В нынешнем сезоне Театр Маяковского приготовил четыре премьеры. Первая — «Московский хор» Никиты Кобелева по пьесе Людмилы Петрушевской. Героиню Евгении Симоновой, морально уставшую от жизни Лику, зритель застаёт в 1956 г. Ужасы XX века разрушили её некогда дружную семью. Родственники предают, доносят друг на друга, ненавидят, проклинают. Но при этом все поют в хоре, где нужно звучать в унисон. Народная артистка России Евгения Симонова считает: постановка эта актуальна именно сегодня.
«Хор превращается в полк мертвых»
— Евгения Павловна, в спектакле «Московский хор» звучат слова: «Пройдёт время, и изобретут средство от клопов, и люди переедут в отдельные квартиры и будут относиться друг к другу всё лучше и лучше». Первые два пункта уже достигнуты. А как, по-вашему, у нас сейчас обстоят дела с личными отношениями? Стали мы добрее друг к другу?
— Отношения людей — это всегда очень сложно. Скажу больше: это вообще самое сложное, что только есть в мире. Гораздо сложнее, чем изобретение лучшего средства для выведения клопов. И простыми они никогда не станут. Так человек устроен. Сложно.
В спектакле я играю мать, которая любит сына, любит свою семью, и в отчаянной попытке соединить несоединимое она пытается удержать всех вместе. У неё не очень это получается, но она не оставляет этих попыток и продолжает бороться за то, чтобы семья была вместе.
— Но зачем же они, извините, так гадят друг другу?
— Они все изломаны, искорежены, поэтому всё так мучительно и больно в этой семье. Моя сестра и племянница по спектаклю приходят из ада: из лагерей. Сын вернулся с войны, и этот ад войны — в нём, он его не отпускает. Это не просто история любвеобильного мужчины, изменившего жене, нет. Он тоже жертва.
Пьеса Людмилы Петрушевской прекрасная, сейчас так мало хорошего материала, поэтому выдерживает много постановок разных режиссёров.
— Вы, кстати, смотрели в Санкт-Петербурге спектакль «Московский хор» Малого драматического театра?
— Посмотрела несколько раз. Кому-то мешает смотреть спектакли в других театрах по пьесам, в которых сама будешь играть. А мне это, наоборот, только помогает. Мне очень понравился спектакль Льва Додина. Что-то от той героини я тоже пыталась взять.
— А каково вам играть в зрительном зале, когда публика сидит на сцене?
— Я люблю всё новое. Когда узнала об идее режиссёра актёрам поменяться местами со зрителями, она сразу мне понравилась, так как работает на мощный смысл. Но были, конечно, и трудности. Потому что конструкция — сцена выше, зрительный зал ниже — складывалась веками. Когда на репетициях мы ходили между рядами, у нас сначала были все тела в синяках. Потом как-то приспособились. Зрительный зал большой, можно развернуться. Мне кажется, что эксперимент удался, он интересен. Огромное пространство зала создает удивительное ощущение, будто эти маленькие люди, персонажи спектакля, совершенно беспомощны в этом аду. Большие портреты, стоящие на зрительских креслах, символизируют погибших. А пустые кресла и московский хор для меня превращаются в полк мёртвых. Потому что здесь фотографии моей мамы, здесь фотографии моего деда, Станислава Венедиктовича Станкевича, который был расстрелян в 1937 году.
Тема, поднятая в спектакле, мне кажется, сейчас стала опять очень актуальной.
«У нас должно быть так же»
— Почему?
— Потому что сегодня, когда портреты Сталина несут в открытую по улицам...
— А как вы объясняете ту волну любви к Сталину, которая вновь поднялась? «Вождя народов» признали чуть ли не самым популярным человеком ХХ века...
— Это очень сложный вопрос. Мне кажется, так не может и не должно быть. Для меня, во всяком случае, это совершенно недопустимо, я от этого физически страдаю. В Германии ведь Гитлер запрещен. При нём же было очень мощное развитие Германии, но он запрещен: если ты упомянешь Гитлера, то будет штраф бешеный, тебя могут посадить в тюрьму. Мне кажется, у нас должно быть так же. Потому что невозможно забыть эти миллионные жертвы.
