Гитлеровская оккупация Советской Украины продолжалась более трех лет — с лета 1941 года по осень 1944, когда от нацистов были очищены последние участки территории республики.
Под сенью свастики
Никакой единой Украины после захвата ее гитлеровцами не существовало — часть территории перешла под контроль Румынии, а остальные земли был разделены на дистрикт Галиция и рейхскомиссариат «Украина». Несмотря на наличие структур местного самоуправления, составленных из коллаборационистов, гитлеровцы оставляли за собой всю полноту власти на данных территориях.
Документами эпохи стали дневники, которые зачастую на свой страх и риск вели люди, оказавшиеся в оккупации. В них заметна смена настроений — многие, отказываясь от эвакуации, искренне рассчитывали на то, что немцы, как представители культурной европейской нации, обеспечат им нормальные условия жизни. Действительность же оказалась совсем не такой.
Доктор медицинских наук Лев Николаев и ученый-экономист Михаил Усык пережили гитлеровскую оккупацию в Харькове. Их дневники стали достоянием гласности много лет спустя, когда рассказы об условиях жизни при нацистах многие начали списывать на советскую пропаганду. Мол, в действительности, все было не так — немцы обеспечивали комфорт и порядок.
«Харьков, третий индустриальный город России, взят»
Харьков был оставлен частями Красной Армии 25 октября 1941 года. Командующий 55-м немецким армейским корпусом генерал Эрвин Фиров по этому поводу издал приказ № 17: «Солдаты! Харьков, третий индустриальный город России, взят. Этот гордый успех достигнут благодаря вашей отваге... Солдаты, мы гордимся Вами. Только последующая история сможет полностью отдать должное Вашей славе. Вы можете быть гордыми, что сделали большой шаг на пути к окончательной победе».
Окончательное освобождение Харькова стало возможным лишь в августе 1943 года. Писатель Алексей Толстой, прибывший в город после изгнания нацистов, сравнил его с Римом, разрушенным варварами. По масштабам разрушений с Харьковом из крупных советских городов может сравниться только Сталинград. Из миллионного довоенного населения в городе к моменту прихода Красной Армии оставалось не более 190 000 человек.
Какими же видели дни нацистского владычества Лев Николаев и Михаил Усык?
«Немцы после оккупации Харькова быстро снабдят город всем необходимым»
Лев Николаев, 20 октября 1941 года: «Итак, я остаюсь в Харькове и буду находиться здесь во время немецкой оккупации. Немцы — где-то очень близко и, как говорят, полукольцом охватывают город. Моя жена и я оставлены на оборону Харькова... Придётся на некоторое время забыть о научной работе и исследованиях, о профессорском звании и работать в качестве простого врача. Я не хирург, но имею хирургический стаж и думаю, что быстро приспособлюсь к этой работе».
Михаил Усык, 20 октября 1941 года: «Эвакуация подходит к концу. На улицах машин становится меньше. Движутся войсковые части — по Сумской вверх, по проспекту Сталина вниз. Выходит — отступаем. Немцы где-то близко. Говорят, в Залютино. Слышно глухое уханье артиллерии.
У магазинов бесконечные очереди. Распродают запасы. Неужели это нельзя было сделать раньше? Борьба за печеный хлеб. Последний — завтра, говорят, уже хлеба не будет... В городе начало грабежа. Идем по Нетеченской. Огромные толпы — группами и в одиночку — валят нам навстречу. На спинах, подмышками — тюки с табачным листом, папиросами, какими-то ящиками, папиросной бумагой, картоном. Отвратительные — жадные, потные лица. Откуда взялся этот элемент? То-то спекуляция расцветет».
Лев Николаев, 21.10.1941: «Есть основания думать, что немцы после оккупации Харькова быстро снабдят город всем необходимым. В окрестных сёлах имеется много продовольствия: его нужно только подвезти в Харьков. Урожай был в этом году хороший, и опасаться голода как будто не приходится. Вспоминается 1918 год и оккупация Харькова немцами. Режим они установили суровый: пороли крестьян, вешали рабочих. Но продовольствия в городе было достаточно. Белые булки продавались по цене 1913 года. Вероятно, будет то же самое и теперь».
«Посмотришь, простые люди. Но не они делают политику. Они — орудие в чужих руках»
Михаил Усык, 24.10.1941: «В часов 12 дня из окна угловой комнаты увидел впервые — неясно — движущихся немцев, — по Ветеринарной, через Пушкинскую на Технологическую. Народ высыпал на улицу. Встречать? Нет, глазеть. Настроение препаршивое. Что они, зазнавшиеся завоеватели, нам несут? Зачем они здесь? Кто их просил в нашу страну? Немецкий самолет, низко-низко. Сбрасывает листовки. Они падают где-то далеко. Но вот одна, кружась, упала в соседний двор. Сын Санина хватает, приносит. «... Преступная политика Сталина... немецкие войска несут вам освобождение», — мелькает в глазах. Ложь, ложь — думаю. Не освобождение несут они, а закабаление, закрепощение, истребление нашего народа. Поживем — увидим».
Лев Николаев, 24.10.1941: «Сегодня в 4 часа дня немцы появились на улице, где я живу. Это оказалась рота велосипедистов. Население встретило немцев очень сдержанно. Лишь немногие жители спустились по лестнице и стояли около подъезда. Одна гражданка, хорошо говорящая по-немецки, начала расспрашивать немцев относительно новых порядков. Оказывается, что советские деньги будут по-прежнему иметь ход. Одна марка будет стоить 10 рублей.
Немцы говорят, что война должна окончиться очень скоро вследствие полного разгрома советской армии, и мир будет подписан через месяц, максимум — через два. Взятие Москвы и Ленинграда ожидается ими через одну-две недели. Немцы разговаривали с населением вполне корректно. Окружавшие меня граждане держали себя с достоинством».
Михаил Усык, 25.10.1941: «Посетили „гости“: два немецких солдата. Просят чаю, сахару, хлеба. В голосе слышится скорее требование, чем просьба. Говорю — хлеба нет, есть сухари. Жена ставит на стол по стакану чаю и несколько сухарей. Расспрашиваю. Один из Вены. Женат. Показывает фотокарточку семейную. Другой из Германии. Кто я? Доцент института. Следует осмотр глазами комнаты. Бедно живу? Ничего, однако, не голодаю и судьбой доволен. Каковы их планы? Nach Wolga — будут двигаться к Волге — следует ответ. „Большевикам конец, Москва окружена (umkreist), Ленинград тоже“. Врут насчет Москвы, определенно... Посмотришь, простые люди. Но не они делают политику. Они — орудие в чужих руках. Выпили и ушли. Держали себя вежливо».
«Вешать собираются, несомненно... Мороз по коже. Веревка на шее»
Лев Николаев, 27.10.1941: «Немцы, поселившиеся в моей новой квартире, ведут себя прилично. Раздражает только то, что они целыми днями бренчат на мандолине и поют одни и те же заунывные немецкие песни. Что касается немцев, расположившихся в нижней квартире, откуда я не успел ещё вынести мои вещи, они вели себя менее достойно. Они сорвали замок на двери моей комнаты и основательно её разграбили... Пострадали и прочие квартиранты. Немцы забирали у них тёплые вещи, продукты питания, в частности, сахар, конфеты и крупы. Они отбирают также карманные часы: оказывается, что в Германии почти невозможно приобрести часов».
Михаил Усык, 29.10.1941: «Обыск у меня в квартире. Искали немцы оружие. Ничего, конечно, не нашли — его у меня не было и нет.
В соседнем дворе немцы расстреляли мужчину. И тут же бросили. Пришлось закопать во дворе. За что расстреляли — неизвестно. Говорят, какой-то военный, и оружие нашли при нем.
На площади Дзержинского перед зданием обкома радиопередача. Пошел. Толпа народа. Сумрачные лица. Голодных пока не видно.
Противный голос диктора. Передает радиосводку с фронта, в частности о том, что советское информбюро будто бы сообщило о том, что при сдаче Харькова немцы потеряли около 400 танков, что на улицах валяются трупы убитых немецких солдат и т. п. Вранье. „Вы, свидетели взятия Харькова, можете судить, насколько лжет советское информбюро“, — заключает диктор под редкие и слабые улыбки присутствующих».
Михаил Усык, 30.10.1941: «Я опять пошел на пл. Дзержинского послушать радио. Дождь. Народ стоит кучками, некоторые попрятались под подъезды и на лестницы домов от надоедливого осеннего дождя. Ждут... Зашевелилась масса, пододвинулась ближе к балкону здания.
И вдруг... моим глазам предстала картина: два здоровенных немца в касках, с полицейскими бляхами во всю грудь накидывают на шею веревку какому-то человеку.
Я стою в 70–75 метрах. Мне не видно всего человека. Он скрыт перилами балкона. Я вижу только его черную, смолистую голову. Да... вешать собираются, несомненно... Мороз по коже. Веревка на шее. Немцы поднимают человека и, держа руками за накинутую на шею веревку, опускают человека вниз, — веревка привязана к перекладине балкона... В толпе ропот... Истерические крики женщин. Человек раз, два вздрогнул и повис мертвый. На груди у него на русском и немецком языках надпись: „Партизан“. Какая-то женщина говорит молитву истерическим голосом и выходит из толпы».
«Кот долго не умирал. Я бил его топором по голове, а он всё продолжал корчиться»
Лев Николаев, 1.11.1941: «Пока не чувствуется, чтобы жизнь восстанавливалась в городе. Света нет, воды нет, хлеба нет. Несмотря на приказ немцев начать торговлю, базары совершенно пусты... Организовалась Городская управа в одном из зданий на Сумской улице. Очень странно было видеть впервые после 1918 года жёлто-голубой украинский петлюровский флаг рядом с немецким флагом — красным со свастикой, напоминающим чёрного паука с распростёртыми лапками. В управе появились „щирые украинцы“, говорящие принципиально только по-украински и делающие вид, что они не понимают русского языка. Откуда они взялись? Ведь это бывшие советские люди. Очевидно, они ловко маскировались и в течение ряда лет надували советскую власть, прикидываясь лояльными советскими гражданами».
Лев Николаев 10.11.1941: «В квартире, куда я переселился три недели тому назад, жили раньше евреи. Они эвакуировались из Харькова. Уезжая, они бросили своего кота Мишку. Так же поступили и некоторые другие квартиранты. В результате на чёрной лестнице появился целый отряд кошек и котов. Они — голодные и устраивают кошачьи концерты. Через две недели эти коты стали постепенно исчезать. Выяснилось, что жильцы различных квартир их вылавливают и едят. Я решил последовать их примеру. Кот Мишка, по-видимому, считал себя законным хозяином той квартиры, где я сейчас живу. Задумавши съесть кота, я впустил его в кухню. Кот был большой, хорошо упитанный и имел рыжеватую шерсть. Он начал ластиться ко мне в ожидании пищи. Я никогда не убивал животных. Поэтому от непривычки руки у меня сильно дрожали. Я набросил коту петлю на шею и затянул её, поднявши его в воздух. К моему ужасу, кот долго не умирал. Я бил его топором по голове, а он всё продолжал корчиться. В конце концов я не выдержал: в полуобморочном состоянии от волнения бросил кота и убежал. Его прикончила жена. Впрочем, всё это не помешало нам съесть кошачье мясо с большим аппетитом. Моей десятилетней дочке мы сказали, что это кролик, которого я купил на базаре».
«Приходил „украинский“ полицейский. Галичанин. Евреев ненавидит. Фашист»
Михаил Усык, 12.11.1941: «В пустые квартиры нашего дома въезжают жильцы с Пушкинского въезда. Приходил „украинский“ полицейский и все допытывался, сколько в нашем доме квартир. Конечно, с целью его забрать. Галичанин. Видимо, сынок кулака. Держит себя вызывающе. Говорит исковерканным украинским языком. Евреев ненавидит. Фашист».
Лев Николаев, 29.11.1941: «Я всегда был очень брезглив, не любил пить из грязного стакана, есть из не совсем чистой тарелки, не мог проглотить грязно приготовленную пищу. То ли дело теперь! Грязная картошка не моется за отсутствием воды. Ничего! Я ем и не обращаю внимания: съедаю всё до последней крошки».
Михаил Усык, 5.03.1942: «Вниз по Пушкинской движется партия арестованных, два конвойных; партия в штатском — значит, не пленные. Всех человек десять. Сзади двое на руках поддерживают падающего, обессилевшего, который обхватил шеи тех двоих. Ноги у бедняги, видимо, опухшие. Избит или обессилел от голода? Немецкий солдат (или полицейский) бьет носком сапога беднягу в задницу — систематически и упорно. При каждом ударе тот вздрагивает. Прохожие вздохами провожают картину. На углу Совнаркомовской пинки учащаются. Партия скрывается за поворотом. Вот она немецкая «культура».
Лев Николаев, 14.03.1942: «Врач, работающий в деревне Большой Даниловке (рядом с Харьковом) рассказал мне, что в этом селе появилась одна душевнобольная. Немецкий комендант узнал про это. Он вызвал к себе врача, дал ему несколько ампул пантопона и потребовал, чтобы русский врач отравил эту больную. К счастью, эту женщину удалось предупредить о готовящейся ей судьбе и она вовремя скрылась из села. Это ужасно! Немцы не только сами убивают больных людей, но требуют, чтобы русские врачи помогали им в этом».
«В Харькове издаётся газетка на украинском „Нова Україна“. Она брызжет слюной на всё русское»
Михаил Усык, 9.04.1942: «Исчез украинский герб на „Новій Україне“, с 1 апреля. Это многозначительный факт. Появилась вверху немецкая надпись: „Neue Ukraine“ рядом с украинской. Это удар по самостійникам. Но они, кажется, не способны понять истории. С фронта вести недобрые. Немецкая сводка сообщает о разгроме остатков Балтийского флота».
Лев Николаев, 19.06.1942: «У немцев имеется много своих агентов, которые распространяют самые невероятные слухи относительно советских войск. Например, сегодня в институт ортопедии вернулась одна медицинская сестра, которая рассказала моей жене ряд небылиц, будто красные при взятии сёл расстреливают всех тех, кто имел хоть какие-нибудь сношения с немцами, в частности врачей, а также женщин, гулявших с немецкими солдатами. Всё это, очевидно, инспирировано немцами. Но где же правда? Нужно иметь крепкую веру в советскую власть, чтобы не поддаваться этой пропаганде, исходящей якобы от «очевидцев».
Михаил Усык, 26.06.1942: «Восемь месяцев Харьков в руках немцев. Неоднократные попытки наших взять город кончались неудачей. Нет, еще и еще раз убеждаюсь, что дело не в народе, а в командном составе, в полководцах, в неразберихе и, как следствие, неудачи. Разговоры с беженцами из Донбасса (много их проходит через Харьков, таща повозочки) и слухи, проникающие с той стороны фронта, убеждают, что та же неразбериха в тылу и на фронте продолжают царствовать. Неужели ничему не научились? Неужели не прекратили болтовни — несносной, глупой?»
Лев Николаев, 28.07.1942: «С 7 декабря 1941 г. в Харькове издаётся на украинском языке газетка „Нова Україна“. Это — орган украинских националистов в сотрудничестве с Гестапо. Газета обливает грязью не только всё, что имеет отношение к коммунизму и к советской власти. Она брызжет слюной на всё русское. Величайшие гении человечества — Пушкин, Достоевский, Горький смешиваются с грязью только потому, что они представители могучей русской литературы. В газете сотрудничают безграмотные писаки. Например, в статье, озаглавленной „Таємниця масонства“ и напечатанной 12 июля 1942 г. некий Ващенко преподносит своим читателям плоды своих изумительных бредовых откровений. Он попутал, например, историка Тита Ливия с римским императором Титом. В этой же статье говорится о том, что термидорианцы были евреями...»
Михаил Усык, 10.08.1942: «Сосновый передавал свой разговор со Слипченко, который сказал, что настроение населения к немцам в городе за последнее время резко изменилось...
— В какую сторону? — спрашиваю.
— В сторону ухудшения, — ответил Сосновый.
Очень хорошо, что Слипченко в своем националистическом ослеплении способен наблюдать и правильно оценивать факты».
«Америка — уже это известно — возьмет Украину на 20 лет под протекторат. В России установят политический строй»
Лев Николаев, 13.08.1942: «Очень многие ждут прихода советских войск. Ведь так жить больше невозможно. Несмотря на урожай, цены не падают. Жалованье осталось тем же, как и при советской власти, а килограмм хлеба вместо полтора рубля стоит сейчас 120–130 рублей. Ну, разве это мыслимо? Немцы явно зарвались и расчитывают только на свою силу. Нет, голубчики, вы ещё испытаете, что значит гнев великого народа, над которым вы посмели издеваться!... Я переоцениваю ценности, вернее, я оцениваю те, которые я недооценивал. Сейчас я отдал себе в полной мере отчёт, насколько гениально руководство нашего великого и любимого товарища Сталина. Как замечательно то, что основные заводы были построены либо на Урале, либо за Уралом. Туда немцам не дойти. Ведь в мирное время нужно было всё это предвидеть!»
Михаил Усык, 7.08.1942: «Разговор происходит в Берлине, в скверике между русским инженером, мобилизованным в Германию, и 77-летним стариком Капнистом — эмигрантом.
— Пожалуйста — отвечает граф.
— Вы ухаживали когда-то за моей матерью. Дело было в Петербурге, в Летнем саду. Здесь состоялось свидание матери с вами. Я был маленьким мальчуганом 7–8 лет. У матери чего-то упало, и вы галантно кинулись поднимать. Этот случай и вы запомнились мне на всю жизнь, — сами знаете, впечатления детства очень ярки и никогда не забываются. Было это? — закончил инженер.
— Да, было.
— Вот видите.
Капнист приглашает инженера к Скоропадскому, который живет якобы в Берлине. Инженер отказывается.
— Тогда заходите ко мне.
И инженер зашел. Разговор шел на злободневную тему — о перспективах войны, о возможных победителях и побежденных...
— Движению немцев к Волге — начал Капнист — в Англии и Америке только радуются. — Это растягивает их коммуникации и делает более уязвимыми. Союзники помогают большевикам не постольку поскольку. Их цель — обессилить обе стороны и уничтожить.
— Неужели?
— Можете не сомневаться. — Америка — уже это известно — возьмет Украину на 20 лет под протекторат. В России установят политический строй.
— Ну, это если немцы дадут Украину, — говорит инженер.
— Поверьте, что немцы уже перестали верить в свою победу. — Настроение здесь таково...
Этот разговор передал мне на днях Фаворов со слов той самой дамы, за которой ухаживал Капнист».
Лев Николаев, 29.08.1942: «Доцент Н. А. Золотова рассказала мне, что один из её знакомых, профессор Воронежского университета имел сына, страдавшего болезнью Литля (спастическим параличем). Немцы приказали ему покинуть город, но не разрешили эвакуировать больного сына. Наряду с прочими больными они расстреляли этого мальчика».
«Украинская женщина не заметила, что выкипает молоко. Немка выплеснула кипяток ей в лицо»
Лев Николаев, 4.09.1942: «Моя дочь учится в 17-й школе. В этой школе применяются розги. Это — факт. Пока пороли только мальчиков, но нет никакой гарантии в том, что директор не сочтёт нужным применять физические воздействия и по отношению к девочкам. Занимается поркой сам директор. Он — украинский националист. Ведёт себя как зверь. Дети его не терпят. По-видимому, он садист. Недавно он собственноручно выпорол мальчика лишь за то, что тот опоздал на занятия... Недавно этот мерзавец произнёс речь перед школьниками. Он заявил им, что при большевиках дети якобы голодали, а что теперь они могут вдоволь есть белые булки с маслом. И это говорилось несчастным, истощённым от голода детям, которые со времени прихода немцев в Харьков не видели белой булки и мечтают лишь о куске самого чёрного хлеба».
Лев Николаев, 1.11.1942: «К. П. Антимонова, являющаяся наполовину немкой и отнюдь не сочувствующая советской власти, рассказала мне следующее. Её знакомая, рабочая женщина была послана весной в Германию. Недавно она вернулась, искалеченная, в Харьков. В Германии её определили прислугой в немецкую семью. Её хозяйка, немка, обращалась с ней очень грубо. Как-то раз эта украинская женщина не заметила, что выкипает молоко. Немка выплеснула кипяток ей в лицо. Получились сильные ожоги лица, шеи, рук и плеч. Женщина вернулась на родину изуродованной. Она привезла с собой пять писем от подруг, находящихся сейчас в Германии. Письма полны отчаяния и рисуют бедственное положение наших рабочих на каторге в Германии».
Михаил Усык, 10.02.1943: «Я шел и думал. Население Харькова да и других городов, столько перестрадавшее, по достоинству оценило советскую власть. Это будет самое преданное, самое послушное население, самое лучшее в работе. Оно глядело в глаза голодной смерти, оно несло жертвы близкими, оно несло физический и огромный моральный гнет, оно знает, что такое рабство, оно терпело холод, оно сидело без воды и света. Да, эти страдания ужасны, они во много раз больше страданий уехавших, эвакуированных...»
Лев Николаев, 22.04.1943: «В припадке откровенности одна медицинская сестра рассказала моей жене о том, что она сошлась с одним немцем. Этот немец обеспечивает её продуктами, что даёт ей возможность содержать и себя, и мать. Всё это кажется этой медицинской сестре вполне нормальным, и она не отдаёт себе отчёта в глубине своего падения... Единственно, что ей не нравится, это то, что немец страдает гиперсексуализмом и выполняет половой акт до десяти раз в течение ночи. Многие немцы принимают особые пилюли с кантаридином, чтобы повысить свою потенцию. Столь частые половые сношения утомляют эту женщину... А о том, что немец — враг, о том, что он убивал или будет убивать красноармейцев, о том, что это — измена родине, данная особа, конечно, не думает. Да. Наряду с нашими партизанками, наряду с женщинами-героинями, спасавшими раненых красноармейцев, есть немало таких потаскух, которые продали себя немцам за немецкие подачки».
«Тихомиров — типичный буржуй, и настроение у него резко антисоветское»
Лев Николаев, 15.06.1943: «Профессор Н. С. Тихомиров просил меня зайти к нему для переговоров о ведении практического курса топографической анатомии для врачей руководимой им больницы. Он живёт в доме Саламандра на Рымарской улице. Более роскошной квартиры мне не пришлось видеть, по крайней мере в Харькове... Сам Тихомиров произвёл на меня резко отрицательное впечатление. Это — хам. Он долго маскировался при советской власти, носил маску честного советского учёного, а сейчас показал своё истинное лицо. Я удивляюсь тому, что советская власть не сумела его расшифровать раньше и дала возможность процветать такому врагу, в то время как некоторые другие профессора, относившиеся к советской власти вполне лояльно, находились под подозрением. Этот Тихомиров — типичный буржуй, и настроение у него резко антисоветское.
— Если красные приблизятся к Харькову, — сказал он, — возьму топор и порублю вот этот стол, чтобы он никому не достался. Пусть он мне пойдёт хотя бы на дрова. Картины я сожгу (у меня их около 150 штук). А сам возьму котомку и пойду с немцами. Впрочем, я понемногу ликвидирую моё имущество.
И вот второе его изречение:
— У меня работают в клинике молодые врачи. Это, конечно, советское поколение. Самомнение — во какое. А я завёл с ними определённую линию поведения: крою их по-матушке. Это, извините за выражение, советское „дерьмо“. Чуть что: тебе так не нравится, так иди вон из клиники. Я выгоняю их к чертовой матери. И вам советую: во время занятий держать их крепко в руках».
Лев Николаев, 18.08.1943: «Уехали довольно многие мои знакомые. Некоторые были враждебно настроены к советской власти и им, пожалуй, следовало уехать, а другие бегут совершенно напрасно. Немцы распространяют слухи, что большевики зверски расправятся с гражданами, оставшимися в Харькове, приводят примеры сёл, где всё население якобы было вырезано большевиками... Уехал фотограф Рева с семьёй. Уехал он из-за дочери, которая служила у немцев переводчицей. Уехала семья Макаровых. Они все служили у немцев: сын — санитаром в госпитале, мать — переводчицей, одна из дочерей, кажется, в качестве врача. Бежал доктор Ефимов. Ему, пожалуй, следовало бежать, так как он вёл себя непримиримо по отношению к советской власти и настойчиво проводил линию своих хозяев-немцев. Бежал и профессор Тихомиров. Скатертью ему дорога».
«Немцы расположили свои пушки и миномёты в самом городе, и поэтому советской артиллерии приходится стрелять по улицам Харькова»
Лев Николаев, 20.08.1943: «Советские войска охватили полукольцом город Харьков и находятся очень близко — в 5–6 километрах от города. Немцы расположили свои пушки и миномёты в самом городе, и поэтому советской артиллерии приходится стрелять по улицам Харькова. От советского снаряда погиб доктор Снегирёв, тот самый, с которым я ездил 16 ноября 1941 года копать картошку. Несколько снарядов упало во двор дома, где я живу. Слегка повреждён соседний дом. На Лермонтовской улице имеется несколько жертв».
Лев Николаев, 23.08.1943: «Сегодня ночью родные советские войска с боем освободили город Харьков от немцев. Я встречал первых красноармейцев со слезами радости на глазах. Я подходил к ним, пожимал им руку и говорил: «Спасибо вам, дорогие! Спасибо за то, что освободили нас от этих проклятых немцев, которые заставили нас так страдать. Слава Красной Армии! Слава её руководителю, товарищу Сталину!»
(Полная версия дневников Льва Николаева была опубликована в харьковском журнале «Союз Писателей» в 2010 году, дневники Михаила Усыка опубликованы в книге «Город и война. Харьков в годы Великой Отечественной войны», выпущенной петербургским издательством «Алетейя» — прим. АиФ.ru)
