7 октября телеведущий Владимир Молчанов празднует 70-летие. В юбилейном интервью журналист признался, почему считает современные бытовые ток-шоу унижением профессии, почему его фильм о психически нездоровых людях в России на фестивале во Франции публика приняла молча, почему не переехал на ПМЖ за границу, хотя много лет жил и работал в Голландии, а также как фильм о невыносимой жизни шахтеров явился причиной его увольнения с ТВ.
Владимир Полупанов, «АиФ»: Владимир Кириллович, признаюсь, я ваш давний поклонник. Все ваши проекты на ТВ, на мой взгляд, сделаны с большим чувством вкуса и интеллекта. Если сравнить телевидение вашего времени и сегодняшнее, в чью пользу будет это сравнение?
Владимир Молчанов: Я всё время говорю, что мне удалось лет 15 провести на абсолютно свободном телевидении. Чего не было ни до, ни после этого. 1987 год — это начало полного перелома, который произошел на советском телевидении. «До и после полуночи», «Взгляд», «Пятое колесо», «600 секунд» Саши Невзорова. Это было совершенно другое телевидение, абсолютно новое. Один мой студент посмотрел мой фильм и сказал: «Владимир Кириллович, сейчас это тянет на 4 уголовных статьи». Это мне очень понравилось (смеется).
— Вы преподаете тележурналистику в Московском институте телевидения и радиовещания «Останкино». Что вы говорите своим студентам о нынешнем ТВ?
— Я им мало что говорю о сегодняшнем телевидении (смеётся). Это совершенно другой мир. Разве я мог представить в 1987 году, что буду сидеть у себя в деревне на даче и выбирать из 600-700 каналов?
— И какие каналы чаще выбираете?
— Фрагментарно я смотрю всё новое, что появляется на нашем телевидении. Но принципиально не смотрю ток-шоу.
— Почему?
— Больше не могу. Поскольку считаю, что это верх непристойности. И политические, и «социально-бытовые» — те, где лазают под юбки и обсуждают, с кем первым переспала Диана Шурыгина (которой посвятили 5 или 6 выпусков ток-шоу). Я считаю это абсолютным унижением, чем-то животным. Думаю, спустя годы (лет через 20-40) это будут показывать таким же студентам как пример отупляющего, омерзительного и совершенно непристойного телевизионного дегенератизма и уродства, как кунсткамера в Санкт-Петербурге.
Я плохо знаю американское телевидение, был там 3-4 раза и не так внимательно смотрел ТВ. Но я много поездил по Европе. И я нигде ничего подобного, такого же низкого по уровню, не встречал. Из того, что смотрю с удовольствием, это «Путевые заметки» Димы Крылова, «Что? Где? Когда?». Я всегда много работал с музыкой и продолжаю с ней работать, поэтому с интересом смотрю взрослый «Голос». Мне очень нравится оркестр Сергея Жилина. Детский «Голос» не люблю, просто потому, что вообще не люблю, когда детей выставляют на телевидение. Очень нравится Ваня Ургант. Он очень талантливый человек! К Максиму Галкину отношусь с большим уважением. Всегда вспоминаю, как он в 18 лет дебютировал на телевидении в моей программе, которую, правда, тогда смотрело 3 человека.
— Галкин дебютировал в вашей программе?!
— Это был самый первый «Новогодний огонёк» на Рен ТВ, когда канал получил дециметровую частоту. Посмотрите программу «Сегодня вечером» на Первом канале в выходные (этот выпуск посвящен моему дню рождения), там обо всём этом вспоминается. Максим пародировал меня в студенческом театре, мне это очень понравилось.
Своим студентам я показываю то, что было у меня и у других коллег. У них реакция молодых ребят, как правило: этого не может быть, потому что не может быть никогда. Студенты не могут поверить, что такое можно было показывать, так без хамства можно было критиковать власть, президента, парламентариев. Они почти ничего не знают ни о событиях августа 1991-го, ни об октябре 1993-го, ни об убийстве Влада Листьева, ни о сталинском терроре. Для них это всё тёмный лес. В школьной программе об этих событиях всего несколько строчек.
У меня есть цикл «И дольше века...» — 25-27 сорокаминутных серий о величайших людях современности. Вчера (6 октября) я им показывал программу о Майе Плисецкой. Студенты были потрясены. Не могли себе представить, что величайшая балерина (будучи абсолютной звездой, одной из главных визитных карточек СССР) подвергалась таким унижениям и преследованиям. Увы, сегодняшние молодые люди плохо знают историю страны, в которой живут.
— У вас ведь тоже была программа «Частная жизнь», вспоминая о которой, вы отметили, что туда приходили «не совсем адекватные люди». Степень падения и обнажения ее участников не была столь низкой, как в сегодняшних «социально-бытовых» ток-шоу. Но тем не менее вам же было интересно в какой-то момент делать такую программу.
— На телевидении я никогда не вел игровые шоу, не говорил об экономике и не вел ток-шоу. Поэтому когда мне предложили вести «Частную жизнь», решил рискнуть. Предполагал, что там будут и какие-то серьезные темы подниматься (ток-шоу шло почти 3 года 4 раза в неделю). К тому же мне очень нравилась моя соведущая Лика Кремер (обожаю её отца Гидона Кремера, величайшего скрипача). У нашего ток-шоу был довольно низкий рейтинг. Помню, нам говорили руководители, что нужно держать долю хотя бы 16. Мы держали эту планку. Но выше прыгнуть не могли, потому что «не лезли под юбки». Даже когда к нам приходил Владимир Жириновский или кто-то из тех, кто устраивает скандалы в эфире, они вели себя очень прилично, понимая, что хамить или поливать в лицо соком у нас нельзя.
Потом стали приходить звёзды шоу-бизнеса и рассказывать взаимоисключающие вещи. Один участник, например, утверждал, что он всю жизнь влюблен в одну и ту же женщину. Через полгода он приходит с другой и рассказывает про другую, как о любви всей своей жизни. Я ему говорю: «Как же так, ты же полгода назад рассказывал мне о другой женщине?» И он мне отвечал: «Правда?! Это я у тебя рассказывал? Надо же, я просто перепутал ток-шоу». Такое было неоднократно. Критическим переломным моментом для меня стал выпуск про американскую журналистку, которая работала в Москве шеф-редактором (то ли CBS, то ли NBC). У нее был диагностирован рак. Узнав об этом, она начала снимать свою борьбу с раком. И в результате победила, сняв все главные моменты этой борьбы. Я предложил сделать программу о людях, победивших рак. Американская журналистка была главной героиней выпуска. Но в студию пришло довольно много интересных людей, даже очень известных. После выхода в эфир программы мне показали «кардиограмму» рейтинга — сначала доля была 16, а через 5 минут рейтинг упал почти до ноля. Телезритель не захотел это смотреть. Оказалось, что ему гораздо приятнее смотреть о том, кто с кем переспал, кто кому изменил. Это меня совершенно доконало. Но вскоре, слава Богу, эта передача закрылась.
— Очень хорошо помню выпуск программы «До и после полуночи», когда вы пришли с камерой и микрофоном в московскую пивную и общались с ее нетрезвыми посетителями...
— По-моему, программа Максима Галкина начнётся с этого сюжета. Мне это видео присылают мои знакомые то из Израиля, то из Америки, то из Италии, то из в Швейцарии. Не могу понять, почему этот сюжет сегодня настолько интересен, хотя у меня масса других, более достойных внимания.
— Грязные, плохо одетые мужики пьют дрянное пиво из стеклянных банок — это же как перенестись на машине времени в прошлое. По этим лицам, по тому, как люди одеты, что говорят, можно понять, как сильно изменилась наша страна и Москва в частности. А какая у вас была задача тогда, когда вы отправились в эту пивнушку?
— Никакой задачи я не ставил. Хотел просто поговорить с разными людьми. Рядом с Останкино было 3 или 4 подобных пивных, и везде был вот такой ужас! Там мне встретился какой-то дядька-крестьянин, приехавший из ярославской глубинки. Я его спросил: «А чего вы в Москву приехали?» Он ответил: «Пивка попить». «В вашей деревне нет пива?» «Нееет, откуда», — говорит он.
Я сам очень люблю пиво и креветки. С близким другом пианистом Владимиром Фельцманом (сыном Оскара Фельцмана) мы жили по соседству, дверь в дверь. Он как-то водил меня в легендарную пивную «Жигули», где всегда стояли огромные очереди. Попасть просто так туда было невозможно. Но Фельцман проходил вперед, минуя очередь, махал рукой швейцару, и тот, отдавая Володе честь, пропускал нас внутрь. Я не мог понять, у нас что, швейцары слушают Чайковского, Бетховена и другую классику, которую играет Фельцман? Я его об этом спросил, и Володя мне ответил: «Ни в коем случае не говори этим людям, что я музыкант. Они все тут думают, что я крупный фарцовщик, потому что я им каждый раз даю по 3 рубля».
Своих студентов я учу снимать лица. Можно даже никакого текста не подкладывать, лица говорят всё. Часто показываю и рассказываю им о своих ошибках, которые, если бы я работал на телевидении сегодня, никогда бы не совершил. Недавно показал фильм «Я, ты, он, она», который снимал в психиатрической больнице в 40 километрах от моей дачи на Рузе. Сегодня я бы не позволил себе снять такой фильм. Я снимал разговоры с тяжело больными психически людьми. У них наверняка были какие-то родственники, которые их бросили и это увидели. Этот фильм был показан в Ницце на фестивале документальных фильмов. Зрители молча приняли его. И я понял почему. На Западе такое вторжение в частную жизнь невозможно. И это я считаю абсолютно правильной цензурой. Я признаю свои ошибки и всё время стараюсь их показывать студентам.
— У вас есть и очень мрачный документальный фильм «Забой», в котором вы показали невыносимые условия работы шахтеров в Луганской области.
— Когда мы снимали этот фильм в 91-м году в городе Стаханов Луганской области, там было 18 шахт. 21 год спустя мы поехали туда снимать ремейк этого фильма. Там осталось к тому времени всего 3 шахты. Разница была в том, что в 91-м мы буквально убегали от шахтеров. У нас кончилась пленка, а они столько хотели нам рассказать про свою жуткую жизнь. Когда я приехал туда снова в 2012-м, они бежали от меня, чтобы ничего не рассказывать.
— Почему?
— Потому что это была их единственная работа. Скажешь что-то не то — выгонят. Там стояла очередь из тысячи человек, готовых занять освободившееся место. Почти все шахтеры, которых я снимал в первом фильме, умерли. Я встретился с несколькими из тех, кто остался жив. И это было очень грустно.
— Вы сказали про этот фильм: «Это некролог системе, которая нас воспитала». После него вам пришлось уволиться?
— Да, этот фильм показали в обмен на мое увольнение. Я написал заявление об уходе и сказал, что подпишу его, как только фильм будет показан. Виталий Игнатенко (бывший руководитель ТАСС — Ред.), поздравляя меня в программе на Первом канале, сказал: «Ты единственный политический обозреватель в стране, который отказался от своей должности, ушел с телевидения, показав фильм о шахтерах». Перед показом фильма, а у нас был прямой эфир, я подошел к оператору и сказал, что мне нужно 3-4 минуты, чтобы сказать кое-что зрителям. Камеру включили, я попрощался, и дальше пошёл фильм. Через полчаса после эфира взорвалась одна из шахт, которую я снимал. Там погибло около 70 человек.
— Коль уж мы затронули Украину. Вы сняли предвыборный фильм Юлии Тимошенко. Что вы поняли про эту женщину?
— Я делал время от времени предвыборные фильмы. Снимал не только о Тимошенко, об Аскаре Акаеве, о каких-то губернаторах. Тимошенко снимал не как политика, а как красивую и умную женщину. Я сказал об этом в самом начале фильма, что мне эта область совершенно неинтересна. Что я о ней понял? Она мне очень понравилась. Мы с ней замечательно общались, много говорили о музыке, например. У меня был договор, что этот фильм покажут только на Украине и ни в коем случае не здесь, в России.
— Вам было стыдно за эту работу?
— Нет. Я честно сделал свою работу. Я дал Юлии почитать книгу Плисецкой «Я, Майя», показал фрагменты своего фильма об этой балерине, где она говорит: «Голову гнуть не хочу и не буду». На Тимошенко это произвело большое впечатление. И Юля эти слова повторила несколько раз в своей предвыборной программе.
— Политика как тема вас сегодня интересует?
— Абсолютно нет. Я так счастлив, что тружусь сегодня на музыкальном радио «Орфей» (которое, правда, полгода, увы, не работает, и я очень скучаю). В ноябре будет 15 лет, как я там веду программу каждое воскресенье. Ко мне приходят безумно талантливые люди — режиссеры, дирижеры, вокалисты, скрипачи, пианисты. Это то, что я люблю, среди чего я вырос. Причем это лучшее название программы, которое я в жизни придумал — «Рандеву с дилетантом». Я вырос в музыке, я ее люблю. Но я дилетант, который имеет право на ошибку. Могу задавать глупые вопросы. И мне за это не стыдно. Я считаю, что журналисты, как правило, дилетанты. Только дилетанты должны быть очень образованными.
— Вам посчастливилось, вы брали интервью у огромного количества великих людей: от Василя Быкова, Андрея Миронова до Зиновия Гердта. Есть ли сегодня такого уровня люди?
— Хотя талантливых людей много в разных сферах (театре, кино, музыке), но сегодня царит некоторая мелкотравчатость. Тот уровень, о котором вы говорите, был совсем другого порядка. Часто талантливых людей просто не показывают по телевизору, они не являются публичными фигурами. Например, Григорий Соколов — величайший пианист современности, но которого мы не видим и не слышим на телевидении.
Я снимал тех, кто в моей юности были для меня кумирами: Евгений Евтушенко, Василий Аксёнов, Юрий Щекочихин, Чингиз Айтматов (цикл моих программ назван по произведению Айтматова «И дольше века длится день»). Аксенова я просто обожал. Я с ним познакомился в Коктебеле, когда мне было 17 лет. Он приходил смотреть, как я играю в теннис. По-моему, один раз на телевидение пришел Альфред Шнитке. И пришел ко мне вместе с немецким музыкантом Удо Линденбергом. Мне посчастливилось общаться не только с нашими деятелями культуры. Среди героев моих программ были Анни Жирардо, Тонино Гуэрро, Ив Монтан. Мало того, что они были великими в своей профессии, они, как правило, были еще очень достойными людьми. И за это я благодарен телевидению, на котором мне посчастливилось работать.
— В августе 1991-го вы снимали сюжет про путч. Вы стоите на Никольской без единого человека, за вашей спиной безлюдная Красная площадь. И вы говорите: «Наступило утро 19 августа. Мы еще ничего не знали, как всегда. В этой стране не только ни во что не веришь, но еще ничего и не знаешь. Такая уж у нас Родина, но другой нет, куда бы мы ни уезжали». У вас по-прежнему такие ощущения?
— Ну конечно. У меня другой родины нет. Я мог уехать с женой в Испанию (как вы знаете, у меня жена испанка) или Голландию в том же 1991 году. Меня приглашали в один лучших университетов Нидерландов, когда здесь все рушилось. Я мог бы уехать туда и превратиться в скучного профессора с пивным животом. Знаменитый британский журналист русского Би-Би-Си Анатолий Гольдберг брал интервью в 60-е годы у Анны Ахматовой (за год или два до ее смерти) в Лондоне. Она все время говорила: Ленинград, Ленинград. И он ее спросил: «Анна Андреевна, как же вы можете называть родной город Ленинградом, именем человека, который разрушил всю жизнь? Вы же петербурженка». И она ответила: «Всё ужасное и хорошее, что со мной произошло, случилось в Ленинграде. Поэтому я называю город Ленинградом». Могу это только повторить. Очень люблю бывать за границей, пить кофе или пиво и смотреть на людей, на лица. Но я не могу без своей деревни Старая Руза, куда меня привезли в 7 месяцев. В свой юбилей я отведу занятия — и сразу туда. Стараюсь в Москву как можно реже приезжать.
— Вы очень любите поэзию. Какие стихи вам приходят в голову в канун юбилея?
— Вчера я читал студентам одно из своих любимых стихотворений Анны Ахматовой:
Всё расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?
Не думаю, что это хорошее завершение для юбилейного интервью. Но иногда настроение такое. Когда я играл в университетском театре, мы пели всякие песни, например Юрия Кукина:
Вы пришлите в красивом конверте
Теплых слов шелестящий шёлк.
Ну а мне не верьте, не верьте
Я такой — я взял и ушел.
