Тонкий намёк Толстого. Как поэт предсказал нынешнюю ситуацию в Европе

150 лет назад, 9 октября 1875 года, один человек сказал: «А я себя чувствую несравненно лучше, совсем поздоровел, и всё благодаря морфину». На следующий день он ввёл себе очередную дозу — и не проснулся. Звали его Алексей Константинович Толстой.

Вообще-то шприц больше к лицу какому-нибудь французскому «проклятому поэту» или рок-звезде, но никак не рус­скому литератору. Другое дело, что Алексей Константинович не сводил счёты с жизнью. Напротив — пытался вылечиться. И не его вина, что при стенокардии, невралгии и астме тогда прописывали морфин.

Разобрали на цитаты

И всё же штрих весьма характерный. Даже в смерти Алексей Константинович среди наших классиков стоит наособицу. Ровно то же самое можно сказать и о его жизни, и о судьбе его наследия. Так, Иван Тургенев, узнавший о кончине друга, написал: «Он оставил в наследство своим соотечественникам прекрасные образцы драм, романов, лирических стихотворений, которые — в течение долгих лет — стыдно будет не знать всякому образованному русскому...»

Но чаще всего у нас с языка слетают не цитаты из драм, романов или стихов Толстого, а произведения «сверхмалого жанра» — афоризмы. Да, формально они принадлежат перу директор пробирной палатки Козьмы Пруткова — виртуальному автору, за именем которого скрывались родные братья Алексей, Александр и Владимир Жемчужниковы, а также их двою­родный брат Алексей Толстой. Фактически же автором самых ударных афоризмов был именно последний. «Бди!», «Смотри в корень!», «Не всё стриги, что растёт», «Где начало того конца, которым оканчивается начало?», «Если хочешь быть счастливым, будь им». На втором месте, скорее всего, будет сатирическая поэма Толстого «История государ­ства Российского от Гостомысла до Тимашева» — оттуда цитируют, к примеру, прозрачный намёк на опасность обсуждения текущей политики: «Ходить бывает склизко по камешкам иным. Итак, о том, что близко, мы лучше умолчим».

«Пёрло не по-детски». Как развлекались «отцы» Козьмы Пруткова в реальности Подробнее

Заказал 40 карабинов

Всё остальное — быть может, за исключением исторического романа «Князь Серебряный», по которому в 1911 году сняли один из первых отечественных полнометражных фильмов, — в нашем массовом сознании пребывает где-то за скобками. Что, конечно, несправедливо.

С другой стороны, «неправильной» была сама фигура Алексея Константиновича. Причём во всём. Судите сами: маленький граф Алёша попадает к императорскому двору в качестве «товарища для игр» наследника престола, будущего императора Александра II. Такой задел дорогого стоит: считай — карьера у тебя в кармане. Толстой и впрямь быстро дорос до должности церемониймейстера императорского двора — так высоко не взлетал ни один отечественный литератор. Но даже этой непыльной службой он тяготился. Вот как Толстой писал своей возлюбленной Софье Миллер, на которой потом женился: «Я приехал с бал-маскарада, где был не по своей охоте. Как же мне было там грустно! Видеть людей, которые живут во имя искусства, мне доставляет всегда большое удовольствие. Потому что это резко отделяется от так называемой службы и от всех людей, которые под предлогом, что они служат, живут интригами».

Может быть, такими словесами пресыщенный мажор всего лишь маскирует свою лень и неспособность к реальным делам? Ничуть. Когда разразилась Крымская война, Толстой начинает реализацию дерзкого проекта по формированию морского отряда для пиратской войны с англичанами, художества которых на Балтике и в Белом море привели его в неистовство: «Иные действуют отвратительно, подобно диким...» А вот и противоядие от Толстого: «Я заказал 40 карабинов по 20 рублей каждый и уезжаю как можно скорее. Все наши люди будут именоваться матросами яхт-клуба, и всякое действие с англичанами сойдёт за случайную встречу. С первым успехом, если таковой будет, мы испросим полномочия на партизанские действия. Сейчас еду хлопотать о наших делах, требующих большой предосторожности ввиду того, что мы не хотим отказа или зачисления в какой-нибудь полк». Боится он официальной службы. И, кстати, не зря. На исходе войны, пролетев со своим проектом и попав всё-таки в полк, Толстой заболевает тифом и едва выкарабкивается.

Между тем именно в годы Крымской войны публикуется и становится широко известным его стихотворение, которое может составить конкуренцию хотя бы и афоризмам Козьмы Пруткова, — «Колокольчики мои...». Мы знаем его со школьной скамьи и благодаря композитору Петру Булахову, сочинившему на стихи Толстого чудесный романс, не забываем и потом. Но изначально лирика стиха была не просто граждан­ской — политической. И остаётся таковой до сих пор — нужно просто прочесть полный текст «Колокольчиков», из которых при адаптации выбросили эпизод, когда «в кунтушах и в чекменях, с чубами, с усами, гости едут на конях, машут булавами». Едут же они в «светлый град со кремлём престольным», где их встречает хозяин в шапке Мономаха. А на его приветствие гости отвечают так: «Наша кровь едина, и в тебе мы с давних лет чаем господина». Изящнее намекнуть на исторические судьбы России и Украины, наверное, нельзя.

Смог объять необъятное

Многие из лагеря «правых» думали, что в лице автора «Колокольчиков» они найдут единомышленника. Так, Болеслав Маркевич, поляк по крови и яростный русский националист по убеждениям, был чиновником особых поручений в Министерстве внутренних дел. Где проводил линию принудительной русификации «инородцев» Российской империи и пытался склонить к тому же Толстого. На что получил язвительный ответ Алексея Константиновича, который считал, что каждая нация должна сохранять свои черты и культурную автономность: «Вы говорите: „Разных национальностей в могущест­венном государ­стве допустить нельзя!“ Милые дети! Вы смешиваете государства с национальностями! Нельзя допустить разных государств, но не от вас зависит допустить или не допустить национальностей!»

В лагере «левых» же сочли, что Толстой — мракобес и враг, который спит и видит, как бы обрушить все «европейские ценности». И тоже обмишулились. Когда Тургенев восхвалял Францию, которая «всё более и более демократизуется», Толстой заметил: «То, к чему идёт Франция, — это царство посредственности. Мы накануне того дня, когда талант станет препятствием для политической карьеры». Глядя на нынешние политические элиты Франции, остаётся лишь восхититься аналитическими способностями и даром предвидения нашего соотечественника — авантюриста и патриота, поэта и царедворца, сатирика и охранителя... Как там было у Козьмы Пруткова? «Никто не обнимет необъятного»? Что ж, придётся признать, что автор этого изречения и здесь выступил «неправильно». Толстому объять необъятное всё-таки удалось.