшего с высоты 5200 м. А Лариса не только не погибла, но и могла самостоятельно передвигаться.
Последние 15 лет Лариса Владимировна категорически не даёт интервью. Для «АиФ» она сделала исключение: «В 2001 г. я уже давала интервью вашей газете. И это был самый лучший материал из тех, что выходили обо мне».
И вот спустя 19 лет новое интервью для нашего еженедельника.
— Почему я дала согласие на фильм о себе? Есть у меня долг перед кинематографом. Незадолго до катастрофы я посмотрела в кино итальянский фильм «Чудеса ещё случаются» (история реальной девушки, выжившей в авиакатастрофе. — Ред.). Этот фильм в какой-то степени помог выжить и мне.
Ей по-прежнему тяжело вспоминать те события: «Знаете, есть ранка. Потом её покрывает корочка. Каждый раз, когда начинаю рассказывать о том дне, словно сдираю с раны эту корочку». И всё же она вновь делает исключение для нас.
— Вылетели мы около 12 часов дня. Салон не был заполнен полностью, но мы решили остаться на своих местах в хвосте самолёта — там меньше вибрации. Я села у окна, Вовка (муж Ларисы, они расписались за несколько месяцев до катастрофы. — Ред.) — рядом. То что я оказалась в хвосте — один из моментов, которые меня спасли.
Как взлетали, не помню — сразу уснула. Проснулась от... С чем сравнить... Очень громкий звук, одновременно ожог холодом (на высоте 5000 м за бортом ниже —40◦С. — Ред.), крики, визг и громкий хлопок. Я ударилась о переднее кресло лицом. Люди кричали от страха. Самолёт разламывался — крылья сразу оторвало, потом остальное...
Меня выкинуло в проход между двумя рядами кресел. Я очнулась — и первая мысль: «Если я так упаду, мне будет очень больно». Глаза поднимаю и вижу пустое кресло. В этот момент я и вспомнила тот фильм: девчонка в нём падала, сидя в кресле и держась за поручни. Залезла в кресло ближе к окну. Как заползала в него, не помню. Следующая картина: я сижу в этом кресле, передо мной разбитый иллюминатор, за которым мелькали сначала облака, а потом зелень. Мы всё падаем, падаем... И тут у меня появилось чувство, что есть шанс спастись, призрачный, конечно, но всё же... Видимо, сработал инстинкт самосохранения. Я сгруппировалась изо со всей мочи. Но всё равно удар был такой силы, что я потеряла сознание. И пролежала так 5 часов.
Три дня в тайге
Уже потом Лариса узнает, что падала она 8 минут. Время, которое провела без сознания, смогла вычислить по наручным часам — они продолжали идти. Это был подарок мужа Володи. Мужа она увидела рядом с собой на земле. В кресле. Мёртвого. То что он погиб, она увидела ещё в небе.
Они ведь и фильм тот смотрели вместе, но ещё были женихом и невестой. Оба — студенты. Свадьбу сыграли весной 1981 г. Свадебное путешествие отложили на лето. Провели его на море. И возвращались домой в Благовещенск тем самым злополучным рейсом.
— Очнулась я не сразу. Сперва вернулся слух, в ушах звенело. Как потом оказалось — это комары. Спросила: «Есть кто живой?» Это была моя первая фраза, — продолжает Лариса Савицкая. — Шёл дождь, я сделала над головой крышу из чехла подголовника и куска какой-то фанеры, ещё был полиэтиленовый пакет, я его надела на голову, чтобы комары не кусали лицо. Наступила ночь. Очень больно было лежать из-за переломов, но я тогда не знала о них.
Целые сутки шёл дождь, было холодно. Я построила себе шалаш из того, что рядом нашлось. Еды не было, только вода. Когда распогодилось, появились вертолёты. У меня был красный чехол от подлокотников, я этим чехлом махала — они низко надо мной пролетали.
Потом мне рассказывали, что лётчики видели меня, но думали, что это повариха у геологов развлекается, машет им красным платочком. На третий день меня всё-таки нашли — не хватало куска самолёта и четырёх человек (остальных нашли в первый день), поэтому искали прицельно. Я услышала голоса в роще и позвала. Они подбегают... У них были глаза круглые от того, что они увидели живого человека. А у меня при виде людей всё выключилось. Больше двух недель прошло, прежде чем я смогла двигаться.
О своих проблемах со здоровьем — последствия автокатастрофы — Лариса Владимировна делится очень скупо: «Вы, главное, не напишите так, чтобы получился плач Ярославны».
...Когда Ларису выписали, она не могла не только ходить, но даже сидеть. Только лежала, свернувшись калачиком, потому что распрямить позвоночник было невозможно. Через 4 дня её снова забрали в больницу, сделали рентген, загипсовали руку, положили на растяжку... Потом костоправ ломал неправильно сросшуюся руку и складывал её по новой, вправлял позвоночник, поднимал все опущенные от удара внутренние органы. Через полгода Лариса начала сидеть и ходить.
Саму Ларису в КГБ не вызвали — поговорили с её мамой и посоветовали ничего никому о катастрофе не рассказывать, ведь речь шла о столкновении пассажирского самолёта и военного бомбардировщика. Они и молчали. «Аэрофлот» выплатил ей «компенсацию на лечение» — 75 руб. Военные ничего не дали. Не знали, по какой графе денег выписать: «В авиакатастрофах пострадавших не бывает: все погибшие. А которые выжили — те свидетели. Свидетелям компенсаций не положено».
«Летать не боюсь»
«Почему так мало?» — переспрашиваю Ларису Владимировну про эти 75 руб. «Всё было по закону, — отвечает она. — Родственникам погибших в авиакатастрофах платили 300 руб., а выжившим — 75 руб.». Помогали добрые люди. Протезирование зубов, которых девушка лишилась во время удара, оплатил человек, который узнал о её судьбе случайно.
Спустя 4 года после чудесного спасения Лариса родила ребёнка, сына Георгия. Об отце мальчика она не рассказывает. Растила сына одна. Когда ребёнку было 2 месяца, в автокатастрофе погибла мама Ларисы. После этого она ещё 5 лет жила с сыном в Благовещенске. А потом решила порвать все связи с прошлым, которое причиняет боль. Поселилась у подруги в Москве, та выделила ей комнату. Училась, работала на трёх работах, воспитывала сына. Купила квартиру, имела стабильный доход благодаря собственной фирме. Встретила любимого человека. На дворе был конец 90-х. Как в них выжила, знала только она. Может, поэтому и не удивилась, когда организм дал сбой. В один из дней Лариса не смогла встать с кровати — её парализовало. Выхаживал маму сын Гоша. Любимый мужчина, увы, трудностей не выдержал. Она снова всё преодолела. Получила второе образование. Её вторая профессия — психофизиолог. Решила помогать себе сама. Пять лет назад в интернете на профессиональном форуме познакомилась с коллегой. Месяц переписывалась, даже не представляя, как выглядит её собеседник. Потом они встретились. А через год уже были женаты. Супруг Ларисы Владимировны Тимофей Трофимов — полковник КГБ/ФСБ РФ в запасе, в прошлом сотрудник лаборатории № 30 (прикладной психофизиологии) КГБ СССР. У супругов совместная фирма по производству полиграфов.
Мы прощаемся с Ларисой Владимировной, и я вспоминаю, что забыла задать ей вопрос. «Про то, боюсь ли я летать самолётами? (Улыбается.) Нет, не боюсь. Я дочь авиадиспетчера».
