Профессор Андрей Золотов, заслуженный деятель искусств, действительный член Российской академии художеств:
Неожиданность всегда царила над любыми — привычными традиционными или кардинальными новыми — представлениями об артисте, артистизме, музыке, её творцах и исполнителях и, в итоге, об искусстве.
Рихтеровская неожиданность вселяла во всех нас состояние естественности, открытости к тому, что вне нас, неведомо нам и, может быть, что ведать нам не дано. С Рихтером всё было дано, всё возможно, оставаясь неожиданным.
Назвать ли это демократизмом или всенародностью недоступного, неизвестного, невозможного? Может быть. Важны в этом рихтеровском демократизме отказ от исключительности и преклонение перед исключительностью. Он дарил нам величие, не думая о своём величии, не утверждая его, при этом не расточая, но исторгая из тех внятных и созвучных с ним сфер, что нам неясны, но воображением нашим предполагаемы и в рихтеровские минуты очевидны.
Ещё очень давно, в начале 60-х, в скромном диафильме «Святослав Рихтер» (низкий поклон редактору Вильвовской, подвигшей меня на эту работу) я высказал мысль, которой дорожу и сегодня: Рихтер не пианист как таковой, а некий художественный и человеческий абсолют, высказавшийся игрой на рояле. Конечно же, великий пианист!
Но это не открывает его среди других, достойно признанных великими пианистов и лишь рождает порой ложные сопоставительные схемы, навязываемые ложно настроенными людьми.
Один истовый и искренний почитатель Рихтера уже после его кончины заметил мне, что, наверное, игра Рихтера со временем забудется, а вот его высказывания, оценки, художественные симпатии сохранят свою значимость. Ни тогда, ни сейчас не мог и не могу с этим согласиться. Отдадим должное тем или иным высказываниям, запечатлённым на бумаге самим Святославом Теофиловичем, некоторыми воспоминателями, или сохраняемым в памяти тех, кому выпало общаться с ним (в моей памяти также), но — игра Рихтера на рояле выше всяких слов, в том числе и его собственных.
Что же это была за игра? Была и остаётся! При безбрежных исполнительских возможностях она несла в себе чудо убедительности, нерасторжимо сопряжённое с истиной, неведомой, кажется, даже самим творцам исполняемой им музыки. Мне скажут: как это? Уж самим творцам-то ведомо было всё ими заключенное в свои создания. Трудный разговор...
Но Рихтеру было дано счастье увидеть-услышать, принять в себя и снова вместить-внести великую музыку великих творцов в мир, расслышав их с высоты небес и истории.
Творец может лишь предощущать масштаб своего замысла и удачу его воплощения. Рихтер воспринимал стиль и исполненный живой кровью характер боготворимых им Рахманинова, Бетховена, Гайдна, Прокофьева, Шумана, Скрябина, Моцарта, Мусоргского, Шопена, Листа, Дебюсси, Шостаковича как историческую художественную данность в её объективной вечной красоте.
Не так давно Дмитрий Дмитриевич Дорлиак, талантливый драматический артист, племянник Нины Львовны Дорлиак, показал мне объёмистый кожаный портфель, с которым последние два года не расставался Святослав Теофилович, уже в ту пору не концертировавший, но не оставлявший надежды вернуться на сцену. В том портфеле были специально отобранные им на тот момент ноты. Просматривая листовский том «Годы странствий», я вдруг обнаружил исписанный рукою Рихтера листок, несколько его афоризмов. Среди них такие:
- Играть с удовольствием!
- Ждать тихо перехода количества в качество.
- Иметь всегда перед собой ноты...
Ноты были для Рихтера знаком присутствия в этой жизни автора музыки. Но не только. Ноты были для Рихтера ещё и некими божественными знаками, в которых надо было изо дня в день угадывать, восчувствовать и волю автора, и Высшую волю, высказанную некогда через автора. Святослав Рихтер остаётся для нас проводником этой высшей воли. И оттого его звук не может быть «красивым» или «некрасивым», он правдивый. И это на века.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
