Ни на какие первомайские демонстрации я с отцом никогда не ходил (хотя он меня звал, потому что был главным инженером на «Трехгорке», членом партии и по Красной площади проходил во главе колонны трудящихся Краснопресненского района). Демонстрации я смотрел по телевизору, пытался увидеть отца. Но ни разу так и не увидел.
После позднего праздничного завтрака я спускался во двор и осматривался – весна неторопливо, грузно перетекала в лето, крупный теплый дождь прибивал пыль, из медленно нагревающейся земли вылезали вместе с травой жуки, муравьи, всякая такая ерунда. Все плавно разогревалось: прозрачный холодный воздух, грязные от дождей стены домов, мокрый асфальт…
Это было всегда очень тревожное для меня время: кончался очередной год моей жизни, я переходил из одного класса в другой, мне покупали новую одежду и обувь, на размер больше, отец отводил меня в очередную спортивную секцию, надеясь, что я стану боксером или гимнастом, мать снимала дачу под Москвой, где мне предстояло жить целых три месяца с нянькой, каждый вечер в тоскливом ожидании родителей, с новыми друзьями и практически каждый раз на новой планете.
Все менялось. Менялись мои книги. Мои мечты. Возможно, так происходило еще и потому, что в конце мая у меня был день рождения, и с такой же точно тревогой я ждал подарков и праздника…
Однажды тетя Сильва подарила мне конструктор «Юный химик». Вероятно, она хотела этим сказать, что я должен лучше учиться и идти по стопам своих родителей. Однажды мои друзья принесли мне белого дворового щенка – возможно, они хотели этим сказать, что я должен стать более мужественным. Однажды на день рождения мне подарили велосипед, и я чуть не плакал, потому что не умел кататься и боялся упасть…
Жизнь убыстрялась именно в мае – она наталкивала меня на столбы и препятствия, как майского жука, который летит сквозь жару и ветер куда-то, не разбирая дороги. Единственное, что спасало от безотчетной тревоги, – мой двор, вернее, его незыблемые границы. Я смотрел на эти стены, окна, чахлые деревья, прислушивался к родным звукам городского трамвая (№ 23) и понимал, что я – дома. На Красной Пресне. В Москве.
Никогда это чувство не было сопряжено для меня с красными флагами, первомайскими демонстрациями, портретами или Мавзолеем Ленина. Нет. Это было глубоко личное, настолько интимное чувство, которое и сейчас, через 50 лет, кажется мне волнующим и правильным. И которое трудно выразить словами.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
