20 марта Ирине Антоновой исполнилось бы 100 лет. И все были уверены: юбилей она отметит. Но коронавирус… Испытание им её сердце не выдержало.
Это она, будучи директором ГМИИ им. Пушкина, первой привезла в Россию «Джоконду» и полотна Пикассо, это благодаря ей было сохранено золото Трои. Антонова ломала железный занавес, разъединивший народы, и соединяла на «Декабрьских вечерах» несоединимое – музыку и живопись. Была хранителем той огромной культуры, что за века смогло создать человечество. Всегда с поднятой головой, спокойная, уверенная. Мало кого впускавшая в свою жизнь – ту, что заканчивалась за порогом музея. Но Николая Цискаридзе, премьера балета Большого театра, ректора Академии русского балета им. Вагановой, связывали с Ириной Александровной отношения не только профессиональные, но и дружеские.
«Идём в гости к Ленину!»
– Впервые Ирину Александровну я увидел ещё в детстве – мама покупала абонементы на «Декабрьские вечера», которые Антонова и Святослав Рихтер проводили в Пушкинском музее. В Итальянском дворике ГМИИ им. Пушкина тогда выступали молодой Спиваков, юный Башмет. Ирина Александровна, всегда в строгом костюмчике, перед началом говорила торжественные слова. В той серой, достаточно грустной жизни начала 1980-х эти вечера давали ощущение другой реальности, они переносили нас в мир, который мы тогда и не мечтали увидеть своими глазами, – мир Лувра, Прадо, музея Орсе…
А уже когда я начал танцевать в Большом театре, всегда делал ей приглашение на «Щелкунчика», который в течение 18 лет танцевал 31 декабря. Ирина Александровна приходила с супругом и сыном. Постепенно мы начали общаться всё теснее.
Как-то мы вместе оказались в Италии – Михаил Куснирович организовал выездное мероприятие. И Ирина Александровна строго сказала: «Идём в гости к Ленину». Мы поплыли на кораблике на Капри, чтобы посетить виллу, где жил Ленин. Я спросил: «Ирина Александровна, кто же нас туда пустит? Вилла же частная!» «Они по закону обязаны пускать туристов», – отрезала она. И нас действительно пустили! Антонова была очень убеждённая коммунистка, но при этом позволяла себе отпускать достаточно ироничные замечания про наше советское прошлое.
Вера в идею
Она вообще была категорична в суждениях – и о жизни, и об искусстве. К примеру, очень смело высказала негодование Александру Сокурову о «Борисе Годунове», которого он поставил в Большом театре. Ей не понравилось оформление, не понравились мизансцены, вся логика постановки. Это были рассуждения не дилетанта, а оценка человека, который много читал и многое обдумывал.
Позже я часто вспоминал её замечания, а одну цитату сохранил: «Сейчас любой дурак может привезти на выставку всё, что захочет, хоть кучку дерьма – такое, кстати, уже бывало, – и положить перед картиной великого мастера: вот, мол, какой он смелый. Но мы предпочитаем убрать за ним, потому что это не есть современное искусство. Кончилось создание прекрасного, разве вы не замечаете? Возникло антиискусство. Искусство трансформировалось во что-то другое. И скоро этому продукту придумают название». С этой оценкой я согласен абсолютно и, как и она, являюсь противником философских концепций «о важности дерьма на столе». Потому что это всё равно дерьмо.
При этом современное, авангардное искусство – если оно действительно было таковым – Антонова понимала и принимала. И про «Чёрный квадрат» Малевича – что это не белиберда, а очень мощный манифест – мне объяснила именно она. Для меня её взгляд на вещи очень часто становился определяющим. Она жила в непростые времена, когда надо было лавировать между партией, честью, долгом, искусством. Но у неё было главное – вера в идею.
Про манифест, заложенный в «Чёрном квадрате», и отсутствие жизни во многих современных работах Ирина Александровна в одном из интервью «АиФ» рассуждала так: «Не надо «Чёрный квадрат» расценивать как художественное произведение. Это манифест. Исчезло всё – исчез мир, исчезло искусство. И восторжествовало Ничто. Это полотно Малевича не подлежит художественному анализу – анализировать надо заложенную в него мысль. Тогда, в начале ХХ в., художники, работавшие в абстрактной манере, были способны выразить и мысль, и эмоцию. Многих их последователей соблазнила обманчивая лёгкость этого жанра. Появился массовый продукт, не имеющий художественного качества, – не так уж это легко, оказывается! И когда сегодня ходите по залам современных музеев, вы чувствуете эту чудовищную мертвечину. Там же трупный запах! Знаете, от чего? Они акрилом работают, у которого запах специфический. Я в Канаде шла по такому музею – и мне страшно становилось! А ещё вы заметили, как раздулись картины? Конечно, если вы на огромном белом холсте сделаете несколько чёрных штрихов, то определённое впечатление это на публику произведёт. Но радости в таких работах нет».
«Её просто подставили»
При всей внешней жёсткости она была очень трогательная мама. Но свою трагедию – у неё был больной сын – прятала глубоко в себе.
Приближался очередной Новый год, мы с Ириной Александровной сидели в её кабинете в музее, пили чай. Она спросила, смогу ли я, как всегда, сделать ей пригласительный на «Щелкунчика». И добавила: «Знаете, у меня муж скончался». Я выразил ей соболезнование. И вдруг она заговорила о том, о чём никогда ни с кем не разговаривала: что у неё больной сын, который не то что в балете – вообще в жизни плохо ориентируется. Но она всё равно придёт, потому что он ждёт этих походов в театр. Что ей уже очень много лет и у неё болит душа: кто будет ухаживать за ним, когда её не станет. Что она подбирает ему центр, где он сможет нормально жить. Что нужно так составить завещание, чтобы обеспечить сыну полный уход. Что вообще вся её жизнь связана только с думами о нём. И что она знает, за что Господь её так сильно наказал.
Я не ожидал такого поворота. Мы всегда говорили с ней об искусстве, а тут вдруг в ней открылось столько человеческого. Такая она сидела беззащитная… В тот день я шёл домой по Волхонке, и мне было так грустно после этого разговора. Я вспоминал слова своей мамы, что нет ничего страшнее для матери, чем потерять ребёнка или растить его, неизлечимо больного.
Но Антонова умела держать удар, чего бы это ни касалось. И доказала это, когда началась страшная история с её увольнением. С идеей воссоздать в Москве музей нового западного искусства Антонова выступила в 2013-м. Она предлагала соединить в нём часть коллекции ГМИИ им. Пушкина и часть из Эрмитажа. Скандал разразился громкий. В Питере собирали подписи против этой инициативы… Я знаю, кто её подбил на этот шаг. Она тогда рассказала мне, что собирается сделать, и я предупредил: Ирина Александровна, не надо! Этот человек не тот, кто сможет вас прикрыть в случае чего. Всё так и произошло – её уволили с поста директора ГМИИ им. Пушкина, придумав утешительную должность президента музея. Антонову элементарно подставили. Те, кто всё это задумал, прекрасно знали её принципиальность и готовность идти до конца ради искусства.
Но она тогда по-прежнему держала спину прямо и не опускала головы, что бы ей ни говорили в лицо или за спиной. Я сам тогда переживал тяжёлый период, но, глядя на неё, понимал: никогда так же, как она, я не опущу головы. Она приходила в музей, и все чувствовали: это не министр без портфеля. Пока она дышит, она здесь хозяйка.
«Я работник музея, я должна заботиться о зрителях, делать выставки, – рассуждала Ирина Александровна в интервью «АиФ». – И всё же у меня есть мечта. Я мечтаю увидеть зелёные листочки – рождение нового искусства. Но пока не вижу той почки, из которой оно вырастет. Сегодня есть хорошие художники, и они ищут эти почки. Но им трудно очень! У нас происходит невероятный перелом, если говорить о культуре. Я его чувствую хребтом и кожей. Вы поймите, я не против интернета. Просто надо баланс найти – между готовностью удовлетвориться репродукцией и желанием увидеть оригинал. Над этим сейчас должны работать все интеллектуалы».
– Антонова была безупречна во всём – и в суждениях, и в поведении, и в одежде. При полном отсутствии в советские времена моды в своих строгих классических костюмах, с идеально уложенной причёской, очень красивыми, ухоженными руками Ирина Александровна была невероятно женственна. И даже когда стала уже очень-очень взрослой, эта женственность не ушла.
Да, она была жёсткая со своими подчинёнными, с ней было очень тяжело работать. Но она умела не склонить головы. И за это умение ей прощали всё.
