22 января советской и российской актрисе театра и кино Валентине Талызиной исполняется 79. На счету у актрисы более ста ролей в кино, в театре Моссовета она работает с 1958 года, но самой знаменитой ее работой все равно остается голос Нади в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром!». При этом мало кто знает, что маму дяди Федора в мультике про Простоквашино тоже озвучивала она.
В День рождения артистки AиФ.ru публикует фрагменты из книги ее мемуаров «Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы».
«Приходите завтра»
Я приехала на Казанский вокзал с чемоданчиком, в мужской тенниске и клетчатой юбке. Остановилась у своей троюродной сестры. Когда она узнала о моих наполеоновских планах, подняла брови: «Валентина, это тебе не по плечу!». Но, несмотря на безнадёжное напутствие сестры, я поехала утром в ГИТИС.
Влетела в здание и напоролась на красивую женщину скандинавского типа по имени Дагмара. Она была то ли латышка, то ли литовка. Когда я объявила ей, что приехала из Омска и у меня нет аттестата зрелости, она строго сказала: «Отойдите и не мешайте работать. Есть у вас аттестат, нет у вас аттестата — не морочьте мне голову!».
Я отошла и встала посреди вестибюля. А у входа, на моё счастье, сидела старушка, худенькая, голубоглазенькая, с редкими волосиками. Она, наверное, слышала отповедь Дагмары и видела моё опрокинутое лицо. Пожалела меня, наверное, и посоветовала: «Вот сейчас пойдёт директор института, и ты возьми его за руку». И пошёл этот нахохлившийся директор, Матвей Алексеевич Горбунов, одно плечо выше другого, шевелюра с проседью, очень мохнатые брови и голубые глаза. Я его схватила за полу и сказала, что я из Омска, что у меня нет аттестата, я учусь в сельхозинституте и хочу стать актрисой. Он спросил таким гундосым голосом: «А что вас тянет в мир искусства?». Я ничего не могла ему ответить: «Ну, вот тянет». — «Ну, приходите завтра».
Утром в платье из цветного крепдешина, которое мама мне сшила на выпускной вечер, я приехала на прослушивание. Запускали пятёрками. И опять там была эта Дагмара, которая меня, похоже, невзлюбила с первого взгляда: «Отойдите, девушка». Но Матвей Алексеевич сказал: «Нет, пропустите её!». Я вошла и села ждать своей очереди. Пошёл первый мальчик, второй. Наконец настала моя очередь.
Так как за моей спиной были три тысячи километров, без документов, в неизвестность, то читала я, наверное, всё-таки хорошо. Тургенева — это были какие-то описания из «Записок охотника», которые читать невозможно, стихи Пушкина. А когда добралась до Корнейчука с монологом няни из «Платона Кречета», мне сказали, что достаточно, больше не надо. Меня приняли с первого тура.
Потом, когда я стала студенткой ГИТИСа, педагог по сценической речи сказал, что у меня ужасающий говор. У меня было полное недоумение — как, какой говор, откуда? Самое страшное, что тогда я сама этого не слышала. Мне нравилось заниматься сценической речью, зубрить гласные и согласные.
Транспортный заяц Роман Виктюк
В самые первые дни моей учёбы в ГИТИСе я познакомилась с Ромой Виктюком. Помню, как в нашу комнату ворвался худенький юноша — студент второго курса Виктюк. Он влетел, окинул многозначительным взглядом всю нашу девичью компанию, скромно сидевшую на койках, и заявил: «Новенькие! А чего расселись? Пошли гулять по Москве!».
Он уже второй год учился в ГИТИСе и чувствовал себя москвичом. А мы были какие-то пришибленные, тихие. И мы покорно, как курицы, пошли за нашим гидом Виктюком. А он уверенно показывал нам город, магазины, остановки — всё, что могло пригодиться в нашей новой столичной жизни.
И так получилось, что все девочки потихоньку откололись от нашей провинциальной компании. У той, что из Подмосковья, завязался роман, киевлянки общались со своими знакомыми, ленинградка тоже почему-то отошла, а я приклеилась к Роме. Он меня поражал своей внутренней свободой, самоуверенностью и какой-то безоглядной отвагой, граничившей с наглостью.
Расскажу одну историю. В ГИТИСе есть высокая лестница, по которой летел Рома, а ему навстречу поднимался Завадский — художественный руководитель института. Мэтр остановился и сказал: «Молодой человек!». Но Виктюк нёсся дальше. Тогда Завадский взял октаву выше: «Молодой человек, я к вам обращаюсь! Почему вы не здороваетесь?!» Виктюк без паузы выдал: «А я вас не знаю!» И погнал себе дальше, а Завадский застыл в полном недоумении.
Рома заходил за мной и спрашивал: «Что ты сегодня вечером делаешь?» — «Ничего». — «Всё, идём в театр!». Он таскал меня по всем театрам. Мы ходили в Консерваторию и на концерты. Мой новый друг обладал уникальной способностью проходить без билета в любой театр. Клянусь: в любой! Для него не существовало закрытых дверей. Он брал барьеры с лёту.
Ромины уроки... Такое забыть невозможно. Виктюк научил меня ездить в троллейбусе «зайцем». Честно говоря, никакого удовольствия, кроме грошовой экономии, мне это не доставляло. Не знаю, как у моего напарника, но у меня нервы были напряжены до предела. Я жутко боялась контролеров.
...Никто, ни один человек в мире не мог бы тогда предсказать, что Виктюк, этот провинциальный мальчик из Львова, взорвёт московскую театральную жизнь. Но уже в то время в нём ощущался мощнейший заряд, космическая энергетика.
Что скрывать? Конечно, я была в него влюблена. Вся моя природная влюбчивость хлынула навстречу этому мальчику. Я его обожала, и, видимо, это бросалось в глаза, потому что Галина Петровна Рождественская сказала мне однажды: «Валя, выходи замуж за Виктюка!». Я просто язык проглотила от изумления, а потом пробормотала: «Ну как же? Он ведь...». — «Ой, Валя! — засмеялась Галина Петровна. — Это всё пустяки. Главное — он свой!».
Странно, что я, девочка из Сибири, воспитанная в пуританстве и не знавшая до встречи с Ромой, что такое бывает, относилась к необычным пристрастиям Виктюка на редкость лояльно. И сегодня я по-прежнему считаю, что в любви человек имеет право быть свободным.
Вспоминается забавный эпизод. После киевской премьеры «Лолиты» была пресс-конференция. Народу — яблоку негде упасть! И мне приходит записка: «Не смущает ли вас то, что вы работаете в театре, где главный режиссёр любит мужчин?». Я, конечно, зачитала её вслух и сказала: «Главное, что он действительно любит. А разве это может смущать?». Зал не ожидал такого поворота. На секунду повисла тишина, а потом грянули аплодисменты.
...Репетировали с ним спектакль «Бабочка... Бабочка...», как мне кажется, неплохой. Но Роман Григорьевич имеет привычку бросаться своими спектаклями. Что-то в «Бабочке» его не устроило, и он легко переступил через нас, актёров, и через спектакль. Я перестала с ним после этого общаться. Он, конечно, выдаёт время от времени какие-то перлы в присущей ему манере. То как-то бросил, что я была его пионервожатой, то где-то вообще залепил, будто я его небесная невеста. Но на меня такие вещи не действуют.
Фаина Раневская и ее «торговля»
Фаина Георгиевна была безумно одиноким человеком и очень страдала и от своего одиночества, и от старости, и от болезней. По-моему, половину её знаменитых афоризмов ей приписывают. Я лично только два слышала от неё за всё время нашего знакомства. Издатель Захаров, наверное, сделал себе состояние на Фаине Георгиевне.
Раневскую мечтал снять великий режиссёр Сергей Эйзенштейн. В картине «Иван Грозный» он предложил ей роль Ефросиньи Старицкой, однако Фаина Георгиевна не прошла кинопробы, так как, по словам министра кинематографии Большакова, «семитские черты Раневской очень ярко проступали, особенно на крупных планах». По иронии судьбы роль Старицкой сыграла другая актриса с не менее выраженными еврейскими чертами лица — Серафима Бирман. Так что, по всей видимости, проблема заключалась не в происхождении Раневской, а в ней самой.
Фаина Георгиевна не знала, что потерей роли, которая была почти что у неё в руках, она обязана Ивану Большакову, и сильно гневалась на Эйзенштейна, называя его предателем. Она во всеуслышание заявляла, что никогда, нигде и ни за что она не станет сниматься «у этого изверга», и что в случае, если ей будет грозить голодная смерть, она скорее начнёт «торговать кожей с собственной задницы, чем играть эту Ефросинью». Сергей Эйзенштейн послал в ответ телеграмму, в которой интересовался: «Как идёт торговля?».
«"Иронию" я не смотрю, я её только слушаю»
До сих пор поражаюсь, что мой голос подошёл для картины «Ирония судьбы». Это была очень ответственная работа, и мне удалось выполнить её достойно. Я сыграла то, что не доиграла Брыльска.
Потом произошёл настоящий бум. Ленка Судакова мне рассказывала, как проходил первый просмотр «Иронии судьбы» на «Мосфильме». Был полный зал. Я не присутствовала. Меня, конечно, не пригласили. Открылись двери, и вывалились люди, распаренные, красные. Первым шёл Губенко. Он мерил мосфильмовский коридор широкими шагами, а за ним бежала Жанна Болотова и кричала: «Коля, это озвучание, это озвучание!..».
Когда успех фильма стал сумасшедшим, я взяла Лену за грудки и спросила: «Почему ты так настаивала, чтобы именно я озвучивала? Почему ты долбила, ходила?». И она сказала: "Валя, по сути, это твоя роль, но не твоя судьба, что ты её не сыграла. Ты не виновата, что Рязанов взял польскую артистку".
Вот эта ленинградская учительница, которая всю жизнь была любовницей, и у неё ничего не происходило в личной жизни, и она надеялась выйти замуж за Ипполита — Яковлева. И свалилась на неё эта ночь с Мягковым. Обрушилась, как дар свыше. Мне, кстати, Мягков очень нравился...
Потом мне многие стали говорить, что я могла бы сыграть эту роль. А Эльдар Александрович меня даже не пробовал. Гурченко пробовал, Фрейндлих, Голубкину. Восемь проб сделал Свете Немоляевой. Но однажды он сказал, что в «Иронии судьбы» Талызина сыграла половину роли. Ну да, с точки зрения режиссёра и зрителя это действительно полроли, голос за кадром. А для меня это целая роль.
«Иронию» я не смотрю, я её только слушаю. Мой любимой кусок — когда летит самолёт и мы с Мягковым читаем стихи. Озвучивать этот кусок было непросто. Да и присутствие Рязанова на меня действовало. Когда он находился рядом, я не могла так сразу, с ходу взять конец строки, ударение, паузы. Эльдар Александрович орал, что я не держу ритм, ещё чего-то не делаю. Я на него, конечно, разозлилась. Думала: «Я тебе сейчас всё сделаю: и ритм, и паузы! Прочту твой вариант, а потом свой!». А я знала, что всегда делается два-три дубля. И потом, когда я уже дома сидела и смотрела картину, с большим интересом ждала, какой он взял дубль: мой или свой... Он взял мой вариант.
Помню, на каком-то чемпионате по фигурному катанию одна пара начала свой номер с нашего стиха.
«Научи их хоть как-нибудь петь!»
...В «Иронии судьбы» мы с Ахеджаковой тоже пели сами. У неё со слухом, по-моему, ещё хуже, чем у меня. Когда мы вступили, вся съёмочная группа поползла от смеха, и тогда побледневший Рязанов подошёл к Микаэлу Таривердиеву: «Это же твоя музыкальная сцена! Сделай же что-нибудь! Научи их хоть как-нибудь петь!» — «Их не научишь никогда», — поставил диагноз композитор Таривердиев.
С Лией Ахеджаковой мы знакомы сто лет, если не больше. Она тоже училась в ГИТИСе, в адыгейской студии, но её больше тянуло не к восточным красавцам, а к русским. Мы немного подружились, хотя большой дружбы между нами всё-таки не было. Лия всё время ходила с какой-то высокой полноватой девочкой.
После окончания ГИТИСа её приняли в ТЮЗ, где работала Таня Распутина. В то время Павел Хомский был режиссёром в ТЮЗе, а Лия играла в спектакле «Мой брат играет на кларнете». Играла блистательно. Наши театры были рядом, рукой подать. И опять мы пересекались. Потом Лия пришла на «Иронию судьбы». И снова мы встретились. Я ей говорила: «Ну, ты же понимаешь, что снимаешься у Рязанова». Она отвечала: «Мне всё равно».
А потом стали делать вторую «Иронию», в которой Лия не захотела сниматься. Объясняли её отказ по-разному, но мне кто-то передал её слова: «Первая "Ирония" — святой фильм».
Потом до меня дошли слухи, будто Лия повздорила с Константином Эрнстом. Она женщина воинственная. Она ведь танки поднимала, чтобы они шли на Белый дом, когда по каналу «Россия» обращалась к Ельцину: «Борис Николаевич, надо действовать...».
Видимо, она хотела что-то доказать Первому каналу. Для актёров, которые участвовали в съёмках, Лиин отказ не стал особой трагедией. Получилось, что через артистку Ахеджакову можно перешагнуть.
Но я всё время надеялась, что Лия всё-таки будет сниматься. Помню, что когда я спустилась с самолёта в Праге, а завтра уже начинались съёмки «Иронии», мой первый вопрос был: «Ну как, Ахеджакова согласилась?» — «Нет». Я была в обескураженном состоянии.
Я подошла и спросила: «Что мы будем делать?» Мне казалось, что Лия в последний момент передумает. Тем более что идея сделать продолжение «Иронии судьбы», оказывается, принадлежит Андрею Мягкову. Он говорил, что надо сделать второй фильм, пока все ещё живы-здоровы...
Рязанов ему не советовал: «Андрюша, нельзя два раза войти в одну реку». А Первый канал думал, думал и на третий год решился: «Ну, давайте попробуем!». Восемнадцать раз меняли сценарий. Сценарист был очень талантливый. Снимать дали очень успешному режиссёру Тимуру Бекмамбетову. На мой взгляд, ему эта «Ирония» была не близка. Его стихия — стрелялки, блокбастеры. Но он очень профессиональный режиссёр и очень трепетно подошёл к съёмочному процессу.
Я спросила продюсеров: «Если Ахеджакова отказалась сниматься, то как мы поступим с её героиней Таней?» — «Мы решили, что Таня ушла в магазин». Я сказала: «Это обман, так со зрителем нельзя. Если Таня ушла в магазин, она должна прийти из магазина». — «А что вы предлагаете?» — «Или умерла, или уехала. Это будет точнее». — «Умерла? Но это же лирическая комедия!» — «Правильно, я и не настаиваю. Пусть будет, что она уехала». — «Уехала. А куда?»
Естественно, куда маленькая, чёрненькая может уехать? Продюсеры уточнили: «В Израиль, что ли?» — «Естественно, всё нормально. Многие уезжают на свою историческую родину».
А Бекмамбетову мы сказали, что будто бы Таня очень тоскует сегодня по своей родной стране, по Ленинграду. И звонит всё время, чтобы узнать, как здесь у нас дела. Я даже текст придумала, что она всю пенсию тратит на эти звонки. Вышла правдивая история. И очень лирическая, кстати.
Материал впервые опубликован 9 ноября 2012 года.
