Есть ли у них шанс на выздоровление? Чего больше в детской онкологии – взлетов или падений? За ответом мы обратились к главному детскому онкологу страны, члену-корреспонденту РАМН, заместителю директора НИИ детской онкологии и гематологии РОНЦ им. Н.Н. Блохина РАМН, профессору Владимиру Полякову.
Горькая реальность
– Владимир Георгиевич, количество юных пациентов у ваших коллег прибавилось?
– Увы. За последние 20 лет отмечается тенденция к росту числа злокачественных заболеваний у детей, которая в настоящее время достигает 15–16 на 100 000 детского населения в год.
– Какие опухоли чаще всего встречаются у детей?
– Их можно разделить на две большие группы – гемобластозы (заболевания крови и лимфатической системы, к которым относятся все варианты лейкозов, лимфогранулематоз, неходжкинские лимфомы) и солидные (опухоли, имеющие органную принадлежность и четкую локализацию). На долю первых приходится порядка 43–45%, на долю вторых – более 50%.
– Почему дети болеют раком?
– На сей счет существует много теорий. Но ни одна из них не нашла точного подтверждения. Ведь, в отличие от взрослых, у детей редко присутствует влияние вредных привычек или факторов окружающей среды. И наследственность (за редким исключением) особой роли не играет. Злокачественные заболевания у детей возникают, как правило, спонтанно. Если бы мы точно знали их патогенез, обязательно проводили бы терапию, направленную на их предотвращение. Мы же имеем дело уже с последствиями.
От отчаяния – к надежде
– То есть дети поступают к вам в запущенном состоянии?
– В 80% случаев это пациенты с 3–4-й стадией заболевания. Даже в Москве. И связано это не только с трудностями диагностики (малыш не может объяснить, что его беспокоит, а подростки часто стесняются тяжелого диагноза), но и с низкой онкологической настороженностью у педиатров, которые чаще всего принимают проявления злокачественных заболеваний за какой-либо воспалительный процесс. Хотя, конечно, в целом общая образовательная планка врачей поднялась, и они стали направлять детей туда, куда нужно.
– Узнав о страшном диагнозе, многие родители идут с ребенком к знахарям…
– И теряют драгоценное время. Учитывая высокую биологическую активность опухолевых клеток и их быстрый рост у детей, такое промедление оказывается роковым.
– А может, такие родители просто не верят в возможности медицины? Ведь в глазах обывателя онкология – это чуть ли не приговор…
– Совершенно неправильное мнение! Особенно если говорить о детской онкологии. В отличие от взрослых, у детей – совсем другая морфологическая структура опухолей и, как правило, более высокая чувствительность к разным методам лечения. И это – большая наша радость и главная наша надежда.
Опасный дефицит
– В последнее время много говорят о настоящем прорыве в лечении онкологических заболеваний. За счет чего это происходит?
– Прежде всего – за счет лекарственной терапии. Благодаря современным химиопрепаратам нам удается добиться потрясающих результатов. Если в начале 70-х, когда я только пришел работать в этот институт, умирали до 80% наших больных, сегодня ситуация прямо противоположная: при своевременном обращении выздоравливают 80% детей.
Разрабатываются и новые подходы в лучевой терапии, совершенствуются хирургические методы лечения, технологии поддерживающей терапии и лечения осложнений. Если бы маленькие пациенты поступали к нам на 1–2-й стадии заболевания, к этим 80% добавились бы еще процентов 10–15.
– Представляю, сколько желающих попасть к вам в институт! А как обстоят дела в регионах?
– Есть неплохие центры во Владивостоке, в Хабаровске, Иркутске, Кемерово, Новосибирске, Екатеринбурге, Санкт-Петербурге, Архангельске, Ростове, Воронеже. И если идет речь о стандартной химиотерапии, врачи на местах с ней справляются. Но 60% больных все равно направляют к нам в Москву.
- Мест хватает?
– Это самый больной наш вопрос. Когда институт только создавался, у нас было два отделения по 50 коек. Потом мы расширились до 120. Сейчас формально их у нас 150. Реально – меньше. Ведь многие дети лежат у нас и по полгода, и по 8 месяцев, и по году. Поэтому у нас большие очереди. И на диагностику, и на лечение. Но ведь опухоль не может ждать, она растет.
– А как же строительство нового здания НИИ детской онкологии, которое началось 14 лет назад?
– Оно заморожено. И продолжится ли – неизвестно. Хотя, в масштабах страны, что такое достроить и ввести в строй четыре корпуса?!
Болевая точка
– С койками понятно, а как с лекарствами?
– Сложный вопрос. С одной стороны, увеличился спектр используемых нами зарубежных препаратов, идут централизованные закупки. С другой – их объем по-прежнему далек от реальных потребностей. А выделяемые квоты не покрывают истинных расходов на лечение. Судите сами. Квота составляет 110 тысяч рублей. Этой суммы нам хватает на… неделю. Между тем стандартное лечение онкологического заболевания, не связанное с высоким риском, в 5–10 раз дороже. А если речь идет о больном высокого риска, то – и в 50!
– Как же вы выходите из ситуации?
– Как-то выкручиваемся… Есть фонды, спонсоры, которые давно сотрудничают с нашим, кстати сказать, единственным в мире НИИ детской онкологии. К тому же, есть немало состоятельных людей, которые хотят помогать больным детям.
– Но на благотворительности далеко не уедешь. Где же выход?
– Нужно укрупнять мелкие, маломощные онкологические подразделения в областных детских больницах, где врач за год видит от силы 5–7 таких больных, а следовательно, не обладает необходимой квалификацией и возможностями комплексного подхода к диагностике и лечению этой сложнейшей категории больных.
А оптимальнее всего – создать окружные или межрегиональные детские онкологические центры, где могли бы концентрироваться больные дети, где существовала бы команда хорошо подготовленного медперсонала, обеспеченного по последнему слову техники. Такая идея была. И она уже начала было реализовываться. Но потом всю медицину у нас разделили на губернии, где своя политика, свой бюджет и свои соображения, как его использовать. Убежден: так быть не должно. Не должна отличаться помощь детям с онкологическими заболеваниями в Москве или, скажем, в Вятке. И пока у нас это не станет предметом особой заботы, мы не можем называться цивилизованным государством.
Так победим?
– За более чем 30 лет существования вашего института через него прошли тысячи детей. Со вчерашними пациентами общаетесь?
– (Улыбается.) Конечно! За время лечения они становятся нам родными. Ведь многие из них полностью выздоравливают, поступают в институты, заводят семьи, рожают детей. У некоторых уже есть внуки.
– Основатель вашего института замечательный детский врач Лев Дурнов как-то сказал: «Лечить детей – это крылья за спиной. И опущенные руки». Каждый день он получал большую благодарственную почту. Но были в ней и письма, в которых Льву Абрамовичу желали всяческих несчастий. Их писала бабушка маленькой девочки, которую он когда-то пытался, но не смог спасти. Писала от имени умершей внучки. У вас подобные ситуации случаются?
– Увы. Мы ведь – не боги, не всех детей еще можем вылечить. Раньше, когда я только начинал работать, смерть каждого маленького пациента была для меня трагедией. Это и сейчас трагедия, но со временем все же вырабатывается какая-то внутренняя защита. Невозможно, да и нельзя умирать с каждым ребенком. Мы, врачи, не имеем на это права. Надо спасать других детей. Тем более что такая возможность у нас, к счастью, есть.
