Накануне 70-летия, которое приходится на 14 мая, композитор Владимир Матецкий рассказал АиФ.ru о работе над песней Полины Гагариной для «Евровидения», родстве «Лаванды» и песни Леонарда Коэна, соперничестве Пола Маккартни и Мика Джаггера, работе над альбомом «Машины Времени» на «Эбби-Роуд», успехе «Маленькой Веры» и нежелании светиться в иностранных соцсетях, которые попали под запрет в России.
Владимир Полупанов, АиФ.ru: — У каждого автора есть свой любимый исполнитель. Можно сказать, что София Ротару — главная артистка в твоей композиторской жизни? Или я не прав?
Владимир Матецкий: — Ты прав. С Софией Михайловной связаны самые успешные песни. Их знают буквально все, слава богу, любят и помнят. Я очень переживаю за судьбу Ротару и ее семьи. Кто мог себе представить, что у Софии Михайловны возникнут такие сложности (сына и внука певицы задержали при незаконном пересечении украинско-молдавской границы в марте этого года — Ред.)?
— Существовало ли соперничество между Пугачёвой и Ротару в советские времена?
— Думаю, если и было соперничество между этими совершенно разными артистками, то оно было в большей степени умозрительным. Но очень выгодным и нужным людям вокруг, в первую очередь журналистам. На такого рода противопоставлениях живет музыкальная журналистика во всем мире. Пол Маккартни и Мик Джаггер до сих пор играют в эту игру. Осенью прошлого года Маккартни вроде бы где-то ляпнул: «Что такое Rolling Stones? Это просто блюзовая кавер-группа». На что Мик Джаггер на концерте в Лос-Анджелесе спустя несколько дней отметил, что среди зрителей много знаменитостей, например, Меган Фокс, Леонардо ДиКаприо, Леди Гага. «И Пол Маккартни здесь, — съязвил он. — Чуть позже он присоединится к нам для исполнения блюзового кавера». Что это, как не подтрунивание друг над другом? Элемент соперничества был и есть даже среди этих двух совершенно разных музыкантов, у которых две разных судьбы, разных карьеры. Почти как у Пугачёвой и Ротару (смеется).
— Какие твои песни имеют наибольшую продолжительность жизни?
— Несмотря на все перипетии, песни из репертуара Софии Ротару продолжают жить — и «Лаванда», и «Хуторянка», и «Только этого мало»... Немного подвыдохлись «Банановые острова» (альбом, записанный на базе «Веселых ребят» и спродюсированный Юрием Чернавским и Владимиром Матецким в конце 1982 — начале 1983 года — Ред.). Но этому альбому в следующем году исполняется 40 лет. Какие-то песни, например «Малыш» (написанная для Данко), заняли свою особую нишу. Но ниша эта — она ступенькой пониже, чем песни из репертуара Ротару. Вообще, у каждой песни своя судьба, и порой не всегда понятно, почему происходит так или иначе.
— Иногда ты писал не для самых выдающихся певцов, например, для Влада Сташевского. Какие творческие задачи ты ставил в этом случае?
— Я дружил с его продюсером Айзеншписом. Юра был моим товарищем. Мы с ним были знакомы еще с конца 60-х, до того, как он впервые оказался в тюрьме.
Когда Юра познакомился с Владом, то буквально в первый день знакомства позвонил мне и попросил встретиться и сделать пробную запись. Я забрал Влада на машине у выхода из станции метро «Библиотека им. Ленина», мы приехали домой к Айзеншпису. Сначала попробовали спеть под акустическую гитару, потом что-то записали.
Позже Юра попросил помочь с песнями, и я, конечно же, не мог ему отказать. Да, Владик не был выдающимся вокалистом, но у него был свой узнаваемый тембр, и в процессе записи появилась характерная манера исполнения. Да и Айзеншпис никогда не позиционировал его как супервокалиста. Но Влад артист, который отнюдь не хуже многих других. Плюс у него была эффектная внешность. Да и человек он добродушный, с обаянием — так что он смог апеллировать к сердцам миллионов девушек.
Трогательное пение, без всяких вокальных «закидонов» — это не так уж и плохо. Владик, кстати, до сих пор выступает и очень неплохо выглядит.
— Даже очень хорошие музыкальные произведения, например Beatles или Pink Floyd, сегодня уже почти не звучат на радио. Выходит, даже очень хорошие песни имеют свой срок годности, устаревают. Согласен?
— Что-то устаревает, что-то бронзовеет. Но ты неправ — и те и другие звучат очень активно. А в целом есть произведения, которые выдерживают испытание временем, а есть — не очень... Порой молодежь дает новую жизнь старым песням — они продолжают жить в виде кавер-версий. Поэтому универсальной формулы нет.
Но бывает, что песни умирают. Иногда у них совсем недолгая судьба: год, два — и все. Счастливы те авторы, чьи песни живут долго. В этом отношении два артистических примера, которые ты назвал, заслуживают такой зависти: каталоги Beatles и Pink Floyd активны как никогда.
— Все эти годы мы смотрели на Запад с придыханием, считая, что все лучшее, в том числе и в области поп-музыки, создано там. Что ты думаешь по этому поводу сегодня? Не девальвируются ли и песни вместе с западными ценностями? Мы по-прежнему сильно отстаем от Запада в области поп-музыки?
— Сложный вопрос. Сегодня действительно многие ценности испытываются на прочность. Что является истиной? На что ориентироваться? Существует ли прогресс? Элемент разочарования западной культурой, конечно, появился. Но важно различать производственную часть и душевную. Производственная часть — это то, что нам надо подтягивать, она у нас по-прежнему отстает.
— Мы по-прежнему не умеем хорошо записывать поп-музыку?
— И это тоже. Умение обращаться с аппаратурой, правильно построить процесс, качественно записать песню — это тоже большое искусство. Установка на успех, умение эффективно работать — этому стоит поучиться у западников. Это как в футболе — наши футболисты могут и бегать быстро, и штангу отжимать, и прыгать в высоту, а вот с игрой у них проблемы.
Так что в музыке не грех «учиться производству» у иностранцев. Но наполнять творчество нужно русской душевностью. Вот тогда и произойдет то, чего все так ждут — системный прорыв русской музыки в мире. Я неоднократно беседовал на эти темы с самыми разными людьми — искусствоведами, теоретиками музыки, с популярными иностранными авторами, — и все они об этом говорили.
— Сегодня все задаются важными вопросами: как вообще будет устроена дальнейшая жизнь?
— Да, сегодня ситуация другая. Многое изменилось и продолжает меняться. Мы находимся в процессе глобальных сдвигов. И музыка — это лишь маленькая деталь большой мозаики жизни.
— Почему наша поп-музыка так и не стала популярной на Западе? Только ли в русском языке проблема или, как мы видим сейчас, проблема в скрытой русофобии, которая там всегда существовала?
— Это еще одна глобальная тема. Если раньше любые проекты, будь то альбом Аллы Пугачевой, записанный в Швеции, или песни американских альбомов «Парка Горького», строились на том, чтобы максимально приблизиться к западному канону — пение на английском было обязательным, — то сегодня вектор, как мне кажется, ровно противоположный. Появились успешные в мировом масштабе артисты, поющие на родном языке. Например, монгольская рок-группа The HU. Она сегодня популярна далеко за пределами родных степей. Есть немцы Rammstein, и они поют на родном языке. Есть Youssou N’Dour, поющий на сенегальском языке «волоф» первый куплет песни «7 Seconds» (дуэт с Нене Черри — Ред.). Есть масса успешных корейских проектов — они поют на хитром миксе корейского и английского языков.
— Мы не так давно говорили на эту тему с Игорем Матвиенко. Он считает, что в нашей популярной музыке произошло «импортозамещение». Люди слушают в основном русскоязычную музыку, которая сильно потеснила в эфире англоязычную. В этом больше плюсов или минусов?
— Матвиенко в целом прав. Сегодня русский язык является доминантой в отечественной популярной музыке.
Но и песни Deep Purple, Led Zeppelin, Beatles тоже живы в сердцах наших меломанов. В русском человеке вполне может уживаться любовь к западной и отечественной рок-музыке.
Когда мой дедушка в 1964 году купил мне магнитофон «Комета» в магазине «Электроника» на Старом Арбате (он стоил по тем временам ого-го— целых 200 рублей!), то предо мной сразу же открылись два пути, две параллельные дороги: на одной была западная музыка — Beatles, Rolling Stones, итальянцы, — песни которых я записывал с радио и пластинок; на другой — песни на русском в исполнении Высоцкого, Галича, Визбора, Окуджавы. И, что самое интересное, обе эти составляющих легко уживались в моем сознании. Я и сейчас помню наизусть те песни, будь то «битлы» или Высоцкий. И меня всегда удивляло, почему человек, который любит, условно говоря, Deep Purple, не должен любить ничего другого? Почему люди в джинсах не могли строить коммунизм? Похоже, люди сами себе любят создавать барьеры. Идеальная ситуация по мне — «пусть расцветут десять тысяч цветов», как говорил великий кормчий Мао Цзедун (смеется).
— Твоя «Лаванда» — это стопроцентный хит. Имела ли эта песня успех за границей?
— Имела, но локальный. Это была Финляндия. В тот момент у «Лаванды» было более десятка разных кавер-версий, и одна из них даже попала в хит-парады. Все они были на финском. Была и итальянская версия.
— Тебя «подкалывали» похожестью «Лаванды» на песню Леонарда Коэна?
— В песне Коэна есть инструментальный кусок, который сделан «под цыганочку». Это была стилизация, поскольку песня как бы исполняется сборным еврейско-цыганским оркестром в концлагере — в этом вся суть этого номера. Так что схожесть интонаций — это использование расхожих народных музыкальных элементов. А сами мелодии у песен абсолютно различные.
— Какие еще твои песни звучали на Западе?
— У меня было серьезное сотрудничество с иностранцами в начале 90-х. Я ездил в Лос-Анжелес писать песни с авторами первой величины. Но для того чтобы продолжать эту линию, надо было бросить все в России и уехать в Америку. Я не хотел этого делать, никогда не было такого желания. Я поработал там, вернулся домой и продолжил заниматься музыкой здесь в меру своих сил и способностей (смеется).
Последним опытом совместной работы с иностранными авторами была песня «A Million Voices», с которой Полина Гагарина ездила в 2015-м году на «Евровидение» в Вену. Эту песню мы писали вместе с Леней Гуткиным и нашими шведскими партнерами. Полина была как никогда близка к победе, заняв 2-е место. Но надо помнить, что это «Евровидение» проходило через год после возвращения Крыма. Мы понимали, что первое место нам не светит, но было приятно, что песню оценили довольно высоко.
— Как это — писать песню вчетвером? Кто-то пишет куплет, кто-то припев, кто-то текст? Так это происходит?
— Каждая песня делается по-разному. Как это ни удивительно, я много работал над текстом «A Million Voices». У нее было 11 вариантов текста. В последний момент иностранцы отошли в сторону, и я занимался филигранной доводкой. А авторов много потому, что даже человек, который делает компьютерный программинг, становится полноправным соавтором. И в этом нет ничего зазорного. В свое время Ильф и Петров отшучивались на эту тему: «Как мы пишем вдвоем? Как братья Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые». У Маккартни есть песня из последних, у которой 5 соавторов. Это сегодняшние реалии.
Интересно то, что последние несколько песен я написал полностью сам — и музыку, и тексты. Просто так получилось... Но иногда звоню кому-нибудь из друзей и предлагаю: «А давай что-нибудь сделаем вместе». Важен результат, работа идет на победу. А сколько у песни авторов — один или пять — суть не важно. Дело в том, что вся популярная музыка живет от успеха. Ты можешь написать 100 песен один, и они никому не будут нужны. И вдруг появляется одна, написанная четырьмя авторами, и именно она пробивает все возможные потолки и стены — это ли не прекрасно? (смеётся).
— У тебя есть опыт работы в кино. В частности, твоя музыка звучит в фильме Василия Пичула «Маленькая Вера» (1988 г.). Что сложнее написать — популярную песню или музыку для кино?
— Тоже не могу тебе ответить однозначно. Музыка для «Маленькой Веры» писалась в невероятной спешке, в сжатые сроки. Не было времени. Основную музыкальную тему под названием «Ночная звезда» (она сначала фигурировала как песня) я спел сам. Если бы я знал, какой будет успех у фильма, я бы выкроил больше времени на него... Расскажу про премьеру в Доме Кино. Вася Пичул позвонил мне утром и сказал: «Приезжай туда пораньше. Имей в виду — будет столпотворение». Я приехал и был потрясен — это были, без преувеличения, толпы людей, была конная милиция. Говорят, что стекла на первом этаже выдавили.
В 2018-м году, когда фильму исполнилось 30 лет, в Россию приезжала Наташа Негода, и вся съемочная группа приняла участие в программе Андрея Малахова. К сожалению, без режиссера Васи Пичула, который очень рано ушел из жизни...
— Ты являешься одним из авторов нескольких песен в альбоме «Машины Времени» Time Масhine (2007 г.). Ты же был чуть ли не инициатором его записи в знаменитой студии на «Эбби-Роуд» в Лондоне, где писались «битлы». Зачем вам понадобилось ехать в Лондон, учитывая, что это оказался чуть ли не самый провальный альбом «Машины Времени»?
— Да, я действительно выступил в качестве соавтора нескольких песен. Но я бы не назвал альбом провальным. В нем нет ярко выраженных хитов, это так, но пластинка сама по себе очень неплохая. Я был организатором этой записи, помогал пригласить поучаствовать иностранных музыкантов, в том числе Пола «Викс» Виксена — музыкального руководителя группы Пола Маккартни. Среди участников были Рэй Купер и Хэймиш Стюарт (он сейчас едет на гастроли в США с Ринго Старром). Это был интересный проект. А большого успеха не было, потому что не получилось такой песни, как «Поворот».
— Кому вы хотели что-то доказать?
— Никому и ничего. Была возможность приобщиться к легендарной студии, так почему ее не использовать? Мы пообщались с Джорджем Мартином (продюсер, работавший с Beatles — Ред.). Я приводил его на студию во время записи. В документальном фильме есть кадры, где мы спускаемся по знаменитой лестнице во второй студии, на которой кто только не фотографировался, и Мартин говорит ребятам из «Машины»: «Вот здесь Ринго Старр сидел, вот тут Пол». Вот для чего это делалось.
— Ты смотрел фильм Питера Джексона «The Beatles: Get Back», посвященный записи «битловского» альбома Let It Bе?
— Конечно. Я смотрел этот фильм сначала дома, а потом в кинотеатре концертный вариант.
— Видно, как всех, кроме Леннона, раздражает Йоко Оно. Непонятно, что она вообще там делает.
— Есть такая тема. Ты знаешь, я смотрел на Леннона — с одной стороны, невероятно авторитарного, с другой — абсолютно беззащитного человека. На Джорджа Харрисона, который предстает в фильме, как человек с повышенным чувством собственного достоинства. Видно, как он болезненно воспринимает некорректные реплики Маккартни. Но это и есть человеческая жизнь... Сильные ностальгические чувства я испытал!
Я сейчас вспомнил о том, как был в гостях у популярного в 70-е годы певца и актера Дэвида Кэссиди (он снимался в сериале «Семья Партриджей»), который как-то дал в 70-е годы подряд 7 концертов на стадионе Уэмбли. Дэвид был моим товарищем. Я был в его доме в Лос-Анжелесе, куда в свое время приезжал в гости Леннон с Мэй Пэнг (Йоко Оно тогда официально отпустила его с любовницей). Кэссиди также встречал с Ленноном Новый год в его квартире в Нью-Йорке. Дэвид рассказывал мне разные истории про Джона. «Мы выпили красного вина, стали играть на гитарах “битловские” песни», — рассказывал Дэвид. — И меня поразило, что Джон не помнил аккордов и слов песен. То ли так выпендривался, то ли просто потому, что был изрядно выпивши».
— Чем ты занят сегодня, пишешь ли музыку?
— Я все время что-то делаю. Тешу себя надеждой, что во мне по-прежнему живет творческая искра (смеется). Недавно сделал пару песен для одной молодой исполнительницы. В последнее время немного отошел от гитарного звука, меня очень интересует электроника... Но никаких иллюзий насчет того, что сегодня вообще кому-то нужны песни, я не испытываю. Согласно серьезным исследованиям, кривая популярности песен двигалась вверх лишь до 60-х. В 60-е был пик, интерес к песням продержался на высоком уровне до середины 70-х. А потом кривая начала ползти вниз.
— Но что-то интересное в музыке все же происходит. Разве нет?
— Конечно, да. Я, помимо всего, веду радиопрограмму (раньше на «Серебряном дожде», сейчас на «Маяке») — положение обязывает слушать все новинки, да мне и самому интересно. Очень много всего происходити у нас, и у них. Главное — не быть снобом, как случается порой с людьми, которые с возрастом начинают ругать все новое. «После 72-го ничего путного в музыке не было, — вот их тексты. — Ну хорошо, после 82-го, или после 92-го!» Уверен, что и тебе приходилось такое слышать. А люди эти просто ничего не слушают и слушать не хотят... А тут еще какой-нибудь наш «народный-водородный» говорит, что надо всех молодых запретить, потому что их песни и так везде, а его, любимого-разлюбимого, по радио не крутят. Надо помнить, что талантливые люди рождаются во все времена — и у нас много талантливой молодежи.
— Я почти ничего не знаю о твоей семье. Можешь рассказать, чем занимается супруга, как поживают дочь и сын?
— Мы с супругой Аней уже 35 лет вместе. Она занимается семьей. Дочь Маша закончила МГИМО (факультет МП — международное право), сын Лёня заканчивает этот же вуз, пишет диплом. У дочери семья, растет сын Саша, соответственно, мой внук, которому чуть больше 3 лет. Мои дети учились музыке, сын и сейчас периодически играет на фортепиано, но по музыкальной линии они не пошли. Да я бы и не хотел этого.
Может быть, это противоречит логике человека из шоу-бизнеса, который должен везде лезть, но я не любитель засвечивать свою личную жизнь. Я ничего не имею против, когда некоторые деятели культуры бегут в программу «Пчелы и пчеловодство» и рассуждают о жизни пчел — лишь бы в «ящике» оказаться. Но я этого не люблю. Бегут — и пусть бегут: в конце концов, у всех свои представления о прекрасном (смеется).
— Ты счастлив, как сложилась твоя личная жизнь?
— Абсолютно. Может, именно поэтому я и оберегаю семью от излишнего внимания СМИ. Будучи в шоу-бизнесе и находясь в центре событий, я никогда не имел аккаунтов в популярных соцсетях. Поэтому, когда их запретили, на меня это никоим образом не повлияло. Мне просто это не было нужно. Я люблю живое общение с живыми людьми.
