Страх был неотъемлемой частью советского образа жизни. Боялись опоздать на работу, писать откровенные письма, рассказывать анекдоты, боялись встречаться с иностранцами. В деревне, где я проводил летние месяцы, страшно было пойти в поле и набрать в карманы гороха. А мужики опасались идти в лес, чтобы накосить травы для скотины. В городах боялись ночных шагов на лестнице: ночной шум за дверью мог означать, что за кем-то из соседей пришли люди в фуражках с синим околышем.
Мой товарищ по дворовому детству Лев Рождественский недавно рассказал мне, какой он испытал страх, когда случайно попал снежком в стенд с газетой, где был напечатан портрет тов. Сталина. Страх был ненапрасен: проходивший мимо сознательный гражданин схватил его за рукав и пригрозил: а ты знаешь, мальчик, что бывает за такое? Лёвка от страха разревелся и был гуманно отпущен. Но страх запомнился на всю жизнь. Однако больше всего в его семье боялись за бабушку: по паспорту она была русской, но в дореволюционном девичестве носила какую-то предосудительную немецкую фамилию…
Капли страха
Как бы мы сегодня ни сокрушались по поводу нашей недоношенной «буржуазной демократии», нельзя не признать, что политический страх как фактор общественной жизни уходит из обихода. Да, мы боимся потерять работу. Боимся за будущее наших детей. Тревожимся, что при новом витке цен и тарифов ещё труднее будет дотянуть до получки. Боимся потерять сбережения в банке. Опасаемся, что не сможем расплатиться за ипотеку. То есть большинство наших страхов носит, так сказать, материальный, капиталистический характер. Страхи, связанные с социальным происхождением, с родственниками за границей, страхи репрессий за отклонения от линии партии, за инакомыслие и диссидентство - все эти страхи почти исчезли. За несогласие с линией «партии власти» можно, пожалуй, потерять кое-какие карьерные преимущества, но уж никак не получить десять лет без права переписки или хуже того - клеймо врага народа. Начиная с хрущёвской оттепели общество медленно, но упорно избавляется от страха.
Людей, перешагнувших через страх, поначалу было очень немного. Для того чтобы замахнуться на империю страха, выстроенную по чертежам тов. Сталина, нужно было большое личное мужество. Мужество тех, кто впервые вышел на Красную площадь с протестом против подавления «бархатной революции» в Чехословакии.
Первопроходцы
С каждой выдавленной каплей страха Россия делала маленький шажок к демократии. В разных сферах преодоление шло с разными скоростями. Вначале в культуре, потом (в ходе горбачёвской «гласности») - в средствах массовой информации и, наконец, в самых охраняемых властью сферах - в идеологии и политике.
Население долго и поначалу подозрительно присматривалось к первопроходцам: к стилягам, джазменам и рок-музыкантам, к поэтам, художникам-нонконформистам и, наконец, к диссидентам и правозащитникам. Не враги ли они? Не засланные ли из Лондона и Нью-Йорка ниспровергатели советских устоев? Не агенты ли чужого влияния?
Понимание того, что стиляги защищают не только свою, но и общую свободу, приходило мучительно медленно. В недавно прошедшем по экранам фильме «Стиляги» хорошо показано, как представители «правильной» молодёжи гонялись с ножницами за «неправильными», резали им длинные волосы и антиобщественные джинсы.
Нынешнее непоротое поколение с большим удивлением спрашивает у оставшихся в живых шестидесятников и семидесятников: почему власть так боялась кучки не слишком громко протестующих людей? Чем были опасны участники альманаха «Метрополь», почему были страшны песни Высоцкого, стихи Бродского, театральные постановки Ю. Любимова? Почему Хрущёв так по-хамски отчитывал в «Манеже» скульптора Эрнста Неизвестного, а Андропов «гуманно» выдворял на Запад безобидных по нынешним стандартам писателей, художников и музыкантов?
Пространство свободы
Сегодня мы яснее понимаем, почему. Потому что эти люди давали обществу пример общения с властью без страха и раболепства. Вслед за ними, с оглядкой на притаившиеся в памяти страхи, люди шаг за шагом отвоёвывали у «партии и правительства» право на собственные слова, мысли и поступки.
Сегодня власть лишена божественного (как ей иногда кажется) права вершить наши судьбы, думать за нас и требовать в ответ любви, хвалебных песен, фильмов и стихов. Впрочем (такова уж природа человека), в Интернете снова появляются рейтинги новых льстецов. Там и актёры, и поэты, и депутаты и, конечно, известный кинорежиссёр. Но в отличие от прежних времён новые царедворцы становятся скорее объектом публичного отторжения, чем уважения. Да и мастерство лести уже не то. Мало кто способен на творческий порыв некогда любимого поэта Кремля Алексея Суркова:
Солнечным и самым светлым
краем
Стала вся советская земля,
Сталинским обильным
урожаем
Ширятся колхозные поля.
* * *
Одна из проблем российской демократии состоит в том, что в отличие от народа, который уже избавился от страха перед властью, сама власть ещё не научилась жить в обществе, где исчезает страх. Она всё ещё пугает народ. То неправым арестом и судом, то разгоном митинга престарелых правозащитников, то наездами на журналистов, то законодательными инициативами, призванными «держать и не пущать». Общество в ответ смеётся. Отвечает насмешками в прессе, в Интернете, дразнит власть шутовскими демонстрациями с синими вёдрами на машинах… Получается по Толстому: «Меня пугают, а мне не страшно».
