170 лет назад, 4 марта 1852 года, скончался «чиновник VIII класса, коллежский асессор, урожденный Николай Яновский». Именно такая запись была сделана в полицейском протоколе.
Потеря вроде невеликая — согласно «переписи чиновничьего состояния», таковых насчитывалось 4671 человек. Но в действительности это была утрата грандиозного масштаба. Во всяком случае, Иван Тургенев написал об этом так: «Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить». Всё просто. «Урождённый Николай Яновский» предпочитал другую фамилию — Гоголь, поскольку семейное предание возводило его род к Остапу Гоголю, сподвижнику Богдана Хмельницкого. Именно под этой фамилией он и прописался в ряду классиков отечественной литературы.
И не только отечественной. Некоторые писатели с мировым именем открыто признавались в том, что находились под сильнейшим влиянием русского классика. Другое дело, что было таковых не то чтобы очень уж много. К тому же известны они, как правило, своими абсурдистскими экспериментами — среди тех, на кого Гоголь «надавил» сильнее прочих выделяются Франц Кафка и Рюноскэ Акутагава. Словом, на фоне Толстого, Достоевского и Чехова, которые, как считается, лучше прочих сумели донести до жителей планеты Земля масштаб и загадку «русской души», Гоголь выглядит этаким крепким середнячком.
Вот тут-то как раз и кроется серьёзнейшее упущение. Да, Толстой, Чехов и Достоевский сумели показать русского человека. Зато Гоголю удалось показать русское государство, его сильные и слабые стороны. По большому счёту, его произведения можно рассматривать как иллюстрацию знаменитого высказывания русского генерал-фельдмаршала Бурхарда Миниха: «Россия управляется непосредственно Господом Богом. Иначе невозможно представить, как это государство до сих пор существует».
Почему-то принято считать, что власть относилась к Гоголю благосклонно. Очень часто в подтверждение этого приводят историю с «Ревизором». Дескать, сам Гоголь признавался чуть ли не в клеветнических замыслах: «В „Ревизоре“ я решился собрать в одну кучу всё дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости и одним разом посмеяться над всем». Однако же ставить «клеветническую» пьесу на сцене разрешил не кто-нибудь, а сам государь император Николай I. Который к тому же изволил посетить премьеру, где хохотал в голос, аплодировал, а потом сказал: «Всем досталось, а мне — более всех!»
Так-то оно так, но не будем забывать о русской пословице: «Милует царь, да не милует псарь». Гоголь думал «посмеяться над всем», но слегка не рассчитал силу своего дарования. Получилось не только посмеяться, но и показать чиновничье-бюрократическую систему. Показать, как оно там всё по-настоящему устроено. На выходе получилось универсальное описание системы, которая задумана на самом верху, чтобы делать некое дело, однако её составляющие таковы, что это дело либо не будет сделано вовсе, либо будет сделано косо, криво и безобразно.
Такое не прощается. Знакомый писателя Лев Арнольди оставил любопытное воспоминание — он случайно оказался свидетелем беседы трёх сенаторов и генерала, которые за карточным столом обсуждали фигуру Гоголя и в выражениях не стеснялись: «Я всегда удивлялся, как это правительство наше не обращало внимания на него: ведь его стоило бы за эти „Мёртвые Души“, и в особенности за „Ревизора“, сослать в такое место, куда ворон костей не заносит! Ведь это революционер! Я удивляюсь, право, как это пускают его в порядочные дома?» Наверное, можно было бы принять это за обычный салонный разговор, своего рода перемывание костей. Но Лев Иванович задержался у карточного стола. И тут произошёл, как говорят, классический «срыв покровов» — оказывается, чиновники высокого ранга обсуждали не столько писателя, сколько свою личную обиду: «Когда я был губернатором и когда давали его пиесы в театре, поверите ли, что при всякой глупой шутке или какой-нибудь пошлости, насмешке над властью, весь партер обращался к губернаторской ложе. Я не знал, куда деться, наконец, не вытерпел и запретил давать его пиесы. У меня в губернии никто не смел и думать о „Ревизоре“ и других его сочинениях!» 
Заметим — это было при жизни Гоголя. Может быть, ситуация исправилась потом? Может быть, всё-таки одумались и вспомнили ещё одну русскую пословицу: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива»?
Ничуть. Через двадцать лет после смерти Гоголя министр внутренних дел Александр Тимашев требовал прекратить сценические постановки «Ревизора». Основание: «Пьеса производит слишком сильное впечатление на публику, и притом не то, какое желательно было бы начальству».
Самое интересное, что «желательное начальству» Гоголь всё-таки написал. Вернее, почти написал. Это второй том «Мёртвых душ». Считается, что писатель в приступе нервного расстройства случайно сжёг своё произведение за девять дней до смерти. Впрочем, кое-что всё-таки удалось восстановить. Так, рукопись обрывается на речи некоего князя-губернатора, который арестовал «подлеца Чичикова» и намерен очистить Россию от скверны коррупции: «Бесчестное дело брать взятки сделалось необходимостью и потребностью даже и для таких людей, которые и не рождены быть бесчестными. Знаю, что уже почти невозможно многим идти противу всеобщего теченья. Но я теперь должен, как в решительную и священную минуту, когда приходится спасать свое отечество, когда всякой гражданин несет всё и жертвует всем, я должен сделать клич к тем, у которых ещё есть в груди русское сердце... Гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управленья, образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного».
Спору нет — выглядит красиво. Но слишком напоминает фантастику. Возможно, Гоголь сжёг второй том вовсе не случайно, а специально, поняв, что плетью обуха не перешибёшь, и что такой князь-губернатор явится ещё не скоро. Да и явится ли вообще?
