«Ленин. Пантократор солнечных пылинок» — книга Льва Данилкина стала главным лауреатом главной российской литературной премии «Большая книга». И главным в этом году объектом для окололитературных пересудов, конечно.
Внимательным читателям Лев Данилкин знаком и как критик, и как автор биографий писателя Александра Проханова и космонавта Юрия Гагарина, выходивших, как и книга о Ленине, в старинной серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия». Пять лет работы над книгой стали для автора интеллектуальным приключением: были «проглочены» 55 томов полного собрания сочинений вождя революции 1917 года, были пройдены все города и веси, где Ильич побывал: от Сибири до четырехсоткилометрового пешего маршрута в швейцарских горах.
В результате вышло 800 страниц, в которых биография героя трагична, весела, строга и иронична. «Бродилка» оборачивается детективом. Прошлое аукается с настоящим. Судьбоносные документы соседствуют с мимолетными меню ресторанов, где Ильич ел яичницу и думал о мировой справедливости. Книга толстая, а читать увлекательно. Герой и не сусален, и не карикатурен. Данилкин отшелушивает ложные мифы (и про «немецкого шпиона», кстати). А у нас все знания о Ленине — сплошные мифы с байками. Как же без них? Выходит, автор «Пантократора солнечных пылинок» открывает Ленина старого, но по-новому. Головоломка, однако.
Игорь Вирабов, «АиФ»: Лев, название вашей книги напомнило мне одну историю. На греческом острове Корфу есть гора Пантократор с монастырем на вершине. Однажды в поисках ее я заблудился, куда-то не туда заехал, спросил у грека-охранника, и тот, узнав, что гости из России, расцвел и долго гнался за машиной с криком: «Русия! Пантократор! Зюганов!» История, мне кажется, забавная.
Лев Данилкин: Очень смешная, да. Вообще, смех — важный ключ к Ленину, он был смешливый, они с Крупской постоянно смеялись. И это не был смех психопатов, одержимых какими-то странными инстинктами, наоборот, они над собой обычно смеялись, над тем, в каких нелепых ситуациях им иногда приходится оказываться. Даже когда Гегеля конспектирует, он смешно ворчит, что ничего не понятно ему: «Бим! Бом! Уф!» Я даже думал, не назвать ли мне книгу о Ленине так.
Ленин был обычным человеком, но его воспринимали как мессию, который должен освободить, спасти мир от капиталистического апокалипсиса.
— Но назвали «Пантократором солнечных пылинок». Откуда название, почему? Не могу не спросить: тень того догоняющего грека с острова Корфу взывает.
— Я понимаю, конечно, что и мое название кажется случайным набором слов, у меня даже на дипломе, который мне дали на «Большой книге», написано: «Пантократор солнечных вспышек». На сайте «Нового мира» вообще некоторое время висело «солнечных зайчиков»: и смех и грех. Но для меня это не бессмыслица.
Cолнечные пылинки — это как раз из ленинских конспектов Гегеля, 29 том собрания сочинений, там я нашел запись: «Душа есть солнечные пылинки». То есть солнечная пылинка — это свет и тьма одновременно. Это хорошая, мне показалось, метафора для ленинского метода. Диалектика, единство и борьба противоположностей: и прозрение, и ослепление, и истина, и террор, и материя, и дух.
«Пантократор», «всевластитель», отсылает к теме власти, но не только светской, но и духовной, над душами. Ленину, так получилось, пришлось оказаться во главе революции не только социальной, но и религиозной, настоящей реформации. Ленин был обычным человеком, но его воспринимали как мессию, который должен освободить, спасти мир от капиталистического апокалипсиса. И этот образ — страна-храм с куполом, снесенным ветром истории, вместо которого возникает другой, на котором тоже должен проявиться свой Пантократор.
Словом, это такая полуметафора, полуиероглиф, для меня он понятен, для читателя ближе к концу книги — тоже, надеюсь.
Какой смысл писать про человека, который всем нравится, чья жизнь только подтверждает картину мира, которая тебя и так уже устраивает?
— Одни читатели решат, что вы слишком добры к своему герою, другие кинутся защищать героя от автора. Много недовольных?
— Тут важно не путать меня и рассказчика. Это я, автор книжки, отношусь к Ленину тепло, я рассказываю об этом публично. Но автора, меня, в книге нет, в книге сконструирован рассказчик, который к Ленину относится, условно, «как все», — никак или скептически — но просто хочет понять, кто такое Ленин, мысль разрешить. Ну и да, там он претерпевает некоторое изменение: сначала он относится к своему персонажу с явной иронией, но ближе к финалу, по мере того, как он узнает о нем, иронии становится меньше, а уважения — больше.
Наверное, недовольных больше. Не наверное, явно. Но что мне теперь, умолять их простить меня за то, что я узнал? А дальше что? Я сейчас вообще про другое, про другого персонажа уже думаю, про гораздо более странного человека, претендующего на еще более радикальное изменение картины мира, чем Ленин. И что мне, заранее думать о том, сколько людей, на меня глядя, будут крутить пальцем у виска? Какой смысл писать про человека, который всем нравится, чья жизнь только подтверждает картину мира, которая тебя и так уже устраивает?
Жалко, что нет «Лонли Плэнета» (Lonely Planet — популярные путеводители) по ленинским местам, это была бы выдающаяся книжка, вы кучу мест увидите с очень неожиданных ракурсов.
— Вам, говорят, удалось найти «своего» Ленина в противовес привычному, обобществленному. Какой это Ленин? И почему за ним, как уверяли вы, надо устраивать погоню?
— В случае с Лениным погоня — потому что он вроде как всю жизнь просидел за книжками, но на самом деле перемещался по миру с невероятной для своей эпохи скоростью. И это важно, он не только в библиотеке узнавал, как все устроено. Конечно, лучше самому гоняться, в случае с Лениным это здорово, жалко, что нет «Лонли Плэнета» (Lonely Planet — популярные путеводители) по ленинским местам, это была бы выдающаяся книжка, вы кучу мест увидите с очень неожиданных ракурсов.
Но, конечно, никакой гарантии, что ты поймаешь по ходу этой погони именно Ленина. В его случае это скорее апория, парадокс, вроде как про Ахиллеса и черепаху: чем ближе к объекту, тем меньше шансов схватить его за шиворот. Ты понимаешь, что он не как все, что он обладает, как говорят голливудские сценаристы, «особыми способностями».
Ленин был философ и историк, он действовал не интуитивно, а — всегда- аналитически, в его решениях всегда есть научная подоплека.
— О литературных пристрастиях Ленина, как правило, судят по затертым афоризмам: про «матерого человечища», про архискверного Достоевского, про «перепахавшего» Чернышевского. Но вот загадка (sic!): в юности он страшно увлекся повестью Тургенева «Андрей Колосов». В ней он нашел формулу «святости любви» и «настоящий, а не пошло-буржуазный взгляд на взаимоотношения мужчины и женщины». Но в повести же все непросто: герой то «боится женщин», то привязывается к другу Колосову, «как ни к одной женщине», а то от девушки, готовой замуж, сбегает, потому что «более думает о Колосове, чем о Варе». Мораль: лучше сбежать, чем жениться, когда в себе не уверен... Вот как понять, отбрасывая «пошло-буржуазный взгляд», дает ли нам что-нибудь для понимания Ленина знание о его юношеской страсти к этой книге Тургенева?
— На «тургеневоманию» Ленина обратил внимание давно еще меньшевик Николай Валентинов, автор вторых по остроумию — после Крупской — воспоминаний о Ленине. Он подробно влез в тему именно «Колосова», что такое Ленин в нем нашел. Он спроецировал «колосовскую» ситуацию на якобы существовавший треугольник Ленин — Крупская — Арманд и сделал вывод, что Ленин оказался слабее, чем тургеневский герой, что восхищаться-то он восхищался, а когда дошло до дела, то на практике не смог подтвердить «святость любви».
Мне кажется, это все ерунда и чушь. И про Арманд Валентинов ничего толком не знал и знать не мог, слышал звон, да не знает, где он. И уже поэтому вся эта конструкция неубедительная. Наверное, можно сказать, что, видимо, в молодости у Ленина в сфере «секс-энд-рилейшнз» была некая ситуация, — о чем мы можем судить только по косвенным признакам, по интересу к этому нехрестоматийному рассказу Тургенева — в которой ему пришлось сделать некий сложный выбор. Но я даже не стал про это писать в книге, потому что, мне кажется, весь этот «постельный код» в применении к Ленину вообще не работает, он вообще ничего в его фигуре и масштабе не объясняет. А что у него там были за юношеские отношения — какая нам разница, с какой стати нам совать нос в это?
Когда вылезла на меня летом 2012-го из памятника Ленину на Капри змея — я понял, что это исторглось мне какое-то послание, как будто приоткрылся вдруг лаз в другой, нижний, хтонический мир.
— А что за змея вам встретилась на острове Капри? Будто бы она и подтолкнула вашу не написанную еще тогда книгу... Вы суеверны, верите в знамения? А ваш герой?
— Не верил, нет, но Ленин был философ и историк, он действовал не интуитивно, а всегда аналитически, в его решениях всегда есть научная подоплека, для него политика — то же, что экспериментальная физика. Но я-то мракобес, я много во что верю: и в какие-то иррациональные резонансы, в которые могут вступать вроде бы не связанные друг с другом события.
Так что, когда вылезла на меня летом 2012 года из памятника Ленину на Капри змея, я понял, что это исторглось мне какое-то послание, как будто приоткрылся вдруг лаз в другой, нижний, хтонический мир. И для меня Капри — важное место, там был первый большевистский анклав, протобольшевистское государство Горького и Богданова, это такие большевистские Помпеи, погребенные под слоями пепла исторического Везувия.
Так что змея — да, свидетельство, что идея жива и ждет еще своего воплощения.
