В конечном итоге все разговоры упираются в один вопрос: почему сегодня голос мирян фактически ничего не значит в богослужебной, вероучительной, административной, хозяйственной и финансовой сторонах жизни Русской Церкви? Иными словами, почему в Церкви нет демократии?
Дело не в том, может ли мирянин быть активным или занимать ту или иную, даже высокую, должность в Церкви. И не в том, есть ли из мирян специалисты по богослужению или богословию. Безусловно, все это есть, правда, примеры единичны. Речь о мирянах вообще. Миряне, как некий касс, достаточно безмолвны.
Поделюсь своим видением. Я вижу несколько причин.
Во-первых, есть некая церковная установка о ненужности и даже вредности мнения тех, кто не в священном сане. Эта позиция вполне публично озвученная — и двадцать, и пятнадцать, и десять лет назад базируется на мнении, что люди за советское время отучились от серьезной религиозной жизни, тем более, от жизни религиозных общин.
Основополагающей стала гипотеза, правда, на практике непроверенная, что если простым мирянам предоставить свободу или возможность на что-то влиять, то Церковь очень быстро пойдет навстречу комфорту и обмирщится, превратится в рынок, клуб, а то и вообще — отдастся католикам или протестантам. К примеру, высказывались опасения, что миряне, дай им волю, сразу откажутся от церковно-славянского языка, поставят в храмах скамейки, попросят священнослужителей сменить облачения на пиджаки или отменить подчеркнуто церемониальные отношения с целованием руки, и, конечно, откажутся от византийского канцелярского стиля со всеми репликами типа «его высокопреосвященство» или «его святейшества нижайший послушник». А, может, миряне захотят совершать богослужения под гитару, решат иконы заменить на живопись, а свечам предпочтут лампочки? Короче говоря, общество незрелое в религиозном и культовом плане не может позитивно повлиять на Церковь.
Таким образом Церковь заняла охранительную позицию. Традицию надо сохранить прежде всего. Сначала миряне должны поверить, изучить, пожить, одобрить, исполнить, принять все вплоть до последней свечечки, а уж потом... По сути, богообщение было отождествлено с традиционными формами для Русской Церкви. К сожалению, на дело не может повлиять даже возражение, что прошло 25 лет с момента религиозной свободы и это вполне серьезный срок — для церковной жизни и для познания вероучения, богослужение, для обретения своего личного и глубокого опыта общения с Богом и опыта церковной жизни.
Во-вторых, священноначалие не понаслышке знает об очень низком уровне церковного образования и знания среди мирян. Уже много раз было сказано о сложности православия со всех возможных сторон. Основная часть прихожан знает мало и в богословии, и в богослужении, и в истории Церкви. Понятно, что прямая обязанность Церкви, а вернее, священнослужителей — обучать и готовить людей к полноценной церковной жизни. Но так сложилось, что катехизация и религиозное образование никогда не были в приоритетах.
В-третьих, подавляющее большинство людей в храмах — это неофиты или люди достаточно далекие от регулярной серьезной церковной жизни. Во всяком случае, в городах в храмы идут и идут новые люди. Их все еще гораздо больше той части прихожан, что можно назвать «практикующими христианами». Неофиты и так называемые «захожане» на первых порах церковной жизни увлекаются совсем не вопросами административного и хозяйственного устройства церковных структур. Очевидно, что эти люди пришли к вере, к Богу и вся их сознательная жизнь, их переживания, их силы на этом этапе отданы общению с Ним в тех формах, что традиционны для Русской Церкви.
В-четвертых, демократичности не способствует аскетическая идеология, ставшая центром церковной проповеди или месседжа первых 15-20-ти лет церковного возрождения. Несколько утрируя, можно сказать, что христиане должны заниматься только собой, вернее, своими грехами. Церковь, как сообщество и как структура — вне их зоны ответственности. По этой идеологии христиане — прежде всего, грешники в которых нет ничего доброго. Недоверие к себе и личная борьба с грехом — вот приоритет всей жизни. Зачем им соваться в жизнь церковных структур или в управление приходом или епархией? На богообщение это не влияет. Какая разница, как организована и осуществляется церковная жизнь и кто управляют христианами? В конце концов, если управляют плохо, это значит, что через смирение и унижение человек обретет спасение.
В-пятых — и это очень важная причина — в Церкви сложилось разделение православных христиан на две группы: клириков и прихожан. Можно сказать, что епископы, священники, дьяконы — и есть полноценные христиане. Их отличает фиксированное членство, подготовка в семинарии, немалые знания, встроенность в иерархию и т.д. Позиция клирика большей частью ответственна. Клирики как полноценные живут в пространстве презумпции невиновности и взаимного доверия, они служат Евхаристию и причащаютcя без каких-либо формальных условий и правил, вне зависимости от разногласий по вероучительным вопросам и вне зависимости от личной нравственной жизни. И это правильно. Так и должно быть.
Неправильно, что существуют неполноценные христиане — это миряне. Звучит это странно, но на практике так и есть. Даже к Причастию, а это прямая заповедь Христа, мирян не хотят допускать без разрешения. Мирян от клириков отличает множество формальных предписаний и долженствований, они слишком часто живут в пространстве презумпции вины и постоянного недоверия. Как это не жаль. Христианская совесть мирян по традиции должна поверяться стоящим над ними клириком, как минимум — на исповеди. Евангелия и личной ответственности христиан недостаточно.
В-шестых, немало важно, что подавляющее большинство епископов, священников и дьяконов — это назначенцы. Они изначально не знают общину или приход, куда могут быть назначены. Прихожане, миряне, в свою очередь, не знают изначально ни своих пастырей, ни того, как они выбраны, кто за них поручился, да и вообще, что это за люди, какие у них взгляды и мотивы. Вполне может так сложиться, что целой епархией правит человек, о котором мирянам неизвестно ничего. Понятно, что, во всяком случае, сначала, подчиненные и миряне для назначенца — никто. Впоследствии, конечно, все может измениться, но подталкивает к этому не общее течение дел, а личная воля. Не будет воли — не будет и взаимодействия с мирянами. При этом, к сожалению, в церковной жизни ничего не пострадает.
Следствием сказанного является существование некоей особой корпорации клириков со своими негласными законами, информационной закрытостью, заботой «о своих» и непризнанием внутренних ошибок. Проявляется это в отсутствии со стороны священноначалия желания и попыток комментировать свои действия и объяснять происходящее. Миряне что-то читают, слышат, но у них нет понимания причем тут они (а церковь — это все же единый живой организм), ни понимания, почему это решение важно именно сейчас, какие проблемы будут решены или упреждены, как это повлияет на церковную жизнь?
В-седьмых, с демократичностью мало совместима исключительная позиция епископа, как главы местной церкви. Епископ в своей епархии — это как царь. По церковному законодательству он никому не подчинен и не подотчетен. Кроме Бога, конечно! За скобками остаются его личная нравственность, те христиане, что являются его паствой и те ресурсы и средства, на которые он живет. Церковная законодательство фактически молчит о месте, голосе, праве и ответственности мирян в Церкви. Поведение и слова епископа могут противоречить и здравому смыслу, и милосердию, и тому, что называется «екклезиология» (богословскому учению о Церкви), и вообще, человеческим отношениям. И... Это ни на что не влияет. Если многодетный священник из многолюдного храма переводится в пустующий, где нет возможности содержать семью, то никто и ничто не поможет ему. Мирянам же не к чему апеллировать, кроме личных эмоций, переживаний и здравого смысла.
Все указанные причины глубоко традиционны и вполне исторически обусловлены. Речь совсем не о том, что надо что-то изменить или переделать. Просто надо понимать, что демократичность и Православие не очень совместимы. И еще надо понимать, что отсутствие демократичности рождает инфантилизм и уход в себя, и приводит к невротичности и судорожному поиску тех сфер, что священноначалию безразличны. Отсюда, собственно, и появляются всякие православные акционисты и борцы за чистоту веры.
У обсуждаемой темы есть аналогия. Это те люди, что хотят стать волонтерами в больницах или детских домах. Сначала человек приходит к детям, он ничего не знает, не умеет, ему нет дела до того, как живет, как устроена и как финансируется волонтерская группа. Ему не очень доверяют, он работает под присмотром. Для новичка главное — это несчастные дети. Но со временем волонтер обретает навык, опыт, даже привычку — в хорошем смысле. Кругозор расширяется, он многое переосмысливает и созревает до активности и ответственной позиции внутри волонтерской группы. С этого момента волонтер имеет право голоса, что-то предлагает и активно участвует во всем. Без таких людей волонтерская работа невозможна. По опыту знаю, блокирование волонтеров на исполнительном уровне работы, отказ им в ответственности за группу, за поиск средств за понимание расходов может привести к серьезному кризису.
И последнее. Так сложилось, что церковная корпорация с опаской и вниманием подходит к общественному мнению «вешних». Стоит крупному светскому СМИ что-то опубликовать, как в ответ следует реакция или полемика. Это создает плохие условия для развития внутренней демократии. Внутрь Церкви переносится светская модель, где общество отвоевывает себе право голоса, право быть услышанным через шантаж, эмоции скандалы. Боюсь, за отсутствием нормальных механизмов остается только это.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
Юрий Белановский: Почему нельзя перестать быть монахом 
Михаил Веллер: «В Европе сегодня идёт культурное и этническое замещение» 
Захар Прилепин: не вижу причин молчать, когда происходит массовое убийство 
Юрий Белановский: В каких вопросах миряне должны слушать священника? 
Михаил Делягин: Русские не вне закона 
