Елена Соловей: «Я не раба любви»

После творческого вечера, где все поздравили ее с юбилеем, Елена Яковлевна очень волновалась. Не ожидала такого интереса к своей персоне - ведь прошло 16 лет с момента ее отъезда в Америку.

- Вы всегда хотели стать актрисой?

- Мне кажется, все девочки мечтали когда-нибудь стать актрисами. Жизнь тогда была очень насыщенной. В хоре пели, на танцы ходили, спектакли ставили. Я всегда хотела сыграть Золушку. А у нас ставили оперу "Гуси-лебеди", и мне приходилось играть сову и петь: "Угу-угу, я дорогу стерегу".

- Вы считаете себя удачливым человеком?

- Да, безусловно. Я вам расскажу невероятную историю. Я первый раз не поступила в Школу-студию МХАТ. А для девочки, приехавшей из Красноярска, чтобы стать актрисой, нужно непременно учиться в Школе-студии МХАТ. Я прошла три тура, но не поступила. И поняла, что должно было случиться именно так. Здесь я не нужна.

На следующий год поступаю во ВГИК, в мастерскую Бориса Андреевича Бабочкина. Именно там встречаю Рустама Хамдамова. Понимаете, я бы его больше нигде не встретила. А он жил в то время на одной лестничной площадке с Анатолием Мироновичем Налем, который собирался снимать фильм "Цветы запоздалые". Они пьют чаек, и Наль говорит: "Вот ищу девочку молоденькую". А Рустам ему: "Есть же Лена Соловей. Надо ее посмотреть". Наль ищет, перебирает всех молодых актрис. Затем приходит в институт, я ему показываю "Чайку", и он меня берет на роль. Разве это не судьба? Я никуда не стучалась, не билась. В этом и было мое счастье.

Очень многие хорошие актеры и актрисы не состоялись не потому, что они хуже, чем я, а потому, что не было такого человека, как у меня Рустам, который бы их увидел. Режиссер должен тебя придумать, построить, ввести в конструкцию своего придуманного мира.

- Вы с такой любовью рассказываете о Рустаме Хамдамове...

- Я была в него очень влюблена. Видите, даже сейчас краснею. А потом влюбилась еще сильнее, но уже в другого человека. Я, наверное, чудовище (смеется). Ну не знаю. Это сложно объяснить. Может быть, судьба меня тоже так хранила. Рустам особенный человек. Если к солнышку сильно приблизиться, можно обжечься. А когда есть расстояние, ты чувствуешь очень сильное притяжение. Наверное, на этом расстоянии нам и суждено было быть. Я никогда его не забываю. Он мой автор.

А мужа я сама себе выбрала. Почувствовала, наверное. До этого я не один раз влюблялась, и все это была страдательная любовь, а тут меня вдруг поняли.

- Вы ответили для себя на вопрос о том, что такое любовь?

- Любовь - это бесконечное прощение. Любовь - это когда ты понимаешь, что не можешь жить без человека. Мужчина, который был рядом со мной, всегда был для меня самым лучшим. Есть формула, что мы любим человека не за его достоинства, а вопреки его недостаткам. И еще очень важно не чувствовать себя жертвой. Именно на этом ощущении заканчиваются все отношения. Мол, вот я вышла за тебя замуж, родила тебе ребенка, а ты такая сволочь... Надо признать: все, что ты делаешь, делаешь для себя, потому что тебе это нужно. Надо понимать, что рядом человек, у которого помимо жизни с тобой есть и своя судьба. И важно не посягать на нее. Только все сказанное вовсе не означает, что я "раба любви".

"ГДЕ СЕМЬЯ, ТАМ И ДОМ"

- Знакомо ли вам чувство ностальгии?

- Я очень скучала по близким людям, особенно по маме. Тоска была безумная. Я смотрела на прохожих и видела в них своих родных. Мне казалось, что вот этот мужчина похож на моего брата, а эта женщина - на мою маму... Мама так и не успела ко мне приехать, она умерла, причем ужасно. Но это отдельный разговор. А папу я забрала в Америку, недавно брат ко мне приехал.

В целом с ностальгией я мало знакома. Живу в Нью-Джерси, в городке под названием "Ясная поляна". Сначала от новых мест было очень странное впечатление. Мы переехали из большого города в провинцию, где все намного спокойней и размеренней. Мне было проще адаптироваться, потому что я тогда занималась своей шестимесячной внучкой Соней. Оттого, что было очень много забот, связанных с домом, во мне поселился покой.

И потом, я человек самодостаточный. Я могу жить собой, своим домом. Если завтра моя семья уедет на Памир или Северный полюс, то у меня и там будет дом. Я буду принимать все как данность. Где семья, там и дом. Так что адаптировалась я в Америке прекрасно, легко. Моя семья - это спасение от любых депрессий и невзгод. В ней и есть теперь моя творческая реализация.

Но все равно Америка осталась для меня чужой страной. Она не будет своей даже для моих детей. Разве что только для внуков. Но это естественно. Им гораздо проще принять эту культуру.

- Но вы там чувствуете себя свободным человеком?

- Абсолютно свободным человек быть не может. Особенно когда ты в возрасте и начинаешь зависеть от всяких гадостей, которые происходят внутри тебя. Ты зависишь от каких-то людей, от массы внешних обстоятельств. С другой стороны, я приехала в другую страну уже в зрелом возрасте, ничего не добивалась, не строила карьеру. Был театр - и я работала в театре, появилась детская студия - тоже хорошо. И это дает совершенно другое качество свободы.

- Вам, кажется, совершенно чужда амбициозность?

- Единственное, на что хватает моих амбиций, - чтобы внуки посмотрели мои фильмы. Внучка пересмотрела все, я спрашиваю: "Соня, ну ты знаешь, что это я?" А она говорит: "Да. Похожа".

- Скажите, вам уютней было в советском времени или сейчас?

- Я советская девочка. Но сейчас у моих детей и внуков есть ощущение внутренней свободы. У нас было ощущение сильной заорганизованности. Сначала принимали в октябрята, потом в пионеры. Если не принимали - слезы ручьем. И все это были как бы ступени твоего развития. Считалось, что человек хоть и индивидуум, но все равно общественное животное. Когда за тебя кто-то думает, кто-то решает, жить гораздо легче. Видимо, в этом и было советское счастье. Вы уже совсем другие. Вы уже не можете так жить.

Сама я была очень правильной девочкой. Один-единственный раз влезла в школьное окно.

В школе организовали вечер, а мы опоздали на него. Смотрим - открытое окно. Мы залезли и побежали наверх, не испытывая никаких угрызений совести. Вдруг идет директор, которого мы все обожали, и говорит: "Лена, и ты!!! Из-за вас вечер закрывается". Можете себе представить, из-за трех человек, которые залезли в окно, вечер прекратили. Что я испытывала? Жуткое чувство вины. Я не жила, наверное, месяц. Я страдала. Лучше бы меня наказали. И еще нам было запрещено приходить на все вечера. А что я сделала плохого?

"МИХАЛКОВ ЗАКРИЧАЛ"

- Вы снимались в нескольких фильмах Михалкова: "Раба любви", "Неоконченная пьеса для механического пианино", "Несколько дней из жизни Обломова". Никита Сергеевич - ваш режиссер?

- Конечно. У Никиты Михалкова всегда что-то происходило на съемках - мы репетировали, выстраивали роль. Все уезжали в киноэкспедицию и ничем больше параллельно не занимались. Кстати, Жора Бурков должен был играть Захара в "Обломове", но не сыграл. Никита Сергеевич требовал, чтобы мы все лето потратили на репетиционный процесс. А Жора тогда ставил спектакль в театре и не мог приехать. Он сказал: "Никита, да ладно тебе, приеду и сыграю". Но Михалков уперся - раз не можешь приехать, значит, все, потому что без репетиции ничего не сыграешь. И не дал Буркову Захара.

Когда я увидела готового "Обломова", очень расстроилась. Никита Сергеевич все перетасовал по-другому. Я играла развитие романа с Обломовым, а в результате Ольга Ильинская получилась хищницей и самкой, которой просто кто-то подвернулся для реализации ее планов.

В том же "Обломове" снималась сцена с письмом, и Ольга должна была плакать. Читала письмо, плакала, потом видела Обломова, рвала письмо и убегала. И у меня после этого письма началась истерика. Михалков закричал: держите ее, держите, быстро на ту точку, снимаем дальше. И это не меня нельзя было остановить, это Ольгу Ильинскую нельзя было остановить. И второй раз я бы этого не сыграла. Потом я видела на экране такое уставшее и измученное лицо... Сыграть это невозможно. Это должно было произойти по-настоящему, я действительно к тому моменту эмоционально устала.

В "Рабе любви" был такой эпизод. Никита Сергеевич ставил мне музыку, а я должна была поворачиваться на камеру и плакать. Я оборачивалась и плакала, а потом оператор Паша Лебешев говорил со своей неповторимой интонацией: "Леночка, извини, пожалуйста, но у нас брак на пленке. Можно еще раз?" Я опять оборачиваюсь и плачу. А он говорит: "Лена, извини, ты не в фокусе. Можешь еще раз?" Все-таки очень важно, кто стоит за камерой и как он к тебе относится. Ты же все это очень точно чувствуешь, ты же артист.

- Вам, наверное, с удовольствием предлагали бы сейчас работу в России. Почему вы не можете найти хорошего агента и начать снова сниматься?

- У меня в жизни все происходило случайно. Наверное, я боюсь брать на себя инициативу.

Юлий Карасик собирался делать "Стакан воды" и очень хотел, чтобы я у него играла. Причем сам позвонил: "Лена! Ну ты, дурочка, не понимаешь, это будет лучшая твоя роль. Гениальная роль для тебя!" А еще моя подружка, его дочка Наташа Карасик, тоже говорила: "Лена, ну, пожалуйста, попробуйся у папы!" Я не хотела. Но все же попробовалась и сразу уехала на съемки к Михалкову. А потом Юлий Карасик звонил Никите Сергеевичу и спрашивал: "Никита! Ну, что там Соловей? Почему она отказывается у меня от роли?" А Михалков говорит: "Ты знаешь, она вообще немного не в себе, она немножко ненормальная, от всего отказывается". И правда, это свойство моего характера. Мне всегда очень сложно переступить порог. Только когда уже переступила, тогда ничего, можно располагаться.

- Чем вы сейчас занимаетесь?

- Я придумала для себя студию и получаю удовольствие, когда занимаюсь с детьми. Именно получаю удовольствие. Мы ставим спектакли, у меня есть очень талантливые ребята. Я хочу, чтобы они оставались сами собой.

Смотрите также:

• Наталия Белохвостикова: «Любящая женщина стремится окружить мужа уютом» →
• «Когда женился, думал — навсегда». Андрею Соколову — 55 →
• Мария Куликова: «Не имею права мечтать о Голливуде» →