В рамках Всемирного фестиваля молодежи, проходящего на федеральной территории Сириус, с участниками встретился режиссер, художественный руководитель театра на Малой Бронной Константин Богомолов. Он ответил на вопросы сначала молодых зрителей, а затем — журналистов.
Режиссер — это менеджер без бюджета
— Как создать что-то уникальное? Есть у вас какой-то секрет по-богомоловски, где взять вдохновение?
— Секрет прост: перестаньте стремиться плюнуть в вечность. Не надо жить с мыслями о том, как совершить что-то эдакое, чтобы всем запомниться. Вы никогда не придумаете что-то уникальное, если будете заряжаться этой мыслью. Лучшие работы, гениальные открытия, произведения искусства получаются тогда, когда человек просто живой, реагирующий, непосредственный и увлеченный. Все приходит, когда ты отпускаешь. У нас в репетиции всегда бывает такой момент, я прошу актеров: «Ребят, пожалуйста, давайте мы сейчас не будем пыхтеть, напрягаясь, что-то придумывая, давайте просто почувствуем реальность вокруг нас, давайте просто почувствуем друг друга, почувствуем текст, почувствуем историю, прекратите стараться».
Режиссер — это не работа по графику, это дело, которому ты отдаешься целиком и полностью.
— Работа режиссером — это как?
— Режиссер — это уникальное чудо-юдо. С одной стороны, он гуру менеджмента, с другой — человек, занимающийся творчеством, тонкими материями.
От обычного менеджмента режиссура отличается тем, что ты как бы управляешь людьми, но у тебя нет материального выражения успешности твоего менеджмента. Зарплата в театре? Она невелика. Премий за особо вдохновенную игру нет. То есть ты должен убедить людей работать, апеллируя к их духу, к нематериальным вещам.
Это гигантский менеджерский процесс, когда ты творишь нематериальное, неочевидное и производишь в итоге эмоцию, какой-то смысл. И ты при этом должен держать людей в подчинении. Ты должен заразить их тем, что они участвуют в каком-то духовном процессе, в процессе формирования смыслов, создания чего-то прекрасного, интересного.
Порой моя работа — уже нечто на стыке с проповедью. И в каждую секунду ты подспудно думаешь о том, что может случиться неудача. У меня были неудачи. Я знаю, что это такое. От тебя могут отвернуться люди, могут сказать: ну, ты какую-то фигню сделал. Видишь, люди не реагируют, не понимают, не интересно им. А ты думаешь: нет, то, что я делаю — это круто. То, что я придумал, сегодня не понимают, но завтра поймут. Режиссер — это не работа по графику, это дело, которому ты отдаешься целиком и полностью.
Я могу сказать, что вот те великие люди, с которыми мне рядом посчастливилось побывать: Гончаров, Захаров, Табаков — были в профессии 24 часа в сутки 7 дней в неделю.
— А у вас у вас график? Времени на семью хватает?
— Сейчас я репетирую одновременно три спектакля, для двух из них сам пишу тексты. Скоро добавится четвертый спектакль.
Сегодня я встал в 8 утра — принял душ, сделал зарядку, позавтракал. И до нашей встречи писал текст для спектакля. Вечером полечу в Москву, у меня есть еще возможность писать текст. Завтра в 11 я начну в театре совещание, затем в час репетиция. Всего за день у меня будет три репетиции по 2-3 часа каждая. Я выйду из театра примерно в 11 вечера. Вот и ответ, и по-другому невозможно. Дело не в трудоголизме, а в том, что, когда ты этим занимаешься, не можешь выключиться из этого процесса.
— Что толкает вас двигаться вперед, когда все вроде бы и так уже хорошо?
— Помните, что в мире все сложно и одновременно все просто. И я всегда хочу продолжать усложнять себя и сохранять свою простоту. Это очень трудно, это самая большая и крутая цель — усложнять и сохранять в себе простоту. Потому что тогда у тебя всегда есть потенциал развития, ты всегда остаешься сомневающимся. Я могу сказать, что я в режиссуре в своей жизни сделал больше 50 спектаклей. Я уже 26 лет, не включая учебы в ГИТИСе, занимаюсь режиссурой. Я остаюсь учеником в этом деле. Я сомневаюсь и продолжаю сомневаться, я учусь. И моя уверенность скрывает за собой большую неуверенность и большие сомнения в самом себе и большую степень какого-то иногда даже отчаяния. Я желаю этого всем, потому что, мне кажется, это самое ценное на протяжении всех лет жизни.
Как искусственный интеллект меняет театр
— Какие новые профессии и технологические инновации помогут изменить будущее театра и, допустим, кинематографа? Кого вы взяли бы на работу, чтобы идти на шаг вперед времени?
— У нас в штате есть видеографы. Еще при Табакове я говорил, что они нужны, тогда многие крутили пальцем у виска. А теперь без них никак.
Все новые технологии будут связаны с видео, со звуком, со светом. Нужны специалисты, которые работают с искусственным интеллектом. Вообще за искусственным интеллектом в театре будущее, он сможет управлять многими сложными технологическими процессами. Однажды я делал оперу, и мне был нужен сложный видеоролик — взять кусок старого немого фильма и как бы подсадить в него персонажа, причем определенным специфическим образом. Премьера через 5 дней, я даю своим сотрудникам такое задание, они говорят: слушайте, Константин Юрьевич, мы не успеем, нам надо месяца два работать. Но на следующее утро, когда я пришел в театр, ролик был готов! И ролик крутейший! Ребята говорят: рискнули, попробовали с искусственным интеллектом. За этим будущее!
Также в театрах развивается дополненная реальность. Многое еще сейчас нельзя помыслить, но пройдет год-два, и это станет повсеместным.
Но никто никогда не заменит актера на сцене: умение разговаривать с людьми человеческим языком — самое важное, непосредственный контакт между человеком на сцене и человеком в зале — самое сложное, самое большое искусство, и это не подвластно никаким технологиям.
— Как вы выбираете членов команды, с которыми будете снимать новый сериал или ставить спектакль? Что для вас по-настоящему важно?
— Одинаковый юмор. И я не шучу! Сначала я встречаюсь с человеком — я понимаю, что видел его в кино, и у него подходящий под проект типаж. Но дальше самое главное — при встрече почувствовать, смеется ли он, когда ты шутишь? Понимает ли он твои шутки? А тебя его шутки веселят? Если мы находимся в одной общей зоне юмора, то сработаемся. Вот это первое, a второе, мне кажется, очень важна легкость в общении. Если совпадают эти две вещи, то потом уже дальше сами собой происходят какие-то интеллектуальные, творческие совпадения.
— Смогли бы вы ставить детские спектакли и работать с юными актерами?
— У меня нет опыта работы. Я этого очень боюсь — работать с детьми. Моя дочь, которой сейчас 13 лет, занималась в детской театральной студии. Когда она захотела этого, я страшно испугался. И потом долго пытался даже не вникать в то, что там творится. Но в итоге меня пригласили на спектакль. Я пришел, посмотрел и удивился — это было достойно. Потому что детей, слава богу, не учили играть! И это самое главное, потому что чаще в театральных студиях детей учат кривляться — смеяться, плакать, изображать, вести себя особым образом на сцене. Я бы вообще запретил театральные студии в подростковом возрасте, лет с 12. Лучше потом, если желание стать актрисой никуда не денется, в 18 лет прийти в театральное училище.
— Есть ли хорошие театры в регионах России?
— В России очень сложная разнообразная театральная культура. Думаю, нет другой страны в мире, где столько театров! И хороших! Прекрасные театры в Новосибирске, в Екатеринбурге, в Самаре, в Саратове, в Нижнем Новгороде, в Ярославле, в Пскове. Я перечисляю только города, театры в которых я знаю. Беда в том, что столичные люди мало интересуются региональной театральной жизнью. Я много работал в Европе, хорошо знаю европейский театр, и уверен, ничего близкого с тем, что происходит в театральной жизни России в последние 15-20 лет, там нет. Россия на первом месте и невероятно далеко от остальных в искусстве. И если региональные театры будут чаще гастролировать в Москве и Петербурге, нас ждет немало приятных открытий.
Не волноваться и не импровизировать
— Ощущаете ли вы волнение на сцене?
— Уже нет. И у меня есть технология, как победить волнение. Я учу этому актеров, чтобы они не испытывали зависимость от зала.
Вся эта технология направлена на то, чтобы актеры полюбили себя. Если вы полюбите себя, то вас полюбят и другие. Тогда вы выходите на сцену и не играете, а просто знаете: вот я такой, какой я есть.
На театральной сцене я волнуюсь в основном за то, чтобы не забыть текст. У меня был такой, совершенно позорный эпизод. Я произношу монолог и в его середине осознаю, что в голове — чистый лист. Я не помню не только слова, я даже примерно не помню, о чем должен говорить. Что я делал дальше? Внаглую встал и ушел за кулису, там у помощника режиссера всегда лежит текст. Я прочитал свои слова дальше и вернулся. И вот парадокс: если вы не даете сигнал аудитории, что ситуация вышла из-под контроля, то зал думает, что все так и задумано. Я вернулся, начал произносить слова дальше. И от волнения... снова забыл! Пришлось идти за кулису второй раз. Это был такой стыд и позор! Каким-то психическим усилием я себя собрал и своими словами рассказал монолог дальше. Вот это страшно!
Вот это очень круто, когда у тебя есть свобода, данная тебе абсолютным владением и мастерством.
— Ценится ли в кино и театре импровизация? Может же быть, что актер сымпровизировал и улучшил постановку?
— Я не люблю импровизацию. И если в кино можно остановить процесс и начать съемку заново, то в театре с этим труднее. Хотя были и в истории театра примеры, например, на премьере Захарова, когда спектакль неудачно пошел, по его мнению, он остановил спектакль на 15-й минуте, дал занавес, вышел перед зрителями, сказал, что как-то не очень пошло, мы сейчас снова начнем.
В театральном деле нужно разделять две вещи: импровизационное самочувствие и импровизацию. Импровизация — это когда ты начинаешь творить что-то непредвиденное в силу определенных обстоятельств на сцене. Я к этому плохо отношусь. А импровизационное самочувствие — это ощущение свободы. Когда актер делает все, как срепетированно, но ты видишь, что в нем есть какая-то невероятная легкость, она владеет тем, что он делает, от него идет энергия свободы, он может вам подмигнуть в процессе или улыбнуться. Он видит, слышит, воспринимает. Вот это очень круто, когда у тебя есть свобода, данная тебе абсолютным владением и мастерством.
— Кто такой продюсер в кино и театре? Что он делает?
— Это тот человек, который стоит над режиссером. Найти хорошего продюсера очень трудно, потому что продюсер — это тот человек, который должен обнимать мозгом все, в том числе и фигуру режиссера. На нем все организационные и финансовые вопросы, при этом он должен не «задушить» своей организацией творчество. Это профессия, которую режиссер ненавидит, но если ты находишь хорошего продюсера, то это абсолютное счастье. Я встречался с замечательными продюсерами в своей жизни, а встречался с клиническими идиотами.
— Можете перечислить имена хороших продюсеров?
— Мы замечательно работали над первым сезоном «Содержанок», а потом над «Хорошим человеком» с продюсером Ириной Сосновой. Прекрасный продюсер Эдуард Илоян — умный, тонкий человек. Хорошая работа была у нас с Валерой Тодоровским как с продюсером. В театре я в существенной степени сам себе продюсер. Но могу сказать, что для меня работа с Олегом Павловичем Табаковым как с продюсером была встречей-мечтой. Я даже сейчас прекрасно помню, что он мне говорил. Когда я пришел, Табакерка была маленьким подвальным театром. Одновременно Олег Павлович возглавлял Московский художественный театр с большой сценой. И, конечно, я рвался туда, ставить спектакли на большой сцене. А Табаков не пускал, мариновал меня и говорил: тебе рано!
А потом в какой-то момент он меня аккуратно взял и переместил на большую сцену. Когда почувствовал, что пора.
И я ему очень благодарен. Хотя в тот момент рвал и метал. У меня была дикая обида. Я считал, что уже суперкрутой, классный. Уже могу все это сделать. Но сейчас понимаю: нет, не мог, надорвался бы. А амбиции застилали мне глаза. Табаков со своим опытом чувствовал вот этот момент, который я не чувствовал из-за амбиции. И спас меня, не дал мне надорваться. Он пустил в МХТ меня ровно в тот момент, когда я был готов взять этот вес большой сцены. И с точки зрения управленца вел себя гениально.
— В этой ипостаси Табакова мало кто знает, для большинства он гениальный режиссер и актер...
— О да, он был замечательным менеджером. Когда его не стало, было ощущение, что мы потеряли главу большой семьи, и никто не знает, а как теперь, собственно говоря, жить.
Представьте, он лично сидел каждый месяц над каждой зарплатой, лично в ведомости выписывая премии, исходя из того, как работал человек в театре, исходя из его семейных обстоятельств. У кого-то ребенок родился, у кого-то кто-то заболел, что-то еще стряслось. Он делал все это, потому что не мог не делать. И не будучи директором театра, но чувствуя вот это, про что мы говорим, ответственность за каждого человека и чувство причастности к каждому человеку. Это было очень круто.
Почему Богомолов не пьет с коллегами
— Вы чаще работаете в театре. А кино для вас — это что?
— В киноотрасли я захожу только в сериальную индустрию. И делаю это редко — один раз в 2-3 года. Потому что пока понимаю в кино мало и только учусь. Снимаю по чужим текстам, сам не пишу сценарии для сериалов. И не стесняюсь того, что это обучение для меня.
Вроде я не подвожу продюсеров, такое обучение не приводит к каким-то очевидным провалам. Я обучаюсь этой профессии, буду еще долго и долго обучаться, прежде чем смогу сказать, что могу делать такое кино, которое хочу. Пока мне что-то предлагают, я себя пробую, пытаюсь понять, как это работает, по каким законам. А в театре я все это знаю и умею.
— Как вы выстраиваете отношения со своими сотрудниками и что для вас субординация? Ну, например, они вас называют Костя или Константин Юрьевич, вы с ними на «вы» или на «ты»?
— Я очень не люблю имя Костя. Поэтому предпочитаю Константин или Константин Юрьевич, так ко мне все и обращаются. В театре меня все называют на «вы», и я стараюсь большую часть сотрудников, кроме совсем близких мне, называть на «вы». Особенно важно для меня разговаривать на «вы» с молодыми. После окончания университета — а до ГИТИСа я закончил филологический факультет МГУ и учился в аспирантуре — я год в школе преподавал русский язык и литературу. Там я всех учеников называл на «вы». Это для молодого человека особенно важно. С одной стороны, это создает дистанцию, с другой — сигнализирует о большом уважении, несмотря на его молодость, и несмотря на разницу в возрасте, дает мне право чему-то учить.
Что касается театра: я не общаюсь с актерами вне работы, не пью с ними, не хожу после репетиции в кафе или прогуляться. Исключениями могут быть несколько моих приятелей-актеров, отношения с которыми сложились уже давно, например Игорь Верник. В моем видении это крайне важное для управленца сохранение дистанции, это обязательный для менеджера инструмент.
Даже с банкета после спектакля я стараюсь поскорее уйти. Говорю какие-то важные слова и покидаю мероприятие, чтобы дать сотрудникам возможность побыть собой без руководства.
При этом любой человек в театре может прийти ко мне, записавшись у помощницы, и поговорить, если есть тема для разговора. И я буду внимательным и доброжелательным. Я забочусь о сотрудниках, но права на сближения со мной и на неформальные отношения у них нет.
— В сериале «Кеша должен умереть» вы и режиссер, и актер — играете ловеласа, у вашего героя отношения с несколькими женщинами. При этом откровенные постельные сцены есть только с одной. А почему так? Как вы выбирали?
— Скажу честно: для сцен, где я играю, был приглашен режиссер, и это его решение. Я делегировал ему эту ответственность и просто слушал его, как актер. Это было правильным решением, потому что важно было не перегнуть и иметь возможность оценивать сцены со стороны.
— Что делать, если дети, подростки не любят читать и терпеть не могут театр? Как им привить любовь к искусству?
— Мне кажется, не надо их переламывать. Моей дочери 13 лет. Я стараюсь влиять, но это практически не выходит. Но мир не рухнет, если она не прочитает «Идиота» сейчас. Прочитает в 30 лет и поймет намного больше! Так и с театром. Если таскать в театр подростков, это не значит, что они вырастут театралами. Да, они могут не прийти туда ни разу, вырвавшись из-под вашего крыла. В театр приходят после 27 лет. Я руководствуюсь этим, ставя свои постановки. Дети вырастут и придут и к чтению, и к театру, дайте им время.
— Что этот фестиваль дал иностранным участникам, на ваш взгляд?
— Российское искусство — очень сильный и мощный инструмент, это то, чем наша страна богата, и то, что сейчас находится на подъеме. Это наша настоящая мягкая сила. И чем больше иностранцы узнают о России на этом фестивале, тем богаче, масштабнее, значительнее для них будет наша страна.
