Проф. Андрей Золотов,
Заслуженный деятель искусств
Действительный член Российской академии художеств
Член Союза композиторов
Передо мной фотография, сделанная (по моей просьбе) талантливейшим фотожурналистом Виктором Ахломовым: Генрих Густавович Нейгауз в юбилейный день
«Ну, осмотрите наше «Палаццо дожили», — пошутил Генрих Густавович, отворяя дверь, когда — по его зову — я впервые явился к нему по новому адресу.
Дистанция огромного размера между венецианским Палаццо дожей и московским Палаццо дожили была весьма заметна. Но Генрих Густавович был вполне доволен — уже не комната в общей квартире на Метростроевской (Остоженке) окнами на Зачатьевский переулок («Не правда ли, какое дивное название для новобрачных!» — запомнилось мне с 1960 года).
...Я часто вижу и слышу его, обращаюсь к нему, призываю его — он поддержит, поймет, наставит на путь, обратит к истине — живой, благородный, чистый, необходимый.
Ровно 50 лет назад, 12 апреля 1963 года, «Известия» опубликовали телеграмму находившегося в тот день на гастролях во Франции Святослава Рихтера — телеграмму в адрес Нейгауза по случаю его
Помню, как получил я эту телеграмму, как сдавал ее в номер — московский вечерний выпуск «Известий» за 12 апреля, № 88. Газета сейчас перед глазами. Помню, как на скромном ужине, устроенном учениками Нейгауза в гостинице «Советская», автор этих строк вручал Генриху Густавовичу по поручению редакции памятную настольную известинскую медаль «За творческие успехи» в красивом деревянном футляре. Помню, как улыбался Генрих Густавович. Никаких государственных наград он в тот год не удостоился. Ему оставалось жить полтора года.
Старейший профессор Московской консерватории, доктор искусствоведения, народный артист РСФСР, создатель всемирно прославленной пианистической школы, автор получившей мировое признание исповедальной книги «Об искусстве фортепьянной игры», Нейгауз был еще и удивительным художественным критиком, и в этом своем качестве весьма дорожил вниманием «Известий», которые бережно принимали и тотчас публиковали в
Все это вошло в большой том «Г. Г. Нейгауз. Размышления, воспоминания, дневники. Избранные статьи, письма к родителям». Книга вышла несколькими изданиями уже после кончины Генриха Густавовича. В недавние годы к литературному наследию Нейгауза обратились сразу несколько издательств. Жизнь в ее мучениях и радостях была открыта ему. Он ее принимал, изживая себя в плотных слоях атмосферы искусства, высокого искусства. Он был свободен от артистического эгоизма. «Да здравствует индивидуальность, долой индивидуализм!» — было одним из лозунгов жизни Нейгауза. Человек ренессансной культуры, человек большого мужества, долготерпения, редкой, по нынешним временам, скромности и чудодейственного обаяния, деликатности, великой доброты, Генрих Густавович ощущал поистине родственную близость с теми, в ком угадывал гармонию таланта и культуры. В комнате, что была и спальней, и кабинетом в последней его квартирке на Комсомольском проспекте, висел над секретером небольшой рисованый портрет Альберта Швейцера работы, помнится, Александра Георгиевича Габричевского — выдающегося искусствоведа, ближайшего друга Нейгауза.
Альберта Швейцера высочайше ценил Генрих Густавович. Швейцеровская философия «благоговения перед жизнью» была ему по-настоящему близка. Он все собирался вступить в переписку с философом-врачом-музыкантом, но так и не решился. Они и внешне были в чем-то похожи — Генрих Нейгауз и Альберт Швейцер. А может быть, их внешнее сходство казалось столь очевидно отчетливым оттого, что ощущалась несомненная внутренняя сопряженность этих уникальных людей культуры, подлинных гуманистов XX столетия, единых в утверждении этики современной культуры. Культуры и этики как взаимосвязанных и взаимозависимых начал. Взаимозависимых жизненно, судебно, итогово.
Когда читаешь Нейгауза, слышишь его голос, живую интонацию речи. И здесь равны те, кто знал Нейгауза лично, и те, кто его не знал. Мысль моя сейчас не о характерных особенностях индивидуального интонирования, но о музыке речи, о голосе самой души, о свободной мысли и ничем не скованной в своей искренности простоте мудреца и ребенка, о трагической личности и, может быть, счастливейшем из людей, ибо Нейгауз ничего не хотел для себя. В нем не было стремления выделиться среди других, продемонстрировав свою исключительность, особость, потребовав за это если уж не материальных благ, то права диктовать обществу свои условия и вкусы. Потому и припадаешь к нейгаузовским записям (на пластинках и в книгах) как к чистому горному источнику или чистому родниковому ключу на русской равнине, что записи эти в звуке и слове хранят живой голос Нейгауза. А голос этот и успокаивает, и вдохновляет. Он рождает уверенность в себе и новую энергию, веру в правильность избранного пути или, напротив, сеет великое сомнение. Я читаю Нейгауза и слышу его голос: «В моей душе уже в отрочестве смутно жило какое-то представление о моральной красоте, нравственном долге, служении людям, подвижничестве... Этические вопросы, вопросы достоинства, ценности человека, его душевной красоты, духовного величия волновали меня, волнуют и ныне не меньше, если не больше, чем самая прекрасная соната Бетховена или оратория Баха...»
В игре Генриха Нейгауза — Шопен ли это, Скрябин или родственник Генриха Густавовича Кароль Шимановский, или Бетховен, Шуман, или Николай Мясковский и Сергей Прокофьев — музыка ощущается и как нечто изначальное, и как развитие традиции. Во всем осязаемая слухом любовь — трепетное чувство прикосновения к бесконечной реальности, сотворенной человеческой фантазией стихии правдивого переживания, выраженного языком равно загадочным, как и лично понятным — язык великой музыки, высокого искусства.
В каждой записи Генриха Густавовича, в каждом написанном им слове — ощущение прорыва к истине, оплаченного ценою жизни.
15 декабря 1963 года в «Известиях» была опубликована статья Нейгауза «Самое высокое — самое доступное». Поводом для нее послужило исполнение Святославом Рихтером трех последних сонат Бетховена. Говоря о том, что Рихтер ничего не делает для того, чтобы снять «недоступность» позднего Бетховена, что пианист не только многого требует от слушателя, но многое ему доверяет, Нейгауз высказал важное положение: «Мне кажется, что неслыханный успех Рихтера у любой аудитории коренится именно в этом доверии к лучшим сторонам человеческой души, иногда неразличимым невооруженным глазом... Все это я говорю лишь потому, что не могу скрыть свою радость по поводу очевидного факта: самое высокое, прекрасное, самое редкостное именно и есть самое нужное, самое доступное, самое действенное, самое сильное!»...
Как человек, как пианист и педагог, как писатель об искусстве (в художественном владении мыслью и словом видится мне гармоническая слиянность всех человеческих черт и творческих качеств Нейгауза) этот великий русский музыкант нес людям очищение в искренности, и это было самым чудесным его свойством. Он нес в себе ощущение свободы и демократии — никаких претензий на монополию в чем бы то ни было Нейгауз не высказывал никогда.
Произнося сейчас пастернаковские строки, мы можем говорить о Генрихе Густавовиче Нейгаузе как об исключительной фигуре в отечественном искусстве нового времени. Исключительной, ибо Нейгауз неповторим. Не появляются люди подобного склада и масштаба в жизни нашего искусства. А они так нужны! Они совершенно необходимы! Тем более Генриха Нейгауза мы должны запомнить, память о его искусстве и его жизни в искусстве не разбазарить.
Четверть века назад, 12 апреля 1988 года, в день
Не забыть, как рихтеровские «вторжения» в многоречивую глухосверкающую лаву оркестровых звучностей взрывали воздух говорящими возгласами пламени созидающей вдохновенности, или — Божественной человечности.
В этих возгласах пламени открывалась вся глубина любви и скорби, мощь возносящего художественного чувства и ниспосланное Рихтеру и Нейгаузу родство душ. Это больше, чем гениальный Ученик и великий Учитель — это Неразделимость за пределами искусства.
«Вдохновенный — вот кто во всех своих проявлениях выражает высшую жизнь; оттого-то он и философствует, причем живее обычного, поэтичнее...» Это Новалис, великий немецкий поэт-романтик. Строкам этим более 200 лет. Генриху Густавовичу Нейгаузу 12 апреля исполнилось бы 125 лет.
Далекое-близкое приближает нас к себе и друг к другу.
