350 лет назад, 26 января 1672 года, в Немецкой слободе Москвы у виноторговца и хозяина кабака родился четвёртый, младший, ребёнок. Дочь назвали Анной. Спустя без малого двадцать лет ей было суждено открыть в отечественной истории новую эру. Эру официально признанного фаворитизма.
Интимная жизнь русских государей до того момента если и обсуждалась, то крайне осторожно: за подобные речи можно было поплатиться спиной, а то и головой. Нет, о том, что, скажем, у матери Ивана Грозного, Елены Глинской, вроде как был фаворит, Иван Овчина Телепнев-Оболенский, знали. Кое-кто, например дядя Елены Глинской, Михаил, выражал своё недовольство. И был за то посажен племянницей в тюрьму, где и умер от голода.
С другой стороны, и сами правители осторожничали. Или хотя бы делали вид, что всё обстоит чинно и благолепно. Так, например, поступала царевна Софья, сестра Петра I. О том, что она «состоит в симпатии» с «Васькой Голицыным», судачила вся Москва. Но внешние правила приличия всё-таки соблюдались: открыто назначить князя Василия Васильевича фаворитом Софья так и не рискнула.
А вот её брат, Пётр I, решил на этом поприще рискнуть. И, надо сказать, риск был довольно велик. Непопулярные реформы «царя-плотника», вызвавшие серьёзное недовольство во всех слоях тогдашнего русского общества, сопровождались оглушительной «пощёчиной общественному вкусу». Вернее, традициям. Анна Монс стала первой фавориткой русского царя в западном понимании этого слова. Со всеми вытекающими последствиями: некоторое время именно Анна Монс и её семейство олицетворяли собой в российском общественном сознании классический образ врага.
Правда, не сразу. Знакомство Петра и Анны состоялось не раньше лета 1690 года. Просто по той причине, что впервые в Немецкой слободе царь оказался на исходе апреля того года, причём общался всё больше с генералом Патриком Гордоном. Разгульные вечеринки с Францем Лефортом начались несколько позже. А ведь именно этот ловкий женевец, или, как его ещё называли, «французский дебошан», познакомил Петра с Анной Монс.
Как дальше развивалась приязнь, а потом и роман между русским царём и дочерью кабатчика? На этот счёт есть два разных мнения. Диаметрально противоположных.
Согласно известиям иностранцев, Анна была чуть ли не верхом совершенства: «Эта особа служила образцом женских совершенств: с необыкновенной красотой она соединяла самый пленительный характер; была чувствительна, не прикидывалась страдалицей; имела самый обворожительный нрав, невозмущаемый капризами; не знала кокетства; пленяла мужчин, сама того не желая; была умна и в высшей степени добросердечна». Кроме того, все немцы в один голос заявляют, что она была ещё и целомудренной и, дескать, на все предложения Петра долгое время отвечала неизменным отказом.
Согласно отечественным сплетням, всё обстояло ровным счётов наоборот. «Монсихе» отказывали даже в женской привлекательности: считалось, что она околдовала царя. Что же до свойств характера и целомудренности, то тут всё совсем паршиво: почти все современники были уверены в том, что на момент знакомства с Петром Анна уже была любовницей Франца Лефорта, а тот, заботясь о своём статусе «ближайшего друга» царя, просто подсунул ему «весёлую и приятную утеху».
Алексей Толстой, работая над романом «Пётр I», допускал иной раз преувеличения и натяжки. Но в том, что касается отношений между Лефортом и Петром, был точен: «Лефорт стал нужен Петру, как умная мать ребёнку: Лефорт с полуслова понимал его желания, стерёг от опасностей, учил видеть выгоды и невыгоды… Был он как лист хмеля в тёмном пиве Петровых страстей».
Но в тот раз, спроворив своему подопечному в качестве фаворитки Анну, Лефорт совершил серьёзную ошибку, непроизвольно обманув Петра. Тот, впрочем, рад был обмануться. Вот как об этом пишет историк XIX столетия Михаил Семевский: «Ему нужна была такая подруга, которая бы умела не плакаться, не жаловаться, а звонким смехом, нежной лаской, шутливым словом отогнать от него чёрную думу, смягчить гнев, разогнать досаду; такая, которая бы не только не чуждалась его пирушек, но сама бы их страстно любила, плясала б до упаду сил, ловко и бойко осушала бы бокалы. Подруга должна была утешить его и пляской, и красивым иноземным нарядом, и любезной ему немецкой или голландской речью… Анна Монс, как ему показалось, подошла к его идеалу».
Ключевое слово — «казалось». Так казалось Лефорту. Так долгое время казалось и Петру. Тайно встречаться с «Монсихой» он начал не позже 1692 года. Открыто жить — лишь после смерти матери, с 1694 года. В 1704 году между ними произошёл разрыв: на теле утонувшего ещё в 1703 году и найденного лишь несколько месяцев спустя саксонского посланника Фридриха фон Кенигсека были найдены адресованные ему любовные письма Анны.
Мог ли Пётр за эти десять с лишним лет понять, что Анна ему не пара? Дело в том, что они, как ни странно, слишком редко виделись. Пётр постоянно в разъездах. В 1696-1698 годах у них вообще был перерыв в отношениях: Пётр укатил с Великим посольством в Европу. Между прочим, он не написал оттуда своей «Аннушке» ни единого письма. В апреле 1699 года он едет в Азов утрясать тамошние дела и готовить Константинопольский мирный договор. В 1700 году начинается Северная война: Пётр почти постоянно находится близ театра боевых действий, и в Москве появляется наездами.
А что Анна? Анна — домоседка и очень хозяйственная барышня. Она пишет ему письма, где иной раз проявляет почти материнскую заботу: «Посылаю четыре цитрона и четыре апельсина, чтобы государь кушал на здоровье». Но и только. По большому счёту Анна на поверку оказалась европейским вариантом законной супруги царя, Евдокии. То есть «утешить его пляской и красивым иноземным нарядом», равно как и «любезной ему немецкой или голландской речью», ещё могла. А вот стать товарищем, разделяющим все опасности такого неспокойного образа жизни, — уже нет.
Мог ли Пётр жениться на Анне? Поначалу у него действительно были подобные планы. И он запросто мог претворить их в жизнь, наплевав и на пересуды, и даже на недовольство аристократии. В конце концов, женился же Пётр на своей Марте Скавронской, той самой, что вошла в историю как Екатерина I. Её происхождение было ещё более сомнительным, чем у дочери кабатчика из Немецкой слободы. Изменяла она Петру ничуть не меньше, чем Монс. Более того, Екатерина изменяла своему мужу с родным братом той самой «Монсихи», что не лезло уже ни в какие ворота.
Но зато у Екатерины были особенные умения, за что ей многое прощалось. И это не касается постельных дел. Она могла залпом выпить стакан крепчайшей водки. Могла и любила жить в армейской палатке, спать на жёстком тюфяке. Она делала по два и даже по три конных перехода в день верхом в мужском седле. Сопровождала своего беспокойного мужа даже на войне. Да ещё как! В персидском походе 1722 г. обрила себе голову и носила гренадёрский колпак. Не боялась появляться и на передовой: перед сражением лично делала смотр войскам, ободряя солдат словами и чаркой водки. По свидетельствам очевидцев, «вражеские пули, свистевшие над ея головой, почти не смущали Екатерину».
Если бы Анна Монс обладала хотя бы половиной этих способностей, то у Петра была бы совсем другая царица. А у нас, возможно, другая история.
