На экраны выходит фильм «Время первых». Евгений Миронов сыграл в нём главную роль: космонавта Алексея Леонова, первым из жителей Земли шагнувшего в открытый космос.
Отряд романтиков
Юлия Шигарева, «АиФ»: Евгений, «Время первых» — это, по-моему, второй фильм в вашей фильмографии, где вы играете живущего (на момент создания картины) человека. Вы рассказывали, как перед съёмками сериала «В круге первом» встречались с Солженицыным, и это вам помогло в работе над ролью. А с Алексеем Леоновым вы общались?
Евгений Миронов: Конечно! И в жизни Алексей Архипович оказался совершенно не таким, каким я его себе представлял. Он очень весёлый человек. «Весёлый» означает, что он всегда позитивно относится к происходящему, несмотря на сложные, а порой и катастрофические ситуации, что в космонавтике не редкость. Такое отношение — лёгкое, с иронией — и к происходящему, и к самому себе, помогло ему выжить и не один раз.
— Для нас, рождённых в СССР, космос и космонавты всегда были окутаны ореолом романтики. Вы этот мир увидели, что называется, с изнанки. Романтизму там место остаётся? Или это просто очень тяжёлая работа?
— Там абсолютно ничего не изменилось со времён Гагарина! Серьёзные люди — конструкторы, врачи, сами космонавты — относятся к полётам в космос очень трепетно. Как к чуду. Потому что каждый раз ты до конца не знаешь, что может произойти. Никто ведь не отменял человеческий фактор. Психологическое состояние человека, который летит в совсем иное измерение. Он там человеком перестаёт быть. В космосе работают другие законы физики, физиологии. Ты не можешь там нормально ходить, есть, пить, работать. Ты переносишься в иной мир. И они все так это и воспринимают: как путешествие за пределы обыденности. И я тоже теперь вхожу в этот клуб романтиков (смеётся), слежу за каждым новым изобретением, за новостями, связанными с исследованием планет.
— Они суеверны?
— Да, суеверны. Нам позволили присутствовать при запуске очередного отряда космонавтов. Эта церемония складывалась годами! Космонавты выходят из гостиницы и под песню «Трава у дома» идут к автобусу. Их приветствуют те, кому разрешено быть на космодроме. Потом автобус едет на базу, где их одевают в скафандры. Короткий пресс-брифинг, финальное общение с родственниками, и космонавты едут туда, где стоит сама ракета. Туда уже всем посторонним вход запрещён (только для нашей группы сделали исключение). Космонавтов берут под руки руководители полёта и доводят до самой ракеты. Они машут рукой, садятся в лифт, уезжают наверх…
А дальше проходит почти два часа до старта. Я спросил: «Зачем ждать? Ведь всё уже готово!» Мне объяснили, что эти два часа космонавты на борту якобы работают: листают бортовой журнал, делают какие-то записи. На самом же деле в это время они привыкают к мысли, что следующие двое суток проведут в этих своих креслах в архинеудобной позе. Им необходимо время, чтобы свыкнуться с мыслью, что сейчас жизнь их изменится.
«Были не готовы»
— В фильме Леонова и Беляева преследуют катастрофы: у Леонова раздуло скафандр, и он никак не мог пролезть назад в люк, приземлились в глухой тайге в жуткие морозы и чуть не замёрзли насмерть. А в жизни всё было спокойнее?
— Леонов, посмотрев картину, сказал, что в жизни всё было ещё страшнее и трагичнее. Тот полёт дался ему непросто.
— А вам тоже пришлось пройти «курс молодого космонавта»?
— Да, мы с Костей Хабенским прошли тренировки. Нас гоняли на той же центрифуге, которая сохранилась чуть ли не со времён тренировок Леонова и его коллег. Но физическая выносливость была не самой главной проблемой. Гораздо острее оказалась проблема психологическая: замкнутое пространство, в котором мы должны были ещё и сыграть драматические сцены. Впервые в моей актёрской жизни я ощутил некий страх. И мне вовсе не стыдно про это говорить.
Кстати, космонавты не скрывали самых тонких и деликатных подробностей, чтобы следующим летящим на орбиту было проще. Например, Герман Титов признавался, что у него в космосе начался страшный токсикоз. Он долго думал, рассказывать ли об этом комиссии, потому что неловко как-то про такие вещи откровенничать. И тем не менее решился, чтобы остальные космонавты понимали, что их может ожидать.
— К вопросу про страх. Хабенский-Беляев говорит вашему герою: «Страха ты не знаешь, это плохо».
— А Леонов отвечает Беляеву: «Есть страх». Человек, лишённый страха, — это сумасшедший. И у Леонова, как у человека нормального, страх есть. Но, решаясь на рискованные шаги, он его таким образом преодолевает.
Это же и сейчас в нас есть: мы готовы на подвиг, готовы преодолевать очень сложные ситуации. Это в нашем характере. Мы бросаемся на амбразуру, и нам это сделать легче, чем жить в мирное спокойное время.
Первый отряд космонавтов, конструкторы, врачи, готовившие те полёты, — это поколение, которому пришлось пережить невероятные испытания. Кому-то — голод и разруху военных лет, кому-то — ГУЛАГ (как Сергею Королёву, которому в лагерях сломали челюсть). И тем не менее даже без оглядки на свою тяжёлую личную историю все они верили в то, что в космос шагнуть реально. Возможно, вера эта проистекала из желания новой жизни.
Тот же Королёв… Выход в открытый космос случился в 1965 году. А меньше чем через год конструктора не стало. А у него столько программ было написано (в том числе по освоению Луны и Марса), которые так и не осуществились.
— Люди, которые сегодня работают в нашей космической промышленности... Их потенциал сопоставим с азартом тех, кто начинал? С тем же Королёвым?
— Да, это удивительным образом сохранилось. Люди там занимаются своим делом, несмотря ни на что, и прежде всего — на экономические проблемы. Я просто снимаю перед ними шляпу. Нынешний главный конструктор РКК «Энергия» — бывший бизнесмен. Но он забросил бизнес и с головой ушёл в космические разработки. Он с горящими глазами рассказывал мне про надувной модуль, который у них сейчас в разработке. Он позволит провести огромное количество новых исследований на космических станциях. Это абсолютное наше ноу-хау. У американцев такого нет. Но это, к сожалению, требует больших финансовых вложений. Так что этот вопрос остаётся открытым.
— Мы действительно во многом были первыми: первыми запустили спутник, первыми полетели в космос, первыми вышли в открытый космос...
— … первая женщина-космонавт была наша…
— … первый самый долгий полёт — наш. Но, когда смотришь сегодня кино, кажется, что никаких прорывов этих не было, что мы плелись в хвосте у американцев. Мы научную битву выиграли, а пропагандистскую — проиграли. Обидно?
— Обидно! Я читал про один из опросов, который провели в Лондоне, Нью-Йорке и Берлине: людям показывали фото Гагарина и спрашивали, знают ли они, кто это. Из тысячи лишь человек 5 сказали, что это Гагарин. Остальные не опознали первого космонавта Земли.
И тут мне даже не за американцев или немцев обидно: мне обидно, что наше молодое поколение про этих героев не знает. И это проблема! Почему в космосе выиграли, а в кинематографе проиграли? Не готовы были! Особенно в постсоветское время, когда кинематограф остановился. Мы технически не были готовы к съёмкам таких затратных фильмов про космос. И я горд, что наше «Время первых» и «Салют-7», который выйдет осенью, стали первыми ласточками. Что мы теперь тоже можем рассказать о космосе на уровне Голливуда.
— Вы параллельно работали над двумя разными ролями: деятельный, энергичный Леонов в кино и рефлексирующий, мучающийся Иванов Чехова в Театре Наций.
— (смеётся) Было такое.
— Чем вас привлёк Леонов, могу понять. А вот чем Иванов заинтересовал?
— Исторической необходимостью, так скажем. В здании, в котором сейчас находится Театр Наций, в начале ХХ века располагался Театр Корша. Именно по заказу Корша Чехов написал первую большую серьёзную пьесу: «Иванов» (до этого были в основном водевили). В Театре Корша «Иванов» прошёл лишь три раза. И мне захотелось восстановить историческую несправедливость.
А что касается моего персонажа, Иванова... Я до сих пор его ищу, честно вам признаюсь. Я его ассоциирую в большей степени с самим Антоном Павловичем. То, что Чехов проделал в «Иванове», было почти революцией в драматургии. У него получился герой без развития, изначально находящийся в депрессии и никак не изменяющийся в течение пьесы. Это очень смелый драматургический ход. Уважение большое Антону Павловичу за такие эксперименты, но для артиста это Голгофа.
— Театр Наций, которым вы сейчас руководите, отметил десятилетие. Не жалеете, что ввязались в эту историю?
— Что вы! У нас сейчас такая жизнь интересная!
— Но сами-то сколько могли за это время сыграть. А вместо ролей у вас сметы, ремонт, постановочные планы…
— Знаете, убытки в таких ситуациях не считают. Когда я захожу в театр и вижу, как уже на трёх площадках Театра Наций постоянно кипит работа, какие артисты приходят к нам на проекты, всё это меня вдохновляет.
— То есть, страха вы тоже не имеете? Всех этих людей кормить нужно! А это непросто по нынешним временам.
— Я себя причисляю к нормальным людям. И страх периодически возникает. Особенно по утрам, когда открываю глаза и читаю СМС с количеством возникших проблем, которые надо разруливать. Но к вечеру, особенно когда смотрю прогон нового спектакля, понимаю: всё не зря!
