Обозревателю «АиФ» удалось поговорить с несколькими выжившими узницами концлагеря Саласпилс. По мере приближения к 80-летию Победы всерьёз понимаешь, насколько бесценны их свидетельства. Когда этих людей не станет, нам начнут под предлогом «исторического переосмысления» выпихивать откровенную ложь, которую уже некому будет опровергнуть. Читайте, и запоминайте, пока узники концлагерей живы. Ведь это всё происходило не в средневековье, не в античности. А совсем ещё недавно...
Елена Георгиевна Грибун. Жительница РСФСР, Северского района Псковской области, деревня Калинково. В Саласпилс её поместили вместе со всей семьёй. Забрали туда в семилетнем возрасте в марте 1943-го, она пробыла в концлагере три месяца. Сейчас она живет в Риге — обозреватель «АиФ» поговорил с ней в октябре 2024 — через 80 лет после того, как концлагерь перестал существовать.
Елена Грибун: — Всю нашу деревню (она на границе с Латвией) целиком отправили в Саласпилс, и мою семью — мать, бабушку и нас трое детей. Отец был председатель колхоза, в 1941-м ушёл в партизаны, и к нам часто айзсарги (латышское полувоенное формирование — Авт.) являлись с обыском. Допрашивали — где отец? Мама причитала — вот, трое детей, а он меня бросил да ушёл. Много раз её ставили к стенке, угрожали расстрелять. Бабушка нам говорила — бегите скорее к ней, а то маму убьют. Прибегаем, айзсарги с автоматами стоят, целятся — мы окружили её, плачем. Очередь дали в песок, и ушли. И вот утром приходят люди в немецкой форме, собрали всех, дали чуть времени на сборы. Подводы подогнали, велели выйти на околицу. Наши дома разграбили, и подожгли. Латыши или немцы, не знаю — командовал ими точно немец. Только начали двигаться, с подвод наши шмотки выкинули. Овец и свиней забили, туши сложили на телеги, говорят — мясо вам потом отдадим. Никто не отдал.
Пешком гнали на станцию Зилупе, распутица, земля раскисшая, снег. На себе тащили, что смогли взять. Заперли в вагоны. Дня два или три везли, останавливались часто, долго стояли. Пить хотелось страшно. Нас взрослые подсаживали к окну, мы кричали, просили воды. Привезли, высадили, и погнали вдоль железной дороги в Саласпилс. Мимо лагеря военнопленных шли (Шталаг-350 — Авт.), они руки совали из-за проволоки — дайте поесть, у вас всё равно отберут. Бабушка им хлеб бросила, её охранники сильно избили, рука у неё отказала, она долго болела, сразу после войны умерла. Завели в барак, там цементный пол. Мамина сестра легла на него, и мы, маленькие, на ней сидели, об неё грелись. Раздели, погнали голыми в баню, мама с младшей сестрой на руках, ей 3,5 годика, вместе с нами и мужчин, и стариков. Дали нам тазик, обмылок, а вода-то холодная. Обрезали волосы всем, а у маминой сестры была коса толстая, до пола — ой, она сидела плакала. Чем-то мазали. Одежду выдали и снова в барак.
Георгий Зотов, aif.ru: — Вас заставляли работать?
— Нет, только взрослых. Женщины из котлована набирали песок в тележки, посыпали дорожки. Это вообще ни к чему было. Их просто мучили, изнуряли. Если что не так, плётками били, и собак натравливали. Все «этажи» в бараках занимали по возрасту. Самые маленькие дети — на первом этаже, на втором постарше, а на третьем — кому уже лет четырнадцать. Похлебку утром давали, изредка кашу. Ой, как есть хотелось. Мы ж из деревни, своё хозяйство, и коровы, и свиньи, и овцы, и птица, ни в чём не нуждались. Очень многие погибли. Самые маленькие ежедневно умирали. Утром охранники войдут, проверят, и затем трупики выносят. У входа тачка на двух колёсах, туда тащили и складывали, одно тельце на другое. Мы деревенские, поэтому, держались семьями и помогали друг другу. За супом с кружками ходили, и иногда менялись, у кого больше кружка, чтобы похлёбки наливали помногу. В городе прошёл слух, что в Саласпилсе дети массово гибнут. К нам стали монахини приходить из Троицкого монастыря, и платили взятку в пять марок за ребёнка, чтобы выкупить. Я тогда уже кожа да кости была.
— Кровь брали у вас?
— Да, постоянно. Мы плакали навзрыд и боялись. Много крови брали. Из моей семьи все дети выжили, но младшая сестра умерла молодой, сразу после войны, болела после лагеря. Через три месяца нас батрачить взяли, как слуг, латышские хозяева. Относились они ко мне неважно, но не избивали. Если что-то не так сделала я, то в субботу, когда хозяйка пекла булочки, мне их не давали. До сорок пятого года почти у них пробыла. Помню, несколько дней была стрельба, взрывы. И вдруг молчание. Мама с сестрой пошли на разведку, и встретили советских солдат. Они говорят — выходите, не прячьтесь, нигде больше не стреляют. Я так обрадовалась! А куда нам возвращаться? Деревня-то сгорела.
— Что вам больше всего запомнилось из Саласпилса?
— Как вешали. Случалось, нас в этот момент выгоняли из барака для дезинфекции. Надзирательница командовала — «Закройте глаза!», но многие не слушались. И долго трупы потом висели. Как-то раз сестра старшая взяла маленькую на руки, пошла попытаться увидеть маму, к женскому бараку. Не успела отойти далеко, как на них овчарку спустили. Она побежала в барак с ребёнком. Овчарка схватила её....(плачет)...простите, как мне тяжело. Собака цапнула за ногу, галоша осталась у неё в зубах, а сестра успела забежать в барак, повезло. Мать после рассказывала, к ним евреев пригоняли — с поезда. День-два всего евреи задерживались: им говорили — вы пойдёте на работу. Утром уводили колонной, и больше они не возвращались — их убивали. Вещи евреев оставались, их забирали айзсарги. Узниц заставляли перешивать, подгонять.
— Как вы относитесь к тому, что сейчас в Латвии говорят о Саласпилсе?
— Плохо отношусь. Даже немцы признали, что это настоящий концлагерь. Власти ФРГ выплатили всем узникам, у кого были документы о заключении в Саласпилсе, по 1 000 марок. Капля в море, как подачку бросили: но они не отрицали, это был концлагерь. Знаете, нам организованно и цветы не разрешают класть. На годовщину освобождения Саласпилса группа наша узников на двух автобусах приехала, положила цветы. Только отошли, как полицейские всё раскидали, венки снесли.
Военные фильмы я стараюсь не смотреть, неприятно мне становится. А ведь я всего три месяца в концлагере была. Всё в голове осталось, не выбросишь. Как боялись заболеть — кого в санчасть забирали, тот обратно уже не возвращался. Кто плохо чувствовал себя — молчали. Уголь из печки втихую глотали, за нами следили, если часто бегаешь в туалет — забирали, и всё. Я прихожу туда, и вижу, где барак наш был, где вешали — и даже спустя 80 лет мне страшно.
Саласпилс — Рига (Латвия)
