«Я, - говорит, - была санитаркой, мое дело - спасать». В мае 1945 ее предназначение увенчалось историческим подвигом. Парламентеры советской армии девятнадцатилетняя Дуся Цивирко и Николай Песков предотвратили одну из кровавых развязок в боях за немецкую столицу – уничтожение Кайзеровского дворца.
Евдокия Цивирко-Решетнева уже восемь лет живет в Нью-Йорке, в Staten Island, районе-острове посреди Гудзонского залива. Наша встреча откладывалась много раз – по состоянию здоровья Евдокии. Я волновалась – ей 82 года, прикована к инвалидной коляске, недавно была в реанимации, неизвестно как отразятся на ней военные воспоминания. Но, к своему удивлению, увидев красивую женщину с горящими, полными жизни глазами и сильным голосом, я поняла, что мои страхи были напрасны – она же из другой, исчезающей постепенно породы людей! Когда-то знаменитый поэт предлагал делать из них гвозди, сегодня многие из нас считают их фанатиками. Но только такое великое поколение, которое, несмотря на беспросветные испытания, смерть, унижения, боль, не потеряло веру в идеалы и готовность их законам следовать, могло выиграть войну. Жизнь Евдокии, страшная в каждом зигзаге, - тому свидетельство.
Детство
Запорожская область, Васильевский район. Дед раскулачен и расстрелян до Дусиного рождения, отца расстреляли, когда девочке было десять месяцев, отчима - когда ей исполнилось шесть. Мать, дважды вдова, растила троих детей, один из которых инвалид, работая за палочки-трудодни и мешок картошки. Отчим-немец оставил наследство - знание немецкого языка. Дуся с братьями это скрывали и в школе на уроках немецкого двойку считали удачей.
Война
В 1941-м область заняли фашисты. Брат отчима Дуси Алексей Гнедой организовал партизанский отряд и позвал племянницу переводчицей. Дуся была счастлива – защищать Отечество она собралась с первого дня войны, но тогда ее выгнали из военкомата: «Фронт не ясли, там дети не нужны».
На первом же задании, когда расклеивали листовки, попалась, одна из всей группы. Было как в кино - привели в гестапо, били, обливали водой, потом опять били, потом бросили в сарай, чтобы на рассвете торжественно расстрелять на глазах односельчан. Очнулась в ту ночь от голоса: «Деточка совсем». Сбитый летчик по имени Николай вытирал ее лицо водой. Партизаны их спасли в ту же ночь. После войны искала через газеты «Николая из гестаповского сарая». Не отозвался.
В тот год Дусе исполнилось 15.
В 16 лет она шла по ночному мосту отвлекать немецкую охрану, пока партизаны готовили подарок Родине к 23 Февраля – взрыв немецкого эшелона, направляющегося в Крым. Что-то лепетала про бабушку на другой стороне моста. Ей, конечно, не верили, избили прикладами по голове и сбросили под откос. Очнулась в снегу часов через шесть – от грохота успешно взорванного моста.
В 43-м освободили область, Дуся опять объявилась в военкомате с заявлением на фронт, ей надели наручники и посадили в тюрьму по доносу односельчан за подозрительно раннее знание немецкого языка. Ее друзья-партизаны были к тому времени повешены либо на фронте. «Я не понимала, что от меня хотят, только повторяла: отпустите защищать Родину». Отпустили чудом через три месяца заключения, побоев и допросов. Дуся поумнела - добавила себе год в метрике и прошмыгнула на фронт, да к тому же в легендарную 416-ю стрелковую дивизию. Но – в запасной полк.
Посадили Дусю за печатную машинку. В перерывах бегала в санчасть - учиться спасать. «Очень было скучно, вспоминает она, - думала, война кончится, что же я буду рассказывать?» Приезжали так называемые «покупатели» – представители действующей армии, выбирающие солдат для пополнения. Ее никогда не «покупали» - слишком юная. Наконец добилась своего. Первого раненого в первом бою не забудет никогда: «У солдата была оторвана рука, но висела на куске кожи. Мне кровь надо останавливать и вытаскивать его за передовую, а я заледенела от ужаса. Он увидел мою растерянность, руку рванул, выбросил и прошептал: «Перевяжи, сестричка».
В 44-м Дуся была старшим санинструктором, три раза была ранена. Ей наконец-то исполнилось 18.
Дворец
Кайзеровский дворец имел такое же значение, как Рейхстаг и Имперская канцелярия (гестапо). Примыкающая ко дворцу площадь Люстгартена выходила на центральную улицу Берлина Унтер-ден-Линден, которая вела прямо к знаменитым Брандербургским воротам. В начале мая на куполе дворца уже развевался красный флаг. Но гарнизон немцев внутри бесчисленных коридоров сопротивлялся столь остервенело, что было решено просто разбобмить дворец с воздуха. Перед окончательным уничтожением командование решило использовать последний шанс – послать парламентеров и уговорить немцев сдаться. Искали добровольцев - в связи с тем, что парламентеров обычно расстреливали. Вызвался Николай Песков и спросил переводчицу Дусю Цивирко присоединиться. Дуся не думала дважды.
Тот день Евдокия помнит до мелочей. «Шли перебежками, укрываясь от снайперских пуль, 200 метров смертельных руин - трупы детей и женщин вокруг как семечки. Я махала флагом и кричала что есть сил: «Не стрелять, мы парламентеры!». Когда оказались в штабе немецкого командования, Николай говорил, а я переводила. Когда закончил, наступила мертвая тишина. Я не выдержала – вы, говорю, наших невинных людей поубивали, теперь мы ваших детей и матерей убиваем. Сколько же можно?» Один из офицеров навел на меня револьвер. Я закрыла глаза, раздался выстрел – другой офицер успел выстрелить ему в руку и спас мне жизнь».
Так сдался дворец. В подвале были тысячи раненых немцев. Дуся вместе с немецкой медсестрой перевязала их и помогла выйти. Многие спрашивали ее имя. Она отвечала просто: «Дуся с Украины». Кто же мог представить, что не зря спрашивали!
Когда Дуся вышла к своим вслед за последним немцем, восторженные однополчане подняли ее на руки и бросали в небо с криками: «Победительница!» В тот миг Дуся впервые узнала, каким бывает счастье. Не думая, конечно, что цена ему – жизнь.
Взятие дворца позволило нашим войскам выйти к Бранденбургским воротам и овладеть западной частью Берлина.
За свой подвиг Дуся получила награду – отпуск домой.
Мир
В Берлине Евдокия служила до 48-го года - ее не хотели отпускать, она стала вроде талисмана для дивизии.
А потом был мир. Трое детей, два неудачных замужества. Дусю не брали в мединститут – слишком много врагов народа в ее семье. 26 лет проработала на заводе Днепросталь, руководила восемью печами, ее фотография не сходила с доски почета. Такую дисциплину установила в своей бригаде - ни мата, ни водки, - что ее в шутку и с уважением называли «наша товарищ Фурцева».
Через тридцать лет после войны ее разыскали благодарные немцы. В 75 году пригласили в Германию. Евдокии не в чем было ехать – гардероб состоял из одного платья, одних туфель и рабочего камзола. Горком выделил ей 75 рублей, что-то собрали коллеги, с горем пополам сшили костюм. Десятидневная командировка растянулась на месяц. «Раздирали на части, я везде выступала - и в школах, и на заводах, и встречалась с немцами из дворца – они благодарили меня за их жизнь! А я их – ведь в тот миг, во дворце, меня именно немец-то и спас».
Последующие пятнадцать лет ее приглашали каждый год. Ее именем была названа одна из школ и бригад восточногерманской фабрики. «В объединенной Германии вы будете любимой женщиной» - с такой надписью подарил ей свою книгу канцлер Коль. Она стала почетной гражданкой Германии, получила предложение переселиться. Иногда жалеет, что отказалась. На родине все быстрее забывали войну, все чаще приходилось бороться за положенные льготы, квадратные метры, скамейку у подъезда. Потом развалилась страна, началась псевдодемократия. Евдокия – воин по своему существу – решила писать в газеты письма и статьи на тему «За что же мы проливали кровь». Неизвестные стали звонить по ночам и угрожать. Сын пригласил переехать к нему в Нью-Йорк. Согласилась от безысходности – жизнь ветеранов становилась все сложнее.
В Америке есть крыша над головой и кусок хлеба, но духу Евдокии, сильному, молодому, все сложнее преодолевать предающее тело. Но даже сейчас она, спасительница, верна себе: «Я, как героиня пьесы, иногда мечтаю стать птицей, пролететь по всему миру и закричать в каждое окно: не надо войны, остановитесь! Я же знаю, как это было... страшно».
