Последние годы Ирина Александровна болела. Договориться с ней о встрече было почти невозможно. В Музее отвечали: «Мы и сами очень зависим от самочувствия Ирины Александровны. Когда она хорошо себя чувствует, она занята работой, когда плохо — мы ее не беспокоим». Но в начале ноября до Антоновой удалось дозвониться: «Ирина Александровна, давайте поговорим?»
Голос в трубке был бодрым и веселым. «Давайте-давайте! Вы что, прямо сейчас хотите?» — «Я перезвоню, когда вы скажете». Моя собеседница иронично пошутила: «А вы что, со мной встречаться не хотите, боитесь? Ну, перезвоните через пару дней». Но через пару дней Ирина Александровна пожаловалась на самочувствие: «Очень плохо мне сегодня, давайте через неделю поговорим». Через неделю, 11 ноября, Ирина Александровна была снова воодушевлена и вся в работе — в Музее готовились Декабрьские вечера, к ней каждый день приезжал помощник записывать ее поручения. «Давайте прямо сейчас по телефону запишем интервью, а то потом много дел будет!» — предложила Ирина Александровна. В этот день моя собеседница чувствовала себя прекрасно, целый час говорила на свою самую любимую тему — об искусстве.
11 ноября мы записали разговор, а 15 ноября Ирина Александровна попала в больницу. К сожалению, из больницы домой она уже не вернулась. По некоторым данным, у Ирины Александровны произошел инсульт, а в больнице ей уже поставили дополнительный диагноз — коронавирус.
«Музейная легенда», «человек невероятной культуры», «хранительница искусства», какими только великолепными эпитетами не награждали Ирину Антонову, которая долгие годы была директором Музея изобразительных искусств имени Пушкина, а в последнее время, передав директорские бразды Марине Лошак, стала президентом Музея. Она всегда чем-то напоминала английскую королеву: маленькая, элегантная, сдержанная, но очень уверенная в себе, с несгибаемым характером.
Она не любила, когда ее называли «железной леди». Говорила, когда ей напоминают о ее железном характере, она вспоминает о своем детстве. Тогда отец уехал надолго, маленькая Ира осталась с мамой. Мама работала в типографии, часто ночами. Ирочка в это время сидела дома совсем одна. В эти ночи ей снился сон, как за окном стучат солдатские сапоги. Она выглядывала в окошко, а там солдаты чеканным шагом уходят с площади, а за ними следует и ее мама. Она кричала, звала: «Мама, мама!» Но та не оборачивалась. Потом, уже став постарше, Ира поняла, что это было ощущение детского полного одиночества. Когда вернулся папа, оказалось, что у него уже есть вторая семья, в которой росла еще одна дочка. Ирина Александровна признавалась, что почувствовала, как папа любил ту девочку больше, чем ее. Тогда ощущение одиночества еще выросло еще больше. И она решила, что будет сильной, чтобы защитить себя, чтобы никто никогда не смог ее обидеть.
Жила Ирина Антонова на Советской (ныне Тверской) площади в Москве, в окружении искусства, театров. Отец был знаком с директором Большого театра и часто брал маленькую Ирочку на спектакли. «Эта площадь была моим миром, из которого я и пришла в большое искусство», — говорила Ирина Александровна.
В большом искусстве, а именно в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, где Ирина Александровна проработала 75 лет, это время ее «правления» связывают с расцветом музея. Она выбирала для публики все самое лучшее и интересное, организовывала небывалые масштабные проекты, один из которых — Декабрьские вечера Святослава Рихтера — отмечает в этом году 40-летие. Последнее время Ирина Александровна болела, мы очень долго пытались договориться с ней об интервью. 11 ноября мы записали разговор, а 15 ноября Ирина Александровна попала в больницу. К сожалению, из больницы домой она уже не вернулась. По некоторым данным, у Ирины Александровны произошел инсульт, а в больнице ей уже поставили дополнительный диагноз — коронавирус.
Рихтер играл, а совы ухали
Валентина Оберемко, «АиФ»: Ирина Александровна расскажите историю создания фестиваля «Декабрьские вечера Святослава Рихтера». Ведь это вы были его инициатором?
Ирина Антонова: Святослав Теофилович Рихтер по своей инициативе очень часто выступал у нас в музее. Обычно мне звонила его супруга, знаменитая певица Нина Дорлиак: «Ирина Александровна, Святослав Теофилович хотел бы у вас поиграть». Я всегда с ужасом спрашивала: «Когда?» А она отвечала: «Завтра». Я заранее знала, что она так ответит. А ведь «завтра» — это очень короткий срок для организации публики, зала, получения всякого рода разрешений от Министерства культуры. Отказать я, конечно, не могла. И каждый раз это была особенная работа. И вот однажды Святослав Теофилович предложил мне поехать с ним во Францию на его фестиваль, который проходил где-то в 80 километрах от города Тура в очень старом здании с земляным полом. В XIII-XIV веках оно использовалось для хранения продуктов, зерна. В этом здании был деревянный потолок, под которым обитали совы. Когда шел концерт, они очень внимательно слушали и ухали, вздыхали. Публика в эти моменты улыбалась. Это было очень милое сопровождение концерта. Когда концерт закончился, состоялся ужин, во время которого я подошла к Рихтеру и спросила: «Святослав Теофилович, почему бы у нас в музее не устроить такой же фестиваль, где вы могли бы играть». Он как-то растерянно, разведя руками, спросил меня: «А где там?» Я сразу предложила: «Хотя бы у нас в музее». Он на меня посмотрел, но ничего не ответил. Потом мы с ним снова пересеклись, и Рихтер меня таким очень деловым голосов спросил: «Ну и когда мы начнем?» Я сначала не поняла, о чем он. Потом догадалась и рассмеялась: «Когда угодно, хоть завтра». Договорились на декабрь. Мы посовещались с ним, как мы назовем этот фестиваль. Я предложила назвать Рождественскими вечерами. Рихтер улыбнулся и показал головой: «Ирина Александровна, нас не поймут. Давайте назовем декабрьскими вечерами». С тех пор в Пушкинском музее каждый год проходят Декабрьские вечера. В первом фестивале принимали участие только советские музыканты, потому что тогда было очень непросто пригласить зарубежных гостей, найти деньги на оплату их гонораров. Из наших звезд на имя Рихтера откликнулись практически все, состав был замечательный. Эти вечера — большая удача для нашего музея. И потом мы стали делать фестиваль каждый год. В этом году — 40-й раз.
Качество искусства изменилось
— В 2017 году вы написали обращение, в котором говорили, что время известного нам великого искусства закончилось. А какое время в искусстве сейчас?
— Время искусства не закончится, оно все равно существует. Пока существует человечество, искусство идет об руку с ним. Да, перестают создавать произведения великого искусства, но искусство остается, его не уничтожают, его продолжают исполнять. А то, что изменился его характер, — действительно так. Есть много разных мнений о качестве современного искусства, о том, например, какая музыка сейчас создается, какое отношение она имеет к старому классическому искусству. Разумеется, музыка, которая появилась позже 1980-х годов, очень сильно отличается от того, что было раньше. Это надо иметь в виду, но ее тоже нужно играть.
Происходят большие изменения, мы все это понимаем. Уже с конца 19 века — начала 20 века началось время огромного перелома в культуре в целом и, в частности, в художественных разделах, в музыке, в театре. Но мы никогда не задвигали никакие новшества, не отказывались от них, мы продолжаем знакомить публику и с классическими периодами, и с древними, и с современными. Неправильно говорить: «Вот это нам нужно, а это уберите». Нет, прежде всего следует ориентироваться на то, как сами люди видят современную культуру, насколько легко они ее принимают, понятна ли она им, близка ли. Мы стараемся следить за тем, что появляется нового в искусстве, и стараемся понять, что происходит, куда мы идем. Я, конечно, вынуждена сказать, что меняется качество искусства. Сейчас оно не столь значительно, возвышенно и содержательно, чем то, которое ему предшествовало. Но я сразу говорю, что с этим можно не согласиться.
— Был карантин, и люди не ходили в музеи, в театры, да и сейчас в культурном плане у нас очень много ограничений. Как вам кажется, этот карантин показал, что люди могут жить без духовной пищи?
— Дорогая моя, ничего не прекратилось. Конечно, уменьшились объемы, которые использовались для приобщения публики к культуре. Это несомненно. Но все произошло не потому, что люди отказались стремиться к высокому, а потому, что нас предупреждают: «Опасно, можно заразиться». В театрах, в концертных, в зрительных залах количество мест везде сокращено. Ограничивают возможность количества потребления высокого искусства, но ведь вам никто не запрещает взять хорошую книгу и почитать ее, пока вы находитесь дома, никто не может вам сказать, чтобы вы не включали запись театральной постановки, оперы или балета, чтобы вы выключили запись концерта того же Святослава Рихтера. Конечно, общение с искусством стало более затрудненным и в какой-то мере недоступным. Но не потому, что людям запрещают ходить в музеи или театры. А просто потому, что уже нельзя часто попасть на какой-то концерт из-за ограниченного количества мест. Мы снова пришли к дефициту билетов, мест. Еще на примере нашего музея скажу, количество посетителей зависит не только от того, что нам диктуют ограничения. Появились люди, которые и сами опасаются скоплений, не хотят куда-то идти, даже если билеты есть в наличии. Они сами себя огорчают и контролируют. Раньше они бы с удовольствием пошли и на концерт, и в музей, а сейчас воздерживаются, боятся проконтактировать с кем-то, кто может быть болен. В последние месяцы процесс отсева из музея такой публики усилился, мы это наблюдаем по нашим посетителям. Но я думаю, что публика обязательно вернется и в театры, и в музеи, и на концерты, когда закончится эта пандемия. Ведь, как я уже говорила, искусство живет, пока живо человечество.
