5 октября худрук и дирижер Российского государственного симфонического оркестра кинематографии Сергей Скрипка отмечает 70-летие, а оркестру исполняется 95 лет. Накануне двойного юбилея дирижер рассказал АиФ.ru о работе в три смены в советские времена, о том, как оркестр в 1990-е чуть не приватизировала королева бензоколонки, и о том, почему считает творчество Шнура «музыкой для мобильников».
Владимир Полупанов, «АиФ»: — Сергей Иванович, несколько лет назад вы возмутились тем, что на премии «Ника» приз за лучшую музыку в кино (за фильм «Бумер») получил Сергей Шнуров. «Это же музыка для мобильника, — сказали вы. — Это сильно принижает премию». Кто принял такое решение?
Сергей Скрипка: — Уважаемые мной люди, которые поддались давлению критиков. Есть Гильдия композиторов, там люди, которые соображают в этом деле. Надо на их мнение ориентироваться, а не на мнение критиков, которым понравился фильм «Бумер». А значит, понравилась и музыка. У Шнурова это не музыка, а рингтон, который здорово придуман. Я с удовольствием смотрю клипы «Ленинграда». Они блестяще сделаны!
— Но музыки там нет, по-вашему?
— Я бы не сказал. Это уже какое-то синкретическое искусство. То, из чего выросла опера: драматическое и музыкальное действие. Все виды искусства соединены в одно. Поэтому «Лабутены» я не могу воспринимать без клипа. Без видеоряда это довольно пошлая штука. Как это снято! Едкая сатира. Очень злая. В самую болевую точку. А «Кабриолет»! Это тоже шикарно!
Я с уважением отношусь к Шнуру, он талантливый парень. И в «Бумере» он сделал блестящую работу. Но при чём тут музыка? Это можно оценивать как звуковой дизайн, оформление. Но нам же это предлагают как образец киномузыки, на который нужно равняться. Что такое любая премия? Это указание горизонта. Смотрите, как надо. А разве так надо писать музыку для фильмов?
— Читал ещё одно ваше высказывание о том, что в современных российских сериалах много музыкальных заимствований из сериала «Скорая помощь». Это правда?
— Я привёл в качестве примера «Скорую помощь», где найден своеобразный саунд. Ты его сразу узнаешь: о, это «Скорая помощь». Эти приёмы, действительно, часто используют в наших сериалах. Видимо, режиссёр дал задание: «Сделай мне как в „Скорой помощи“». Моя жена любит смотреть каналы «Русский бестселлер» или «ТВ 1000. Русское кино», где показывают в основном фильмы, которые не имели широкого проката. Были сняты и канули в Лету. На таких каналах их крутят. Сколько же там бездарной несчастной музыки, которая похожа одна на другую.
Меня удивляет, когда по Первому каналу идут серьёзные сериалы, где такая же убогая музыка, к большому сожалению, сделанная на синтезаторах. Почему Урсуляк, снимая сериалы «Жизнь и судьба», «Ликвидация», «Тихий Дон», делает это с оркестром? Наверное, потому что понимает, насколько важен оркестр, как он обогащает кино, придаёт ему другое измерение. Оркестр — это космос, благодаря которому фильм совершенно по-другому начинает раскрываться. Как говорил Козьма Прутков: «Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя». Сейчас, да и раньше были такие замечательные режиссёры, которые в музыке мало что понимают. Могу на пальцах одной руки пересчитать тех, которые разбираются в музыке.
— Пересчитайте.
— Назову одного, чтобы не обижать тех, кто останется вне списка: Георгий Данелия.
— Данелия как-то по-особенному относился к музыке в своих фильмах?
— Он как-то говорил: «Мне очень легко работать с Петровым, потому что он плохо играет на рояле. Когда он играет, я уже слышу, хорошая это мелодия или плохая. Если он коряво играет, но мелодия хорошая, мне это нравится. А Гия Канчели что бы ни играл, у него всё красиво звучит». Он заставлял Канчели играть одним пальцем, чтобы было понятнее.
— А Андрей Петров так плохо играл?
— Играл он довольно коряво. Он не пианист.
— Как можно быть плохим пианистом, но при этом блистательным композитором?
— Можно вообще не уметь играть на рояле и быть композитором. Знаю таких людей. Если назвать фамилии, это вызовет неоднозначную реакцию. Кто-то обидится, кто-то позлорадствует, третьи будут возмущаться: да как он посмел? Не называя имён, могу сказать, что есть замечательные композиторы, которые совершенно не умеют оркестровать. Мелодию сочинить могут, а расписать её для оркестра — нет. За них это «музыкальные негры» делают. На Западе, кстати, это распространённое явление. Так и Нино Рота работал, и почти все, кто работает для Голливуда. Кстати, композитор Джон Вильямс (музыка в фильмах «Звездные войны», «Гарри Поттер», «Один дома», «Индиана Джонс», «Список Шиндлера» и др. – Ред.) всё делает сам, ещё и дирижировать успевает. Но таких примеров мало. В основном все поручают кому-то доводить всё до ума.
— Композиторы мельчают?
— Я сейчас вступил в возраст, когда начинаю брюзжать.
— Это нормально.
— Одна актриса говорила: «Милочка, не надо мне рассказывать, что этот актёр талантлив. Я же видела Василия Качалова, Аллу Тарасову». Я работал с такими режиссёрами, как Данелия, Рязанов, Гайдай, Захаров, композиторами Минковым, Петровым, Догой, Эшпаем, Пахмутовой, Рыбниковым, Дашкевичем, Гладковым, Зацепиным. Мне казалось, что так будет всегда. На самом деле мне просто повезло, так как я попал в золотой век, самый расцвет нашей киномузыки. Многие из этих людей ещё живы, дай бог им здоровья! Это удивительные мастера. Они выстрелили обоймой. И сегодня есть очень хорошие ребята, но я бы не сказал, что есть такое же созвездие. Каждое поколение находит своих кумиров.
Увы, сегодня выросло поколение, которое вообще никого не знает из тех, кто был раньше. В одном из балетных училищ студентов спросили: «Вы видели, как танцует Уланова?» «Зачем нам это надо? Её ведь нет в живых», — ответили будущие балерины. Им это не надо. Их не интересуют традиции. Их никто не приучил к тому, что надо любить свою историю, смотреть на лучших представителей профессии.
Сколько в интернете видео такого рода. Стоит человек у памятника Пушкину, его спрашивают: «Кому памятник?» «Не знаю», — отвечает человек. «А кто написал „Полонез Огинского“?» — «Не знаю». — «А кто автор „Грибоедовского вальса“?» — «Не знаю». Люди сегодня ничего не знают: без систематики и фундаментального образования где-то чего-то нахватались.
— К жанрам поп- и рок-музыки вы как относитесь? Свысока?
— Почему же! Я работаю с этими жанрами. Много записал такой музыки. Вон на полке стоит диск «Клэптомания», который мы записали с предпринимателем, обожающим Эрика Клэптона. И вместе с его группой ездили даже на совместные гастроли, в клубе «Б-2» выступали. А сколько было разной поп-музыки! С Валерием Меладзе выступали, например. Я прекрасно отношусь к любым жанрам, когда это талантливо сделано. Но, когда в такси включают какую-нибудь русскоязычную радиостанцию, где звучит что-то типа шансона, у меня волосы дыбом встают. Музыку не обсуждаю. Там нечего обсуждать. Всё на синтезаторе сыграно. К тому же эти авторы друг друга копируют, чтобы попасть в формат. В текстах вообще что-то запредельное. К сожалению, вокруг звучит вот это. Причём очень громко.
— Вы правы, к сожалению, этого стало так много, что уже перестаёшь на это реагировать.
— Я начинал работать как дирижёр с Жуковским симфоническим оркестром. И до сих продолжаю с ним работать. Как-то мы давали в Жуковском концерт для научной элиты Подмосковья: доктора, кандидаты. Лучшие люди науки. Слушали не очень хорошо, хоть мы играли не слишком серьёзную музыку, которая легко воспринимается, в основном из кино: «Укрощение огня» Петрова и тому подобное. После концерта на банкете ко мне подходит один из докторов наук и спрашивает: «Почему вы так тихо играете?» «В каком смысле тихо?» — удивился я. «Надо всё время прислушиваться», — сказал он. «Хорошая музыка для того и создана, чтобы к ней прислушиваться. Её надо слушать, а не так, чтобы она через лобную кость сама проникала, — ответил я. — Именно когда ты вникаешь, ты понимаешь тонкости». Проходит какое-то время. На очередном банкете подошёл этот же учёный и сказал: «Вы оказались правы. Я стал по-другому слушать музыку».
Меня это так удивило. Редко бывает, что человек, привыкший, что музыка должна звучать громко, меняет своё восприятие. Мы с женой заходим в кафе и часто просим, чтобы сделали музыку тише, потому что общаться сложно. «Как тише? — удивляются администраторы. — Нас просят, чтобы было послышнее». Увы, мы потеряли культуру звука. Он стал очень агрессивным. Звук постоянно ломится в голову, как будто происходит трепанация черепа.
— Вас никогда не обижало, что зритель порой вообще не обращает внимания на музыку в кино?
— Почему это должно обижать? Мы большую часть этой музыки исполняем в концертах. У нас 14-й сезон идёт абонемент «Живая музыка экрана». Он разросся уже до двух абонементов в двух залах. Нас часто приглашают выступить ещё где-то. Например, в абонементе «По волнам нашей памяти». Мы играем киномузыку в том виде, в каком её написал композитор, как она была задумана. Это бывает очень интересно. Публика часто слушает и удивляется: «В этом фильме разве была такая музыка?»
— Вы же ещё играете музыку, которая была написана, но не вошла в фильм по тем или иным причинам?
— Да, у нас есть программа «Секреты музыкального озучивания», где мы играем музыку, о которой публика не знает вообще. Демонстрируем, как происходит запись. Берём мешочки с крахмалом и хрустим перед микрофоном, чтобы показать, как записывается звук шагов человека, идущего по снегу. В общем, дурака валяем. В этом концерте мы показываем, какую музыку наши композиторы любят подворовывать у классиков. Самое любимое произведение — третья симфония Брамса. Это столько раз было использовано в кино.
— Мы с вами встречаемся сразу же после вашей репетиции. Это самая черновая работа. Когда одни и те же куски проходишь неоднократно, наверное, устаёшь от музыки? Бывает, что какие-то произведения вы ненавидите?
— Музыку нельзя ненавидеть. Некоторые произведения мы играем из года в год. Не потому, что других нет. Просто одни очень нравятся, и они к тому же уместны в любом концерте. Как без них? Ты каждый раз находишь в музыке что-то неведомое, новый смысл в ней проявляется. Сегодня на репетиции мы работали над композицией из фильма «Война и мир» (музыка Вячеслава Овчинникова, которая звучит в эпизоде, где Наташа разговаривает на балконе с Соней, а князь Болконский случайно их подслушивает). Тонкое и изумительно нежное произведение. Я сегодня на неё час потратил. Но оркестр по-другому зазвучал. Музыканты впервые так тонко погрузились в самую суть.
Вообще, музыка безгранична, как Солнечная система. Поэтому важно научиться слышать оркестр и музыку во всех её нюансах. Тут важны навыки, знания, мудрость. Дирижер, я считаю, — профессия последней трети жизни.
— До какого возраста можно дирижировать?
— Пока рука поднимается (смеётся). Отто Клемперер под конец жизни дирижировал бровями. И оркестр его прекрасно понимал. Дирижирование — дело темное. Одного воспринимают, у него оркестр играет. У другого он звучит совершенно иначе. Особенно на конкурсах я это слышу. Один и тот же оркестр, а исполнение разное. С разным звучанием, разной степенью баланса. Тут все нестройно играют, а там вдруг заиграли. Почему — никто не скажет. Единственное объяснение — одно талантливо, другое нет. Вы читали книгу «Таис Афинская» Ефремова?
— Да. В юности.
— Там автор пытается нащупать объективные критерии красоты. Помню, нам говорили в вузе, что они основаны на «марксистско-ленинской методологии». Такую ахинею нам тогда преподавали, представляете. На самом деле нет никаких критериев красоты. Человек воспринимает красоту так, как он воспитан. Этим искусство и прекрасно, что оно непознаваемо. Вы никогда не сыграете Моцарта так, чтобы все сказали: «Лучше не сыграешь». Найдётся кто-то, кто сыграет лучше. Кто-то замечательно сказал, что музыка — это единственный инструмент для тонкой настройки мозга. В городе Жуковском это понимают. Поэтому там существует симфонический оркестр.
— Стоит только поаплодировать людям, от которых зависит судьба оркестра.
— Не всё так радужно, конечно. Приходится бороться. В наше время оптимизации и эффективных менеджеров, которых я бы лично на первом же суку… Ой, извините. Это не для печати. Люди, которые ничего не понимают, приходят, начинают всем рулить. Как в первой заповеди педагогики: не умеешь сам — научи другого. Эта заповедь сейчас воплощается везде. Раньше этим занималось политбюро, которое ни за что не отвечало и обязывало всех выполнять свои решения. Когда не получалось, был виноват ты, а не политбюро. У нас и сегодня полно таких товарищей. Одно сплошное политбюро.
— Музыкантов часто называют виртуозами. А бывают дирижеры-виртуозы?
— Дирижер обязан быть виртуозом. Виртуоз — это ведь человек, который в состоянии выдавать результат без тугодумия. Когда надо что-то очень быстро решать. Ну и пальчики, конечно, должны быстро бегать, техникой нужно обладать. Иногда ведь приносят партитуру, написанную вот такими каракулями (показывает партитуру — Ред.). Переписчики не все за подобное берутся. Иногда тебе такое кладут на пульт, и ты должен сразу это сыграть.
Композиторы, как правило, торопятся. Им дают посмотреть фильм за месяц до озвучивания (или, как говорят кинематографисты, «озвучания»), и они должны за этот срок написать всю партитуру. Бывает, что до последнего дня тянут. Уже смена записи идёт, а они ещё что-то дописывают. Поэтому привозят порой очень сырые партитуры, в которых и ноты фальшивые приходится исправлять. И это еще не всё. Надо «попасть в экран». Месяц назад режиссёр показал композитору один вариант, мы приходим на смену, а нам говорят: «Мы тут немного перемонтировали». И начинаем где-то выбрасывать куски, где-то добавлять, чтобы попасть в хронометраж. Это очень живая работа, за что я её очень люблю. Скучать нам не дают.
— Вы рассказывали, что в 1990-е ваш оркестр чуть не развалился. На что приходилось идти, чтобы спасти его?
— В начале 1990-х мы ушли от «Мосфильма» (какое-то время оркестр был одним из его подразделений). Мы просто стали ему не нужны. В те годы банкротство и приватизация устраивались с одной целью: прибрать к рукам коллекцию фильмов (на студии Горького и «Ленфильме» были похожие процессы). У «Мосфильма» богатейшая коллекция, которую, слава богу, удалось отстоять. И в этот период разброда и шатания мы на теле «Мосфильма» были как бородавка. Уйти-то ушли, а куда деваться, не знали. Доброхоты из оркестра привели ко мне ушлую даму, которая стала обещать небо в алмазах. Она владела одной бензоколонкой, и мы ей были нужны как юридическое лицо (наша печать, счета), полагаю, чтобы отмывать деньги. И наше помещение на Сретенке заграбастали бы как пить дать. Самым неприятным было то, что многие согласились уйти под её «крыло». Тогда я позвонил своему другу, который оказал нам помощь.
— Вы много раз говорили про друга-спасителя, но не назвали его имя.
— Зачем? Это мой близкий друг. Этого достаточно. В те непростые времена мы пришли к нему, и он, по сути, спас наш оркестр, отвлёк согласившихся на бензиновый рай обещаниями более крупных алмазов в небе. У нас случилась небольшая передышка. А потом я пошёл в Госкино вместе с группой наших товарищей. Руководить там было некем. И тут я прихожу с предложением: «Возьмите нас к себе». Глава Госкино Армен Медведев сказал: «Ребята, о чём речь? Конечно. Вы же наши». Так мы снова стали государственным оркестром при Госкино. Больших денег, разумеется, никаких не было. Но постепенно ситуация выправилась. И народ подтянулся.
— А в советские времена как вам жилось?
— В советские времена наш оркестр был самым высокооплачиваемым. Все оркестры были на зарплате, а мы — на сдельной работе. Фильмов было столько, что студии неделями ждали своей очереди. Мы работали по три смены в день в трёх разных местах. В оркестре тогда было около 170 человек. То есть можно было работать одновременно двумя полными составами и ещё ансамблем.
— И каков реальный размер вашей «фильмографии»?
— Как считать? Если 36 серий в картине, это один фильм или 36? Если фильм двухсерийный, это один или два? А если музыка звучит в крохотном мультфильме, то это считать? Очень трудно. Когда я получал звание профессора, от меня потребовали справку. Тогда пришлось подсчитать: порядка тысячи фильмов. Это было лет 20 назад. Я же молодой профессор и молодой народный артист. Сколько с той поры я записал музыки, невозможно подсчитать. Да и смысла нет. Есть такие фильмы, которые выходили под другими названиями. Вдруг вижу — моя фамилия в титрах, а название фильма незнакомое. На «Мосфильме» как-то мне показали распечатку, где было 10 фильмов, в которых звучит наш оркестр. Но я о них ничего не знал. Они вышли под другими названиями. И такое тоже бывает.
— Слышал, время от времени вы подменяли Хачатуряна?
— Было дело. В фильме «Плюмбум, или Опасная игра» звучит музыка, которая целиком записана нашим оркестром. Но в титрах указан Хачатурян. Потому что он уехал на гастроли, меня пригласили на замену. Но сказали, что в титрах меня не будет, так как они уже сделаны, а чтобы их переделать, нужны дополнительные средства. Ну что поделать? Во время озвучивания фильма «Москва слезам не верит» Хачатурян тоже куда-то уехал, я его подменял. Одну или две смены я провел на студии. И в этом фильме есть несколько кусков, записанных мной. В фильмах «Маленькие трагедии», «Любовь и голуби» эта история повторилась. Там меня в титрах тоже нет. Часто такое бывало, когда начиналась запись, Хачатурян куда-то уезжал. Гастролировал по всей стране. Ну и слава богу! Мне перепадала работа.
Все артисты раньше были «безлимитные». Работай сколько хочешь. А у дирижёров был лимит: не более 80 минут в месяц. За полгода набегало 480. Были такие нормативы. Но, поскольку работы было много, некоторые уже где-то к апрелю выбирали свой лимит. Больше нельзя. И тут появляюсь я в белом фраке. А поскольку я ещё тогда был не в штате оркестра (с 1977 по 1979 годы), то с октября по декабрь занимался «глубокой вспашкой». В эти месяцы я получал в три раза больше своего профессора.
— Сколько?
— В месяц доходило до 1 200 руб. Профессор получал 400.
— Немалые деньги! На что тратили?
— На семью. У меня жена работала в Ташкенте. И я каждый месяц туда летал. Подарки дарил, соблюдая восточные традиции. Я этих денег и не видел. Всё спускал, можно сказать (смеётся).
— Можете сказать, какова средняя зарплата музыканта в оркестре?
— Не могу. То, что написано в ведомости, не соответствует тому, что музыканты получают реально на руки. За каждый концерт им выплачивается ещё и премия. Плюс ко всему могут получить и квартальную премию, и то, что зарабатывают на записях киномузыки.
— И государством вы не обижены?
— У всех крупных коллективов грант — свыше 100 млн рублей. У нас — 54 млн — самый маленький. С другой стороны, мы долгое время вообще были без грантов. Приходилось выживать. Поэтому у нас зарплата меньше, чем в других крупных оркестрах.
— То есть текучки в оркестре нет?
— Она всегда есть. Но небольшая. Бывают ситуации, когда люди уходят в Большой театр, где зарплата в 2-3 раза выше, чем у нас. За это осуждать сложно. Но многие уходят, на самом деле не уходя: совмещают. Мне этих людей жалко терять. Потому что это музыканты высококлассные. Но, если они от нас сами не уходят, значит, им у нас нравится. Тут они нашли свой коллектив, а там деньги зарабатывают.
— Много ли музыкантов сегодня уезжает из России работать в другие страны? По вашим ощущениям?
— Каждый год выпускается огромное количество скрипачей. А какое количество пианистов — уму непостижимо. Зачем столько? Где они? Наверное, уезжают. Хоровиков тоже много. Часть из них идёт работать редакторами на телевидении. Всегда на телевидении и радио было так: вся редакция — хоровики.
— Знаю, что вы пользуетесь общественным транспортом. А своя машина у вас есть?
— Конечно, есть. С 1993 года начался мой водительский стаж: я стал обзаводиться личным транспортом. Первый автомобиль приобрёл через скандально известную «Властилину». За 2 месяца до того, как посадили Валентину Соловьёву, я успел получить машину. Это была отечественная «семёрка». Схема была простая. Наши машины поставляли за рубеж, но на всех автомобилях чего-то не хватало. Допустим, прикуривателя. Поэтому на экспорт не годится. Отправляли обратно в Россию. И, когда присылали сюда, эти машины разлетались как горячие пирожки. Какой там прикуриватель. Мы без руля готовы были их выкупить. В моей машине не было часов и прикуривателя. В 1993 году у меня ещё не было прав, но машина была.
— Когда вы в метро спускаетесь, вас узнают?
— Большое достоинство моей профессии — это то, что меня не знают в лицо. Могу спокойно пользоваться общественным транспортом и не прикрываться. Хотя бывают особенно талантливые женщины: что бы ты ни наклеил себе на лицо (бороду, усы), она тебя обязательно узнает. «Скажите, вы Сергей Иванович Скрипка?» «Нет, — говорю, — я на него похож».
Чаще всего вспоминается такой эпизод. Раньше ведь титры были большими и в начале фильма. Поэтому их все читали. Как-то у «Мосфильма» меня остановил гаишник. И, изучив моё удостоверение, начал издалека: «Скажите, у вас дедушка не работал в кино?» Я напрягся, потому что понял, к чему дело идёт. «Не работал», — говорю. «А папа?» — пытает гаишник. «И папа не работал», — отвечаю. Он с недоумением спросил: «Простите, а кто же тогда дирижёр симфонического оркестра?» Потупив взор, говорю: «Это я». И он сказал мне фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Для меня большая честь вас остановить».
— На концертах вы всегда эмоциональны, но почему часто у музыкантов оркестра такие унылые лица?
— Сейчас мы постепенно привыкаем к другим лицам. Можем видеть, как на Западе во время выступления симфонических коллективов на сцене происходит ещё и шоу.
— Вы себе такую задачу не ставите?
— Если это какое-то юмористическое, дуракавалятельное произведение, например, «Весёлый марш» Петрова из фильма «Старая, старая сказка», то во время исполнения встаёт сначала группа деревянных, потом — группа струнных, затем — группа медных духовых. Идёт парад оркестра. Звучит музыка, а дирижёра вдруг вызывают по мобильнику. Я бросаю оркестр, ухожу, разговаривая по телефону. Потом прибегаю и доигрываю произведение. Андрей Петров написал такую партитуру, именно чтобы дурака повалять. И мы это делаем с удовольствием. Тут уже лица другие. А вообще, когда у музыканта серьезное лицо, это неплохо. Хорошо, если он просто сосредоточенный. Плохо, когда лицо отрешенное. Главное, чтобы в этот момент он не думал о том, как там дома капуста солится.
— Как будете праздновать юбилей?
— 5 октября, в день моего рождения, у нас будет концерт в Зале Чайковского, где мы будем чествовать одно событие и второе. Там будут наши друзья: композиторы, режиссеры, солисты, с которыми мы долгие годы работали в рамках абонемента, в других концертах. А 6 октября соберёмся на нашей репетиционной базе на Сретенке и дружно ещё раз отметим это событие.
Денис Мацуев: «На месте сидеть не могу» 
Екатерина Мечетина: «У меня осознанно патриотический подход к тому, что я д 
Гитарист Стив Вай: «Главное для музыканта - идея, которая довлеет над ним» 
Ирина Богушевская: «Я начала бормотать песенки сразу, как научилась говорить» 
Леонид Агутин: «Обожаю думать, что живу в свободной стране» 
