Дмитрий Быков ответил на вопросы AIF.RU

Я сейчас главный редактор журнала «Что читать». Для меня это болезненная проблема, я человек с довольно выраженными взглядами на вещи, хочется думать, с ярко выраженными качествами, должен проявлять толерантность и рецензировать то, печатать отрывки из того, пятого, десятого. Сейчас выйдет новый номер, к примеру. Там есть один отрывок из книги, которая мне нравится, один из книги, которую терпеть не могу, и одни – которую я вообще не стал бы печатать, если бы моя воля. Но мне приходится это делать, потому что круг читателей широк, и все мы разные. Я вам новый номер рекомендую, потому что он ваши вкусы взбудоражит, вызовет интеллектуальную реакцию. Что касается книги отца и сына Куняевых о Есенине. Я не стал бы с порога так резко накатывать на младшего Куняева. Ему принадлежит весьма недурная книга «Русский беркут» о Павле Васильеве, о нем у нас мало написано, а ведь он большой поэт. Куняевы проделали большую работу, у них такие взгляды. Это вещь неподсудная и критике неподлежащая. Это такие люди. Мы все время думаем, что наши убеждения – результат свободного времени. Нет, это вещь антропологическая. Это во многом результат того, что вы родились в такой-то семье в свое время, результат национальной и местной принадлежности. Для меня человек значит столько, насколько он от этого отойдет, насколько он преодолеет, что ему дано. Куняевы, наоборот, считают главной заслугой следование этим моментностям. Это антропологическое различие. Вы не вложите им другие мозги, они такие люди. Несмотря на то что мне тоже отвратительны антисемитские вещи, которые там есть. Насчет гомофобных неуверен, потому что как раз в отношении Клюева, такого демона в есенинской биографии, эта книга довольно толерантна. Клюев – великий поэт, хотим мы того или нет. Я считаю, что делать из Есенина народного героя довольно странно, еще страннее провозглашать его великим поэтом, потому что наряду с блестящими достижениями, как «Пугачев» или «Сорокоуст», у него есть довольно слабые вещи, например, почти вся «Москва кабацкая» - это, по-моему, довольно плохая лирика, не поднимается выше обычного уровня российской кабацкой лирики. Есенин – это такой недо-Блок, поэт с замечательной потенцией, который во многих отношениях вторичен по отношению к тому же Клюеву и Блоку, во многих отношениях перепевает себя, иногда не думает о форме и так далее. Это поэт с гениальными задатками, который не сформировался в гения. Тем не менее, как сказал Борис Стругацкий, мера терпимости и мера состоятельности общества проверяется тем, как оно относится к отвратительным явлением, а не тем, как оно относится к прекрасным, насколько оно умеет быть терпимым к плохому. Поэтому книга, пусть даже плохая, всегда должна приветствоваться. Нам надо радоваться, что у нас есть эта биография, потому что она позволяет по отношению к ней как-то определяться.

На передаче обсуждали феномен Аркаима и получили феномен российского неоязычества. Всегда, когда в России начинают говорить, что русские – потомки ариев, к сожалению, под это дело протаскивается реабилитация так называемых арийских, иногда откровенно неофашистских ценностей. Об этом я сказал. Антихристианские настроения в этой среде тоже очень распространены. Магическое мироощущение, иррациональное, в котором нет нравственности, а есть мистика, тоже меня очень раздражает. Вокруг Аркаима, помимо ученых, реально его изучающих, группируется много людей, которые пытаются вывести русскую идеию из идеи арийской белой расы и пытаются возвести те же построения, которые фашистская наука производила в 30-е годы. Мне это не нравится. Вот и все, о чем идет речь. Не думаю, что эта программа сама по себе могла спровоцировать столь буйную полемику. Но когда на одной стороне выступает астролог Глоба, а на другой – доктора исторических наук, мне кажется, понятно, на чьей стороне будут мои симпатии. При том, что сам по себе Павел Глоба очень славный человек.

Я так их не сравнивал. Во всяком случае, Гоголь писал лучшую прозу из этих трех, стихи ему давались гораздо хуже, чем Пастернаку, но драматургия, думаю, лучше, чем Горькому, а вот публицистика у Горького выходила лучше, и сатира горьковская не уступает гоголевской. Такова моя система предпочтений. Тем не менее, Гоголь велик уже тем, что был первым. Это первый гений русской прозы. Гений, что важно, ведь в России все великое существует на пересечениях, Пушкин сделал галльскую прививку, французскую, при этом принес хорошую примесь добротной африканской крови, Гоголь принес малороссийскую прививку замечательную, Лев Толстой – традицию английских сентименталистов, много всего интересного, при этом он такой руссоист. Русская культура очень открыта, я думаю, это хорошо. Поэтому Гоголь для меня – замечательная фигура, замечательный малоросс в Петербурге, которому виднее все главное – то, что всегда поражает южанина, приехавшего на север – это озлобленность и недоброжелательность людей. Гоголь это увидел. Честь ему и хвала. Другое дело, что для того чтобы написать русский эпос, такой же, как он написал украинский, понадобился Лев Толстой, и «Мертвые души» остались незаконченными. Почему так получилось, подробно рассказано в журнале «Что читать» и «Русская жизнь». Оба я рекомендую. Пересказывать очень долго.

Как выживает журнал в кризис?

Журнал существует при поддержке нескольких бизнесменов, главным образом при государственной все-таки. Это журнал Министерства печати. Я надеюсь со своей стороны, что он вернет не просто моду на чтение, а отношение к чтению как к лекарству от всех проблем. В кризис чтение очень востребовано. Русские – очень литературная нация. В кризис чтение становится самым востребованным и самым доступным занятием. На прочие развлечения не остается ни времени, ни сил. Я думаю, что это журнал достаточно веселый, открытый для полемики, а самое главное – единственный на сегодня журнал, который достаточно полно представляет новинки – что выйдет через пару месяцев, вы уже сейчас можете у нас читать. У нас хорошие эксперты. МЫ делаем такой журнал, который интересно читать нам. Нас очень мало – всего 10 человек. Мы крайне сократили смету свою. Могу сказать, что начальство журнала срезало себе зарплаты до корреспондентского уровня, чтобы все получали одинаково. Это создало хорошую среду.

Как вы все успеваете?

Я ничего не успеваю! Я пишу очень мало, того меньше редактирую. Такие титаны, как упомянутые Горький или Толстой, писали в разы больше. На них-то нам и надо равняться. А когда человек пишет мало и объясняет это повышенной требовательностью к себе, - это вы не верьте, это у него творческий кризис.

Как вы пишете?

Я себя не заставляю. Просто если я в течение дня этого не делаю, у меня есть ощущение, что я живу зря, я ничего другого не умею. Чтобы как-то оправдать свое существование, я в день заметку одну-другую должен написать. А если этого не сделано, то день прошел зря. Так живут все. Допустим, у кого-то день прошел зря, если он гадость не скажет соседу. У другого – если он кого-нибудь, простите, не трахнет. Каждый себе ставит какие-то задачи. Я ставлю себе такие.

Это список страниц на 20. Людмила Петрушевская, Марина и Сережа Дьяченко, Сергей Лукьяненко, Алексей Иванов, Михаил Успенский, Андрей Лазарчук, Александр Терехов, Евгений Попов, Валерий Попов, Александр Житинский, Лев Анненский, Новелла Матвеева, Юлий Ким, Игорь Караулов, Михаил Щебраков, Виктория Измайлова, Анна Рус, Вела Полоскова, Яна Дубинянская, Елена Остапченко – море. Я называю друзей, но я стараюсь дружить с хорошими писателями. Страшное количество. Александра Кудряшева. Из прозы Мария Галина. Так что читайте, читать вам не перечитать, а журнал «Что читать» будет вашим верным гидом в этом бурном море.

Что бы вы пожелали нашим читателям, как жить в период кризиса?

Дорогие друзья, я все время вспоминаю фразу, которую приписывают Григорию Сковороде, хотя, по-моему, кто-то сказал ее и раньше: «Хвала создателю, создавшему все трудное ненужным, а нужное - нетрудным». Старайтесь делать то, что вам хочется. А если не хочется, то не делайте – оно, скорее всего, вам не нужно. И все у вас будет хорошо. Вот так мне кажется.

Поздравляю, растите большая. Спасибо. У меня нет вариантов, деваться некуда.

Мне очень приятно, что командование части, где я служил, направило моей маме благодарственное письмо. Она вообще не думала, что я из армии живым вернусь, и тут ей вдруг благодарственное письмо. Она была очень приятно удивлена. Это одно достижение. Мне очень нравится, как я женился. Это было трудно, мы оба были женаты, но мы как-то все сделали и поженились, и это очень хорошо. И мне очень нравятся дети мои. Они получились, не без моего участия, но с минимальным моим участием, очень классными. Этим я горжусь чрезвычайно. Что касается литературы – время проверит. Если она проживет и будет интересна, я тоже буду этим гордиться.

Это такая странная штука. Это примерно как русская национальная идея – все о нем говорят, но никто не видел, при этом все понимают, о чем речь. Я как-то говорил с Михаилом Ефремовым, который, кстати сыграл роль в «Кризисе среднего возраста». Ну как можно говорить о среднем возрасте, когда мы не знаем конечного. Он у всех должен наступать в разное время. Обычно под кризисом среднего возраста понимают такой странный мужской возраст, который наступает между 30 и 35 или чуть позже и выражается в одном: вы уже не можете пить столько, сколько могли пить раньше. Это приводит к одному очень серьезному последствию: у вас начинаются по утрам определенные психологические явления. Они не сводятся к похемельному синдрому. Вам кажется, что вы зря живете, например, с утра, или синдром такого стыда, он называется еще синдромом обмоченного забора: вам кажется, что вы публично мочились на забор. Это нормальный психиатрический термин. Вам кажется, что вы что-то сделали ужасное. Или вам кажется вдруг, что вас никто не любит и вы совершенно одиноки. Надо снижать дозу, ничего не поделаешь. У меня это выражалось в том, что у меня дикий страх начал появляться, мне стало казаться, что я болен всеми мыслимыми болезнями. Перестал пить – и вылечился. Я теперь вообще не пью, и нет у меня кризиса среднего возраста. Если вам, Лиза, попался мужчина с кризисом среднего возраста, то вы немедленно дайте ему этот совет – больше 200 гр ему нельзя на ночь, и все сразу станет прекрасно. Я в этом разбираюсь даже лучше, чем в литературе, поэтому говорю со всей ответственностью.

После Пастернака у меня было много вариантов: Твардовский, который меня занимает давно, Маяковский в связи с Пастернаком… Но потом мне показалось, что Окуджава – наиболее спорная сегодня фигура, его статус гения несомненный для одних другим непонятен, они спрашивают, можно ли вообще его называть поэтом. Для меня это удивительно. И Окуджава – фигура, как ни странно, довольно прозрачная, мало вопиющих фактов в биографии, она довольно типична. Очень мало личных ярких свойств, те, которые есть, глубоко спрятаны. Этот человек не перетягивает внимание на себя, он много дает для понимания эпохи, сквозь него видно время. Мне хотелось эту эпоху не то что проанализировать ,мне хотелось посмотреть с советским проектом, ступени его эволюции. В этом смысле Окуджава дает возможность об этом поговорить. Я в значительной степени сам состою из Окуджавы – из его цитат, из усвоенных и перенимаемых черточек и манер, из его ответов на общие вопросы, просто из его словечек любимых. Я много его стихов знаю наизусть, песни, думаю, просто все. Мне захотелось разобраться в себе с помощью этой фигуры. Думаю, что только роль Стругацких в моей жизни сопоставима с его. И я предпринял такую титаническую попытку разобраться, что он значил и как он это делал. Думаю, с самого начала эта книга обречена на сравнение с предыдущей, но она сильно отличается. Для меня это немаловажно, потому что мне хотелось написать что-то принципиально другое, чтобы не эксплуатировать уже понятое. Думаю, книга будет очень интересна тем, кому сегодня от 15 до 30. прежде всего потому, что у молодежи на месте советского периода огромное белое пятно. Я сейчас делаю все, чтобы этот советский опыт актуализировать. Русская культура насчитывает всего 3 века, настоящая светская культура. Была церковная культура – это отдельная тема. Светской культуры в России очень мало. Поэтому коль скоро мы примерно 90 лет потратили на советский опыт, нельзя бросаться такими материками, надо этот опыт актуализировать, а не справлять, как предложил некто, поминки по советской литературе. Советская литература даст большую фору тому, что делается сейчас. Надо понимать, как это было, как началось и почему закончилось. Поэтому книга моя прежде всего адресована тем, кто об этой эпохе думает, кому она интересна. К критике я отношусь положительно, мне странно, когда человек демонстративно игнорирует то, что о нем пишут. Я существую в диалоге с читателем, мне важны читательские оценки. Некоторые люди недоумевают, почему я отслеживаю отзывы о себе в блогах. Потому что мне интересно. Мне интереснее полемика, грызня, нежели хвалебные вещи, все хорошее я сам прос себя и так знаю. То, что я пока прочел, больше про Окуджаву, чем про книгу. Люди выясняют свои отношения с ним. Мне это приятно, это говорит о том, что Окуджава по-прежнему фигура спорная. От книги я еще не отошел, она всего 2 месяца как вышла, мне в ближайшее время интереснее про Окуджаву, чем про нее. Пока так. В любом случае я благодарен всем людям, которые потратили время, прочли, купили, написали. Не благодарен я только тем, кто начал рассуждать не читая, высказывать свои возражения, не поняв, с чем он спорит. Я могу это понять, книга толстая, естественно, требовать, чтобы ее прочли и поняли быстро, я не могу.

Письма счастья я пишу, спасибо «Новой газете». Многое изменилось, изменился я, изменилась «Новая газета». Надеюсь, эти перемены к лучшему. Письма счастья сейчас вышли отдельной книжкой. Следующая такая книжка выйдет в конце года. Будет ли выходить «Огонек», я не знаю. Я слышал, что он куплен «Коммерсантом». Слышал, что вроде бы в начале мая его издание возобновится. Если «Коммерсант» будет верен своему принципу запрещать любое совмещение, я вынужден будут оттуда уйти, потому что основное мое место работы – еженедельник «Собеседник», и журнал «Что читать» мне тоже очень нравится. Поэтому я останусь где остаюсь. Мне важно, чтобы «Огонек» был, потому что это очень важная краска в спектре русской журналистики.

Периодически я с какими-то двадцатилетними встречаюсь, конечно. В кино ходить… Бывает. Ну не с женой же мне ходить, у нее времени нет, и скучно, и все, что я могу сказать о фильме, она знает заранее. А тут все-таки интерес. Я поняла, что единственная моя проблема в семейной жизни – многие мои реакции жена уже может предсказывать. Приходится удивлять, говорить то, чего не думаешь. Когда вместе пишешь, это гораздо больше сближает, чем когда вместе спишь. Мы с Лукьяновой уже давно один автор, у нас много совместных сочинений, не говоря о двух совместных детях. Поэтому мне трудно себя рассматривать отдельно. Мы иногда интересуемся двадцатилетними. В нынешнем возрасте очень много преимуществ, гораздо больше, чем я думал. Я очень боюсь, что это кончится. Я надеюсь, что это продлится лет до 60. Это тончайший возраст, когда еще чего-то хочешь и уже что-то можешь, умеешь. Очень редкое состояние. В этом возрасте уже не так много значения придаешь любви, вот в чем дело. Есть, оказывается, вещи более важные. Не то чтобы этого не хочется или это перестало быть главным. Главное все равно это – любят ли тебя, любишь ли ты. Но вот кого-то вдруг поразить, отбить, склеить, любой ценой кем-то обладать – это уходит на какое-то второе место, другое становится важным. То есть то дурное, что есть в любви, что Андрей Шемякин так гениально назвал субституцией обладания, подмена доминирования, - этого нет. Становишься гораздо терпимее. И, конечно, ты не так зациклен на этом 24 часа в сутки, как в 30. Это очень хорошо. Это вопрос не возраста, а опыта.

Вы сейчас преподаете в школе?

Да, я преподаю в школе «Золотое сечение» рядом с метро «Парк культуры». Хорошая школа. Преподаю русский и литературу в 9-х и 10-х. Мне там очень нравится, дети замечательные, особенно один класс я люблю, который знает, что я его люблю особенно. Конечно, они большие стервецы, но с ними очень интересно. Никогда не знаешь, зачем что-то надо. Меня позвали – я пошел. Это была их инициатива. Я отказываться не стал, потому что это моя наследственная профессия, я потомственный учитель, я от матери много умею, все разработки и планы уроков она мне дает, очень приятно бывает с ней обсудить тот или иной вопрос. Когда у тебя рядом педагог с хорошим стажем, то как-то приятно преподавать в школе. У меня есть в виде матери надежная подпорка. Я люблю это дело, я это умею – сделать ребенка грамотным, сделать так, чтобы он много читал и так далее. К сожалению, иногда это приводит к непредсказуемым последствиям. Один мой ученик так увлекся Достоевским, что назвал математичку «тварью дрожащей». Потом, это замечательная возможность вернуться к русской классике. Я перечитал «Войну и мир», чего я не делал 2 года, очень много интересного для себя открыл. Я ездил с моими учениками в Питер. Мы сходили вместе на Мойку, это было очень интересно. Там в очередной раз какие-то люди охотились за мной, пытаясь меня ударить почему-то бревном. Не знаю, что они символизируют этим бревном, может быть, это после моей статьи «Ленин и бревно». Но каждый раз они почему-то промахиваются, их очень плохо готовят. После очередной такой попытки два моих мои более рослых лба везде со мной ходили в Питере, ребята, я вам очень признателен. Это приятно.

Это очень опасная тенденция – не обращать внимания на сволочь. Если вы не будете обращать внимания, она расплодится и будет думать, что ей все можно. Сволочь – разнообразна. Надо обращать внимание, разоблачать прямую клевету, распространять правду, ставить на место. Мы такие же люди, должны писать, читать, участвовать. Если уж Никита Сергеевич Михалков снисходит до того, чтобы видеть во мне идеолога трансатлантического заговора, то уж как-нибудь я со своего скромного олимпа найду возможность обратить на вас внимание.

Паша, вы меня поставили в сложное положение. Вы возьмете реванш, безусловно. Могу сказать одно точно: если бы у меня была ситуация, при которой меня полюбила бы 20-летняя девушка, и я бы точно знал, что у нее есть жених-ровесник и у них все хорошо, я бы нашел в себе силы от этого отказаться. Потому что ее я не осчастливлю, а ему жизнь переломаю. Кстати, в моей личной ситуации, когда мне было 20 лет, эта история, которая в «Послании к юноше», завершилась через полгода – она ко мне прибежала в отчаянии и умоляла, пусть все будет как раньше, потому что этот 40-летний очень быстро ее загрузил своей жизнь, комплексами, проблемами, разочарованиями, и она поняла, что со мной гораздо надежнее, и мы еще 3 года хороводились. В вашей жизни все будет, и этот реванш, только зачем это надо? Вдруг понимаешь ,что это того не стоило. Кроме случаев, когда надо наказать явного мерзавца. Во-первых, сейчас никакого отчаяния, все ерунда, все бред. Во-вторых, я рад ,что мои старые стихи помогают молодым людям. И в-третьих, я вам скажу, что будет. В 27, когда вы поймете наконец, что вам действительно надо, вы встретите девушку, которой будет 25, которая будет на вас похожа. И, как я последние 14 лет, с ней не будете знать проблем. Вот так это обычно и бывает.

Я высидел это, как высиживают спектакли, ничего дурного в этом не было, было очень интересно. Я люблю наблюдать Юлию Тимошенко вблизи. Я успел ей сказать важные для меня слова об «Артеке». Я с радостью послушал многих представителей Украины, убедился, что политическая культура там выросла значительно, стало гораздо меньше базара, нация на глазах проходит прекрасную политическую школу. Кроме того, я далек от мысли, что все российские демократы видят в украинской ситуации всемирный образец. Это не образец свободы слова, но это весьма достойный уровень, хорошая положительная динамика. Что касается такой ситуации в России, мы не можем сказать, что сейчас в России нет свободы слова. Есть полное игнорирование слова – вы можете сказать все что угодно, единственное последствие – вас не позовут больше в телевизор. А так ничего не произойдет, думаю, вас даже репрессировать не будут, если не назовете особо ужасных конкретных цифр и фактов. Просто вам лишний раз докажут, что вы гроша ломаного не стоите в глазах власти. Презрение к народу – вечная черта руководителей, вышедших из спецслужб. У них такой стиль. Это нормальная черта. Спецслужбы всегда презирают людей. Они себя считают орденом меченосцев, а всех остальных – быдлом. Это нормально. Поэтому у нас свобода слова есть, но она ничего не меняет. Это свобода болтовни, а не свобода конструктивного развития. На Украине каждое сказанное слово очень резко отдается и многое меняет. Это хорошо. У меня было опасение, что Украина повторяет российский путь, свобода вырождается в бардак, не исключено появление своего Путина, который будет возмездием за этот разгул. Последняя поездка меня убедила, что, слава богу, пока это не так. Нет тоски по одноцветности. Все нравится такая жизнь, что выходит пар. Не нравится, что при этом нет денег. Но, кажется, там уже понимают, что если свобода закончится, денег от этого не прибавится. Поэтому у меня жизнерадостные впечатления.

Как оцениваете работу нашего правительства за прошлый год?

Мне представляется, что мы ничего не знаем о работе нашего правительства, потому что оно должно, как делает на той же Украине, чаще выходить к народу, не говорить общих слов, не бояться властной вертикали, а уметь разговаривать, защищать свои ценности, разговаривать о перспективах, объяснять свои действия понятно, а не кричать, что все претензии проплачены из Госдепа США. Надо уметь работать в формате диалога. Пока я этого не вижу. Может быть, это и не нужно никому. Кроме того, в России не решены две главные проблемы, которые и делают Россию страной, трудной для жизни. Первая – отсутствие ротации элит. В результате продолжаются убийства губернаторов и так далее, политическая борьба остается очень закрытой. Ротация элит, приход новых людей, открытая политическая дискуссия – это нужно не для движухи или веселухи, это нормальное функционирование общества, которое обсуждает свои проблемы. Если угодно, это выход пара. Люди придумали политику, чтобы не так ужасно было жить, чтобы не думать все время о деньгах. Это развлечение, форма жизни. Но вместе с тем это самопознание, без которого жить невозможно. У нас нет ни ротации элит, ни политической борьбы. И у нас нет независимого суда. Все решения предсказуемы, все процессы пишутся по сценарию. Это плохо. Если бы этих двух вещей не было – зависимого суда и вечных элит, - у нас все было бы очень прилично. Но пока мы этого не достигли. Оценивать работу правительства я не могу, поскольку сам в нем не состою, а остальным про это ничего не рассказывают.

Это не так просто. Бортко никогда не высказывается прямо, это довольно серьезный режиссер. Он не снимает конкретную экранизацию, он высказывается о времени, фиксирует дух времени. Согласитесь, что, скажем, в «Блондинке за углом» дух начала 80-х очень четко зафиксирован. Единожды солгав, дух ранней перестройки отстоялся целиком. «Цирк сгорел и клоуны разбежались» - зафиксирован дух растерянности конца 90-х. «Собачье сердце» фиксирует наиболее приятное время, когда казалось, что все ответы найдены, еще чуть-чуть – и будет у нас человечье сердце, а не собачье, 80-е годы, конец. Сейчас он зафиксировал в очередной раз состояние общества и сделал это блестяще. Состояние общества ужасно. Невежество, полная утрата профессиональных навыков, агрессия, надрыв, ксенофобия, уверенность, что мир в кольце врагов. Чудовищное отсутствие одаренности. Эта картина даже не бездарна, она как-то оглушительно не талантлива во всем. Нет ни одного живого образа. Спасибо Владимиру Бортко за прекрасный честный фильм о 2008 годе.

Она не умерла, она диверсифицировалась. Значительная часть населения пользуется советами журнала «Афиша». Там есть прекрасные критики, скажем, Лев Данилкин, Роман Волобуев, я читаю их с большим удовольствием, хотя не верю их рекомендациям и вообще ни одному их слову. Это очень хорошо, очень смешно, продиктовано чуждыми мне побуждениями. Это не мешает мне оценивать эти тексты по высшему гамбургскому счету как замечательное словесное творчество. Есть другие критики, которые мне интересны. Это Анненский, Валерия Пустовая из молодых. Есть критики, которым не верю по определению, но чья реакция всегда показательна. Есть титанический труд Андрей Немзера, с которым я через раз соглашаюсь, но он обозревает все, достойное внимания. И так далее. Профессия не умерла, просто надо для себя обозначить нескольких пиар-менеджеров и доверять их мнению ограниченно.

Гениальное предложение. Если у вас есть кандидатура, я бы с удовольствием это рассмотрел. Я не представляю себе сегодня человека, который бы это потянул. Текстуально это не так много, даже по фактам, жизнь не очень насыщенная событиями. Но это гигантский массив фактов ,связанных с жизнью и судьбой Валентина Трифонова, его отца, чудовищное количество информации по литературной жизни 50-60-х годов, невероятный фактический и литературоведческий объем. Очень трудно понять генезис трифоновского стиля, который вырабатывался так медленно. Я считаю, что есть один человек, который мог бы это написать – Лев Анненский, но он занят другими вещами. Если есть предложения, мы будем только рады.

А если бы книгу писали о вас?

Это очень скучно. Внутренне моя жизнь довольно таинственная, не имеет никакого отношения к внешней и никому не должна быть интересна. О ней никогда не напишет никто. Там много постыдного, дурного, слава богу, преодоленного. А внешняя жизнь – я стараюсь делать все, чтобы она была как можно более бессобытийной, потому что события только мешают работать. Вот так мне кажется. Все, что надо, я переживу внутри и без свидетелей.

Нет, он как-то иначе назвал. Если бы невидимым, это был бы серьезный комплимент. Нормально отнесся. Всегда приятно, когда тебя читают, когда читают известные режиссеры – приятно вдвойне, втройне приятно, когда он понимает прочитанное и понимает, о чем идет речь. Он понял это, безусловно, и отнесся адекватно, если бы ему понравилась статья, я бы удивился. Я рад, что Никита Сергеевич внимательно прочитывает журнал «Русская жизнь». Желаю ему и впредь знакомиться с этим журналом, он узнает много интересного.

Как там дальше будут развиваться события?

Думаю, все себе это представляют. В крайнем случае у нас будет два союза. Один будет состоять из людей лояльных и государственно поощряемых, другой – из талантливых и лишенных всякой возможности снимать. Это нормальная для России ситуация. Посмотрите, как было в 90-е годы, когда были востребованы непрофессионалы, а профессионалы угрюмо сосали лапу и надеялись на коммунистический реванш. Потом реванш случился, но ситуация сохранилась. Думаю, будет два союза. Возможно, будет небольшой процент хорошего малобюджетного кино, а в массе будут фильмы, похожие на старую корейскую картину «Не забывай, мой боевой товарищ». «Тарас Бульба» хорошо показал, в каком направлении будет развиваться отечественный патриотический кинематограф. Думаю, мы увидим еще не одно выдающееся произведение в этом жанре.

От вас зависит, господа! Что будет с вами – не знаю, с Родиной – думаю, еще лет 20-30 стагнации, потому что больше нечему взяться пока, все очень прибрано, нет никаких знаков, что это будет выпущено из рук. Это довольно большая корпорация, которая сейчас правит Россией. Думаю, будет заметная интеллектуальная деградация на этой почве и нравственная тоже. Думаю, закончится примерно так, как в 50-е годы 19-го века. Эта деградация рано или поздно будет угрожать российскому существованию как таковому. Придется что-нибудь сделать. Пойти на половинчатые реформы, как Александр Второй, написать великую прозу. Оно сделается, будет половинчатым, как всегда, половинчатость приведет к террору, террор – к революции, дальше все начнется сначала. Так мне это видится. Пока нет механизма, который помог бы преодолеть эту цикличность.

Мне было бы очень интересно поговорить с Джоан Роулинг, конечно. С Кингом я разговаривал, но надеюсь еще встретится. Мне было бы очень интересно, я думаю, поговорить с кем-нибудь из нынешнего грузинского руководства. С Обамой я поговорил бы с удовольствием. Думаю, что с Ходорковским небезынтересен был бы разговор, особенно сейчас. Из тех, с кем не успел, сложно. С Достоевским интересный был бы разговор, я думаю. О многом не договорил с Окуджавой. Был знаком, но многого недоговорил, потому что боялся, робел и очень уважал. Конечно, с Пастернаком мне бы жутко хотелось просто повидаться, просто у него посидеть и почувствовать то острое счастье, которое от него исходило. Я бы даже согласился молчать, просто сидел бы и любовался.

Фанатов, слава богу, нет. Есть читатели довольно преданные. Отношусь сочувственно, сострадательно, потому что таким, как мы, очень трудно жить вообще. А какие мы, сформулировать не так легко. В основном мой читатель – это человек, который склонен видеть в культуре спасение от зверства, который способен видеть в бесполезных вещах единственный смысл жизни. В бесполезных – в непрагматических вещах. Таких людей мало. Жизнь их – сплошная пытка. Я делаю все возможное, чтобы им эту жизнь облегчить. Они делают все возможное, чтобы облегчить ее мне. Если кому-то покажется, что мы такое тайное общество, я, пожалуй, соглашусь, с той разницей, что оно очень открытое. И чем больше нас будет, тем, я думаю, это будет лучше.

Происходит общение в Интернете?

Общения очень много. Я отвечаю на письма, когда мне это интересно, почти всегда мне интересно. У меня не хватило бы времени писать свое, но когда мне интересно, я общаюсь с большим количеством народа, я человек открытый в этом смысле, журналистская профессия к этому располагает. Если вам что-то интересно, я всегда с готовностью этот интерес удовлетворю. К счастью, моих читателей моя личная жизнь никогда не интересует, поэтому они задают теоретические вопросы, как сейчас.

Бывают творческие встречи?

Бывают вечера стихов, например. Я езжу довольно много, иногда это бывает во время журналистских командировок, иногда я просто езжу по приглашению людей, которые не живут в Москве и вдруг захотели меня послушать. Тогда мне оплачивают дорогу, и я с удовольствием к ним выезжаю, бывают у меня либо поэтические, либо ответно-вопросные вечера. Если у вас есть такие идеи, всегда пожалуйста. Только желательно летом. Пишите на адрес bykov@sobesednik.ru.

Все, что говорит и пишет Таня Москвина, вызывает у меня глубочайшую любовь и восхищение, даже если она вдруг ругает меня или ее интересуют какие-то феминистские вещи, или если она хвалит неожиданно провальные работы Никиты Михалкова, как, например, «12». Это все равно хорошо, потому что исходит от умного, талантливого, веселого человека. Если я ей кажусь резвым божком, согласитесь, это гораздо лучше, чем если бы я ей казался каменной бабой. Поэтому я приветствую Таню Москвину и желаю ей дальше что-нибудь обо мне говорить.