Эра цинизма подходит к концу — или я слепой. Мне кажется, что нет, всё-таки, не слепой, и появляется всё больше людей, которым уже не нравится жить в этой «зоне зловещей пустоты». Смрадно дыша и треща суставами, сказано у того же классика, мерзкое время, осознавая свой исход, к концу было готово, даже не блеяло просительно о пощаде.
Я, например, сейчас говорю про поведение Петра Офицерова на процессе по делу «Кировлеса». При этом — чтоб не было искажённого представления — я имею в виду модель поведения, потому как симпатизировать Навальному, как по мне, можно только в результате не вполне понятных флуктуаций ума.
И я имею в виду неполные две минуты его последней речи, в которой не отзванивал металл, а мог бы. Он не участвовал с пеной на устах в дебатах на тему расшатывания основ государственности, а мог бы. За две минуты, которые он занял в исходе судебного заседания, многослойностью мысли никого не впечатлить, но программой, но поведением!
Смолчать Офицеров не мог, а речуги толкать он был не приученный, посему импровизировал, говорил что думал, был как в тумане. И не понимал, что произнёс то, что потом назвали «нравственным манифестом», красивым, как любимая песня, с той разницей, что, вообще-то, он в тюрьму боялся сесть, а не песни ладил петь. Не ради Навального он готов был костьми лечь, или ещё чего, а за-ради убеждения, что нормальные люди не предают и не продаются. То есть знают слова «корысть», «профит», «конъюнктура», но не руководствуются ими.
Про него потом напишут, что он идеалист, и это, конечно, звучало, как обвинение, но ведь мы все были идеалистами, но, как сказано у классика, где-то на полпути забыли об этом, предпочли забыть. А Офицеров не забыл.
Начал он, если помните, со звонкого, хотя говорил негромко: «Мы, мужчины, должны отвечать за свои поступки и слова».
Эти слова произнёс отец пятерых детей, которому бы молчать в тряпочку, ибо грозил ему срок в 5 лет, а это... Офицеров не смог оболгать АН, который, повторяю, как по мне, тот ещё скользкий тип, потому что: «Сделки с совестью всегда неэквивалентны».
Всё больше людей я вижу, которых угрызает мысль, что живут они не по правде, и которые хотят это исправить. Люди, у которых чёткое представление о минимальном пороге представлений о том, что можно, а что нельзя.
Нельзя прятаться за высокими рассуждениями о «высших проявленьях духа», когда у других беда. Это мы видели, когда Дальний Восток попал в беду. Когда Кубань попала в беду. Когда моя подруга Жанна Фриске попала в беду. Когда сама Фриске с её фанатичной верой в Добро, ошеломлённая отзывчивостью людей, перевела половину собранных для неё денег на нужды больных детишек.
Я не говорю о серьёзных изменениях в общественном сознании, такое быстро не происходит. Но бывают дни, когда эти изменения особенно заметны; я перечислил свои дни; обогатите список своими, и днями, и событиями, и именами. Помощь Жанне Фриске, желание Гоши Куценко усыновить ребёнка, то, какой вклад в олимпийский триумф внесли волонтёры... несть числа фактам, доказывающим этическую состоятельность наших людей, умных и страстных, но главное — добрых, и в доброте этой могучих, заставляющих забыть, что кругом одна патология, патология в своей химической чистоте.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
