На стене моего дома нацарапано: «Россия для русских!». Ещё не устоявшимся ребячьим почерком. Мои окна выходят на детскую площадку, где выросла моя дочь и, кажется, совсем недавно делал первые шаги сын. Детские игры редко обходятся без ссор и драк. Поэтому с площадки то и дело доносятся крики «нерусь!», «вали, откуда приехал!», а то и что похуже. Дети копируют взрослых, очень быстро понимая прелесть козырного аргумента. Это же удобно: не надо быть сильнее, смелее, быстрее, достаточно просто быть «русским», «москвичом» — и ты будешь круче соперника. Как писал еще Шопенгауэр: «Убогий человечек, не имеющий ничего, чем он мог бы гордиться, хватается за единственно возможное и гордится нацией, к которой принадлежит».
Если в кране нет воды…
Да и во взрослом мире без этого аргумента и верхи не могут, и низы не хотят. Ведь власти и обществу нужно либо решать проблемы и брать на себя ответственность, либо найти виноватого. Последнее, конечно, гораздо проще. У нас чудовищное количество детей-сирот – причем, у большинства из родители живы. Наши сиротские учреждения противоестественны, они за наши же деньги калечат детей сегодня и отнимают у них шанс на нормальное завтра.
Статистика детской смертности в России – в основном, от рук близких родственников – леденит кровь. «Зато в Америке негров вешают». В смысле, погибли несколько детей, усыновленных из России. Давайте опустим слово «несколько», ведь мало кто знает цифры и факты, заменим «погибли» на «зверски замучены» — и враг будет найден. Ату его! Неважно, что это никак не улучшит судьбу российских сирот, а вернее, лишь ухудшит – по крайней мере, для тех тысяч, которые ежегодно находили новую семью в США. Зато главные виновники теперь не российские чиновники, а «злобные америкосы». Этот аргумент годится на все случаи жизни. Невозможно найти работу, снять или купить жилье, проехать по дорогам из-за пробок? Это вовсе не ваши проблемы и не недобросовестность властей – это «понаехавшие»! Взять их!
И продолжается фарс на вечную тему: «Если в кране нет воды, значит выпили…» — подставляйте в зависимости от политической обстановки: грузины, чеченцы, американцы, узбеки, таджики… Список бесконечен. А власть поощряет эти низменные инстинкты в своих интересах. В результате все госорганы становятся карательными. И основной заботой главного санитарного врача оказывается вовремя объявить вне закона грузинское вино, первостепенной задачей уполномоченного по правам детей – найти хотя бы одного нерадивого иностранного усыновителя, а Федеральная миграционная служба больше всего обеспокоена проверкой визы и регистрации швейцарского режиссера, ставящего чересчур смелый спектакль…
Бесконечный стыд
И это мой город, моя страна, мой народ. Я москвичка в каком-то бессчетном колене и славянка процентов на 95. Русская. И мне стыдно. Стыдно называть свою национальность и прописку, потому что никогда не считала их достоинством или добродетелью. Стыдно за наш бытовой национализм, въевшийся в россиян, как неприятный запах. Стыдно за людей, закомплексованных и несчастных настолько, что им нечем гордиться, кроме цвета глаз и места рождения. Стыдно за власть, использующую общество, как большого глупого пса, которого можно сколько угодно науськивать на мнимых врагов, одновременно таская кости из его миски.
За несколько десятилетий своей жизни я встречала самых разных людей, ездила по стране и миру и получила достаточно подтверждений тому, что знала с детства: добро и зло не имеет национальности. А все клише про пьяных русских, жадных немцев и хитрых евреев годятся лишь для неполиткорректных анекдотов. Никогда мне не приходило в голову винить кого-то в своих сложностях. Никакие «понаехавшие» конкуренты не помешали мне поступить в университет, найти работу, купить квартиру, записать старшего ребенка в хорошую школу. А вот личную ответственность за происходящее в стране, где живу, я чувствовала. И в отличие от большинства чиновников, бездумно бросающихся словами «наши дети», понимала, что, действительно, не бывает чужих детей, стариков, бездомных, больных. И по мере сил старалась им помочь – как и многие мои знакомые. Просто потому, что это – нормально.
Чужих не бывает
Так я познакомилась, например, с сиротской системой изнутри. Поняла всю бессмысленность и беспощадность российских сиротских учреждений, противоестественных по своей сути. Узнала, что лишь в нашей стране детские дома рассматриваются как место постоянного проживания ребенка. В то время как в остальном цивилизованном мире это могут быть лишь временные приюты семейного типа, в которых ребенок находится только в крайнем случае, пока решается вопрос о его возвращении в кровную семью или помещения в приемную. Воочию увидела главный порок отечественного семейного устройства, когда поиск строится не по принципу «родители для ребенка», а «ребенок для родителей». А что – детей-то у нас много, а усыновителей мало, пусть выбирают получше, остальных распихаем по учреждениям. Почувствовала, что, как и в советские времена, большая часть общества уверена: сироты – это не наша проблема. Пусть живут себе там за забором, в гетто, одеты, накормлены – и хорошо. На наши налоги, между прочим. А мы раз в год будем собирать им подарки и прослывем социально-ответственной компанией.
Примерно тогда же мне стало ясно: поездки в детские дома, сбор подарков, общение с детдомовцами по переписке практически бесполезны. То есть это намного лучше, чем ничего, но никак не решает главную проблему. А проблема проста и стара, как мир: ребенок должен жить в семье. Или хотя бы в структуре максимально к ней приближенной. Иначе мы будем иметь то, что имеем, когда лишь 5-7% выпускников российских детдомов находят свое место в жизни…
Минус один
«Минус один» — слова, знакомые большинству усыновителей, настоящих и будущих. Своеобразный пароль, девиз. «Минус один», — радостно сообщают новоявленные родители, привезя домой только что ставшего своим ребенка. «Минус один!» — с облегчением вздыхают сочувствующие, узнав об еще одном пополнении в семье. Хотя бы на одного человека меньше в системе, минус один ребенок из детского дома. По такому же принципу действовала и я: если, в отличие от Астахова, я не могу изменить саму сиротскую систему, то могу изменить хотя бы одну жизнь. Чтобы еще минус один! Я прошла школу приемных родителей, собрала все необходимые документы – сейчас не буду об этом подробно, хотя материала хватило бы на несколько статей… Не разрешала себе смотреть на фотографии детей и думать о каком-нибудь конкретном ребенке до получения официального статуса усыновителя. Ведь мы с мужем сразу решили: выбирать не будем. Возьмем того, у кого меньше шансов попасть в семью.
А у кого меньше шансов? У подростков, да и просто детей старше 3-5 лет. У тех, кто имеет братьев и сестер – по закону, если они находятся в одном учреждении, нужно брать всех, в результате обычно не берут никого. У детей с тяжелыми заболеваниями – обитателей сиротских учреждений без диагнозов, приписанных или настоящих, не бывает, но мало кто в России решается взять малыша с ВИЧ или сифилисом, ДЦП или синдромом Дауна. Да что там говорить, и легко оперируемая «заячья губа» в нашей стране может стать поводом отказаться от ребенка – даже кровного… И, конечно, мало шансов попасть в семью у детей с неславянской внешностью – тут виной и привычный национализм, и то, что усыновление обычно стараются сохранить в тайне хотя бы от посторонних, ведь для большей части общества это по-прежнему весьма экзотичный и непонятный поступок. А еще мальчиков усыновляют реже, чем девочек, видимо, потому что большая часть российских усыновителей – одинокие женщины, традиционно предпочитающие дочек.
Так мы поняли, что усыновим мальчика. В остальном выбор предопределила сама реальность. Ведь достаточно было открыть сайт федеральной базы детей-сирот www.usynovite.ru. Посмотреть страницы детей из Москвы и Подмосковья. И увидеть, сколько малышей первого года жизни, самого «востребованного» возраста, останутся в этой базе и в сиротских учреждениях до совершеннолетия лишь потому, что их разрез глаз и оттенок кожи признаны «неславянскими». Дети, чаще всего рожденные не асоциальными личностями, не потомственными алкоголиками, а несчастными женщинами, которым их в прямом смысле некуда деть. В подвал, где и так живут вдесятером, не принесешь. А если и принесешь, то как работать будешь? На родину с ребенком не вернешься – скажут «нагуляла», да и деньги нужны, не от хорошей жизни она оттуда уехала. И вот ведь страшный парадокс: если приезжая женщина родит ребенка и оставит его себе, он будет такой же бесправный, как она сама: ни гражданства, ни регистрации, а значит ни медицинской помощи, ни садика, ни жилья. А если, приехав в роддом без документов, она после родов сбежит, ребенок автоматически получит российское гражданство. Правда, скорее всего до 18 лет Россию он будет видеть лишь сквозь окно казенного заведения…
Сын
Наш сын был первым, кого мы увидели на тех страницах. Трехмесячный малыш, только что разбуженный фотографом. Крохотный грустный мужичок с тем выражением глаз, какое замечаешь у всех детей в системе, независимо от их возраста. Один из тех, в чьи свидетельства о рождении со сплошными пробелами, сотрудники опек обычно машинально вписывают «Руслан» или «Тимур». Впрочем, отчество, как мы узнали позже, у него было неожиданно славянское – Владимирович. Видимо, тут работница опеки взглянула на портрет на стене… Рассказывать ли, как нас вначале не поняли даже друзья, в принципе одобрявшие усыновление – взяли бы кого-то более похожего, зачем вам лишние вопросы?
Как сотрудники детского дома и органа опеки долго выясняли, знаю ли я, что ребенок «национальный» и случайно не «такой же» у меня муж, ведь чем еще можно объяснить подобный выбор? Как родственники восприняли это известие как последнюю каплю – издеваемся мы что ли?! Или о том, как я впервые увидела сына, когда его вынесли ко мне в доме ребенка? О той заливающей нежности и о потрясении, которые я уже испытала, впервые увидев новорожденную дочь: неужели это – мое? За что мне такое счастье?! Я протянула к нему руки и сказала: «Как ты вырос, малыш! Я за тобой…». Чуть позже он доверчиво прижался ко мне, пригрелся и уснул. А я носила его, совершенно не понимая, как сейчас уйду и оставлю его тут, как требуют того правила. И я не знаю, была ли это любовь с первого взгляда или нет, «екнуло сердце» или не екнуло. Просто это был мой сын – слабенький, непохожий, маленький, родной. Его надо было скорее приласкать, накормить, вылечить, защитить.
Несколько лет спустя
Дальше можно говорить долго – или не говорить ничего. Ведь, как известно, все счастливые семьи счастливы одинаково. Прошло несколько лет. Наш младший – любимец всей семьи, в том числе и тех, кто был когда-то в ужасе от мысли о его появлении. Он невероятно светлый, теплый, нежный человечек. Родной до последней клеточки. Невозможно поверить, что его когда-то не было – просто недостающий кусочек паззла встал на место.
Что касается отношения окружающих, оно бывает разным. Я научилась спокойно реагировать на повышенный интерес незнакомых людей и вопросы, типа: «Вы няней работаете?». Без лишних эмоций и подробностей объяснять: «У нас усыновление». Знакомые давно уже воспринимают сына, как нечто само собой разумеющееся. Больше того, несмотря на то, что никакой тайны мы, конечно, не храним, несмотря на разные черты лица, многие, порой просто забывают, что наш младший ребенок — не кровный. Да и со внешностью все неоднозначно. Потому что если одни при первой встрече спрашивают: «Ой, а на кого же он у вас похож?», то другие искренне говорят: «Ну надо же – копия папы! Просто вылитый!». И самое удивительное, что действительно вылитый, похожий одновременно на всех нас – маму, папу и сестру. Не столько внешне, сколько манерами, мимикой, чувством юмора, увлечениями, характером. Как в прекрасной книге для усыновленных – и не только – детей и их родителей «Сказки про Марту» Дины Сабитовой: «Поэтому, когда меня спросили про мамины и папины приметы, я ответила как можно точней. Мы с мамой очень похожи. Как и она, я люблю шоколадное мороженое, играть футбол и лепить снеговиков. И с папой мы тоже очень похожи. Я, как и он, люблю бананы, играть на барабане и ложиться спать попозже. А все трое мы любим кататься на велосипедах в парке, играть в лото и сажать цветы на даче».
Конечно, я помню, в каком городе и в какой стране я живу. Понимаю, что за сына буду волноваться всегда не меньше, а может порой и больше, чем за дочь. Но это обычная родительская участь – волноваться. К тому же, вопреки всему, я очень надеюсь, что рано или поздно усыновление перестанет казаться героическим поступком или страшной семейной тайной, а станет тем, чем и должно быть – нормальным явлением для страны, в которой пока еще сотни тысяч сирот.
А национализм отойдет в далекое прошлое, как дикое явление, сходное с каннибализмом. Фантастика? Тогда прислушайтесь к знаменитому фантасту и реалисту Герберту Уэллсу: «Наша истинная национальность – человек». А это всё-таки обязывает.
На заметку
Фонд «Волонтёры в помощь детям-сиротам»: www.otkazniki.ru
Фонд «Детские деревни SOS» (альтернатива детдомам): www.sos-dd.ru
Фонд «Здесь и сейчас» (помощь детям в детдомах): www.hereandnow.ru
Фонд «Дети Марии» (творческая реабилитация сирот): www.mariaschildren.ru
Фонд «Димина Мечта» (помощь детям-сиротам и детям-инвалидам): www.ddfund.ru
Источник: 100lichnost.ru
Владимир Полупанов: Убила детей за то, что «надоели» 
Банкир Роман Авдеев: Моя семья - это моя жизнь 
«Я ее настоящая мама». История москвички, удочерившей киргизскую девочку 
Елена Семёнова: Узурпатор с младенцем 
Андрей Сидорчик: Трудное детство в семье Микульчик 
