Социальная справедливость
Хорошо известно, что сегодняшний Китай — это одно из самых несправедливых обществ в мире. Согласно Хану и Рискину (2005), в 2002 г. коэффициент Джини (отображает степень неравномерности в распределении доходов) для Китая составлял 45, тогда как для Кореи — 31,6 (1998), для Индии — 32,5 (конец 1990‑х), для Индонезии — 34,3 (2002). К 2006 г. коэффициент Джини для Китая вырос до 49,6, согласно отчету Академии общественных наук Китая, в основу которого легло исследование 7140 домохозяйств (Dyer, 2006). Китай уже превзошел или вот-вот превзойдет уровень стран Латинской Америки, региона с наибольшей неравномерностью в распределении доходов в мире (и низкими экономическими результатами). Согласно данным, приведенным Ханом и Рискиным (2005), для Коста-Рики
коэффициент Джини составлял 46,5, для Аргентины — 52,2, для Чили — 57,1 и для Бразилии — 58,5.
Отчасти увеличение разброса в распределении доходов неудивительно. Конечно, распределение доходов во времена социализма было сжатым, но ценою этого был весьма высокий уровень бедности. Одним из механизмов достижения абсолютного равенства при централизованном планировании было полное подавление стимулов при распределении ресурсов.
Отход от абсолютного равенства эпохи централизованного планирования в сторону большей зависимости от экономических стимулов может привести к увеличению разницы в доходах между людьми, наделенными разными предрасположенностями и способностями. С точки зрения эффективности, разница в доходах растет по «объективным» причинам.
Может быть и совершенно иная причина роста разницы в доходах: определенные группы или лица наделены — политической системой, финансовой системой и нормативными актами — привилегиями по отношению к другим, позволяющими им иметь бо´льшую долю экономических доходов. К примеру, привилегированные группы или лица могут войти в сферу коммерческой деятельности, которая для других закрыта; разница в доходах при этом растет потому, что такой экономический процесс направлен против конкуренции. Более тонкой формой экономического процесса, направленного на подавление конкуренции, являются ограничения не на экономические
возможности как таковые, а на социальные возможности — образовательной подготовки и физического потенциала для участия в экономических возможностях. В этом случае экономические возможности, вероятно, распределяются справедливо, а вот социальные возможности — нет. Как следствие, растет разница в доходах.
Но здесь имеем аналитическую задачу: «объективные» и «необъективные» механизмы увеличения разницы в доходах ведут к одному и тому же результату — росту коэффициента Джини. Мы не знаем, какой набор факторов обуславливает рост разницы в доходах и какой набор факторов более важен. И для анализа, и для формулирования правильных выводов касательно политики важно выделить истинные механизмы — экономические стимулы или перекрытие доступа к экономическим возможностям, — способствующие росту разницы в доходах в эпоху реформ.
Один простой (хоть и грубый) способ провести различие между экономическими стимулами и политикой, направленной против конкуренции, — предположить, что разница в доходах в Соединенных Штатах целиком и полностью является результатом действия рыночных стимулов. В соответствии с этим предположением, коэффициент Джини для Соединенных Штатов может выступать в качестве верхнего порогового значения между «объективным» и «необъективным» механизмами увеличения разницы в доходах. Он являет собой верхнее пороговое значение потому, что в США расовую дискриминацию и политическую власть крупного бизнеса также можно истолковать как препятствия к экономическим возможностям.
Для наших целей лучше проявить осторожность, чтобы не получить ложное положительное, и, соответственно, имеет смысл установить высокое пороговое значение на основе уровня США, а не на основе более уравнительного восточноазиатского уровня.
Оценки коэффициента Джини часто разнятся по источникам и по аналитикам. Из соображений упрощения я принимаю оценки, приведенные Ханом и Рискиным (2005), которые непосредственно сопоставили коэффициент Джини для Китая с коэффициентом Джини для других стран, в том числе Соединенных Штатов. Согласно им, последний коэффициент Джини для Соединенных Штатов составляет 40,8. Если это — пороговое значение, Китай прошел его в начале 1990‑х. В 1988 г. коэффициент Джини для Китая составлял 38,2, а в 1995-м — 45,2 (Khan and Riskin, 1998). В 1980 г. коэффициент Джини для Китая составлял 28 (Khan and Riskin, 2001). Опираясь на эти цифры, мы можем утверждать, что в 1980‑х рост коэффициента Джини был обусловлен действием экономических стимулов, а в 1990‑х — перекрытием доступа к экономическим возможностям.
Подтверждение этой гипотезы содержится в Khan and Riskin (2005). Согласно анализу этих экономистов, и городское, и сельское предпринимательство — определяемое как собственные предприятия — улучшали распределение доходов, хотя и разными способами. Сельское предпринимательство, как было установлено, увеличивало разницу в доходах на селе, но уменьшало разницу в доходах между городом и селом. Их анализ показывает, что разница в доходах на селе практически не оказывала влияния на разницу в доходах в Китае в целом, а вот разница в доходах между городом и селом оказывала огромное влияние. Таким образом, результирующим эффектом сельского предпринимательства было уравнивание доходов. Городское же предпринимательство улучшало распределение доходов в городе потому, что мелкие самозанятые лица в городских районах, как правило, были бедными. Расширение этого тезиса на тему этой книги ведет к выводу, что в 1990‑х перекрытие доступа к экономическим возможностям способствовало увеличению разницы в доходах. Эта динамика также поясняет картину распределения доходов в Шанхае. Шанхай — это крайняя версия модели политики, которая предусматривает ограничения в отношении мелких предпринимателей, с серьезными последствиями для распределения доходов.
Есть и другие верные признаки того, что в 1990‑х рост коэффициента Джини был результатом действия иных факторов, нежели экономические стимулы. История экономических стимулов наиболее совместима с увеличением разницы в доходах на уровне отдельных лиц — как то образованные люди зарабатывают больше, чем необразованные, — а не на уровне группы, особенно групп людей с второстепенными характеристиками (к примеру, место рождения или происхождение). Далее я привожу один из самых неожиданных результатов, полученных учеными, которые детально анализировали распределение доходов в Китае: в 1990‑х наблюдалось резкое уменьшение разницы в доходах для отдельных лиц и резкое увеличение разницы в доходах для групп, главным образом между сельской и городской группами. Это взято из Khan and Riskin (2005), где сообщается, что в период с 1995 по 2002 г. и коэффициент Джини на селе, и коэффициент Джини в городе снижались, а разница в доходах между селом и городом стремительно росла. Причем это справедливо независимо от того, учитывается миграция или нет.
Еще один любопытный результат — это то, что значимость таких факторов, как место жительства, при пояснении распределения доходов выросла. Об этом говорит Сикулар (Sicular et al, 2007). Авторы демонстрируют, что переменные на уровне отдельных лиц или домохозяйств, как то размер домохозяйства, образование и возраст, поясняют около 54% разницы в доходах между городом и селом в 1995 г., но лишь около 20% в 2002 г., т. е. в 2002-м 80% разницы в доходах было обусловлено действием второстепенных факторов, как то географическое местоположение домохозяйств, тогда как в 1995 г. — лишь 46%. Этот результат довольно удивителен, принимая во внимание следующее. Во-первых, в этой работе уже неявно учитывается история экономических стимулов — включено образование и другие переменные. Так что этот результат можно истолковать и таким образом: в период с 1995 по 2002 г. значимость экономических стимулов снизилась. Во-вторых, в период с 1995 по 2002 г. в Китае должна была вырасти региональная мобильность: сельские мигранты теперь могли более свободно переезжать из сельских районов в городские. Рост значимости географических факторов в этом эконометрическом упражнении весьма неожиданный, принимая во внимание увеличение мобильности рабочей силы25. И хотя ученые, которые получили эти результаты, не формулируют это утверждение в явной форме, я утверждаю, что их выводы в основном увязываются с историей перекрытия доступа к экономическим возможностям, а не с историей увеличения экономических стимулов.
Наша третья подсказка — рост социальной напряженности в китайском обществе. И хотя немногие экономисты-китаисты принимают резкое увеличение общественного недовольства в Китае за точку привязки в своих взглядах на Китай (в отличие от других обществоведов-китаистов), уровень общественного недовольства позволяет уяснить, чем обусловлен рост коэффициента Джини. В целом экономисты озабочены не столько относительным ухудшением материального положения (рост доходов одних групп общества более низкими темпами, чем доходов других), сколько абсолютным ухудшением материального положения (снижение дохода отдельных групп по сравнению с доходом в прошлом). Если рост коэффициента Джини — результат относительного ухудшения материального положения, последствия относительно мягкие. Но если рост коэффициента Джини — результат абсолютного ухудшения материального положения, имеем совершенно иную историю.
Рост уровня и степень серьезности общественного недовольства в Китае указывают на вероятность абсолютного ухудшения материального положения. В посттяньаньмэньской политической среде Китая проявления общественного недовольства — демонстрации, протесты, бунты, страйки и т. д. — являются весьма рискованным делом. Людям, участвующим в них, грозит арест и суровое наказание. Маловероятно, что миллионы китайцев участвовали в этих весьма рискованных мероприятиях только лишь из-за относительной разницы в доходах. Гипотеза об абсолютном ухудшении материального положения представляется более соответствующей рассматриваемому явлению.
Протесты в Китае нарастали пугающими темпами. В период с 1993 по 1997 г. общее число демонстраций выросло с 8700 до 32 00026. Согласно официальным цифрам, обнародованным министерством общественной безопасности, в 2003 г. имело место 58 000 масштабных проявлений общественного недовольства, в 2004-м — 74 000, в 2005-м — 87 000. Так, в сентябре 2007 г. более 2000 демобилизованных солдат подняли бунт одновременно в двух городах, расположенных в 770 милях (1230 км) друг от друга, что говорит о высоком уровне координации. Они протестовали против плохих условий жизни (Thousands of Ex-Soldiers Riot in China, 2007). Другая подборка статистических данных еще более впечатляюща. Согласно профессору Ли Шугуану, заместителю декана аспирантуры при Китайском университете политики и права, в 2005 г. правительство страны получило 30 млн ходатайств от китайских граждан по различным вопросам. Профессор Ли отмечает, что в период с 1979 по 1982 г. китайское правительство получало лишь 20 000 таких ходатайств ежегодно (Chen, 2006). Информация профессора Ли — что называется, из первых рук: его университет тесно связан с министерством общественной безопасности, которое рассматривает все направляемые правительству ходатайства.
Мы уже располагаем предварительными документальными данными об абсолютном ухудшении материального положения в Китае. Из главы 4 нам известно, что самые бедные 10% населения Шанхая начиная с 2001 г. ежегодно утрачивали часть дохода. Выходит, эта тенденция имела место и на уровне страны. В одном исследовании Всемирного банка говорится, что в период с 2001 по 2003 г., когда темпы роста ВВП в среднем составляли более 10%, доход беднейших 10% населения Китая уменьшался на 2,4% ежегодно (McGregor, 2006b). Это — первое документальное подтверждение того, что уровень жизни большого числа китайских людей (130 млн человек) в абсолютном исчислении снизился. То, что это абсолютное ухудшение материального положения происходило в то время, когда рост ВВП исчислялся двузначными цифрами, говорит о том, что рост в Китае не способствует сокращению бедности.
Капитализм по-китайски: Государство и бизнес / Яшэн Хуан ; Пер. с англ. — М.: Альпина Паблишерз, 2010. — 375 с. — (Серия «Сколково»).
