Герой, которого теперь называют Раздолбаем, вырос — ему 19 лет и он ищет свое место под солнцем. Взрослая жизнь, которая казалась такой заманчивой, встретила его жестокостью и предательством, а восторги первой любви отравили цинизмом новые «продвинутые» друзья. Павел Санаев снова затрагивает тему нравственной деградации общества и краха моральных ценностей. АиФ.ру публикует фрагмент нового романа «Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2».
* * *
— Сауна и маленький круглый бассейн располагались на последнем этаже под куполом, который был виден с аллеи. Белые лежаки, бирюзовый кафель и тысячи солнечных бликов, плясавших на воде в унисон с солнечными зайчиками на мозаичных стенах, складывались в картинку, похожую на кадр из фильма про Джеймса Бонда, — в подобных интерьерах агент частенько расправлялся с приспешниками злодеев. Роль Бонда мог бы смело примерить на себя крепкий Валера, который шел в плавках по бортику бассейна, держа в руке бутылку шампанского, а на роль приспешника идеально подходил мягкотелый Мартин, развалившийся нагишом на маленьком островке с тремя искусственными пальмами. Хлопок — и пробка, перелетев бассейн, угодила «приспешнику» точно в голову.
— О-хо-хо! — загоготал Валера, который всегда радовался любому поводу повеселиться.
— Девиантность твоего поведения указывает, что известное изречение про аристократов, дегенератов и шампанское является истинным, — как обычно, с достоинством и витиевато отреагировал Мартин, отбрасывая пробку в воду.
— Я слишком аристократично засветил тебе в кумпол?
— Дикий король.
— Да лишь бы весело было! Плыви сюда — накатим. И пробку вылови — не свинячь.
— Попрошу без нотаций.
— Привет, бойцы! — залихватски крикнул Раздолбай.
— Хо-хо, боец! — обрадовался Валера и тут же вложил ему в руку пластиковый стаканчик.
Налить шампанское он не успел, потому что Мартин бросил в него наполненную водой резиновую шапочку. Шапочка чиркнула Валеру по плечу, а ее содержимое выплеснулось на Раздолбая, повергая его в острый приступ фобии. Некоторое время ему удавалось делать вид, что ходить в мокрой одежде для него естественно, но внятно объяснить, почему он не хочет раздеться и войти в сауну, так и не получилось.
— Да я не люблю... мне и так жарко... я тут посижу, побухаю... — лепетал Раздолбай.
— Хорош пыхтеть. Сбрасывай рубашку с могучих плеч и пошли париться, — задорно призвал Валера.
Беззлобная ирония обезоружила Раздолбая. Поняв, что мокрая рубашка все равно не скрывает его тщедушную конституцию, он залпом выпил стакан шампанского, разделся и пошел в парную, как на расстрел, ожидая, что пули насмешливых взглядов вот-вот вопьются меж его птичьих лопаток. Взглядов не было. Худоба, из-за которой он досыта наглотался школьных колкостей, была безразлична новым приятелям, и за это он еще больше проникся к ним дружескими чувствами.
Попарившись в сауне, Раздолбай прыгнул в бассейн, выпил стакан шампанского, еще раз попарился, еще раз прыгнул, выпил два стакана и обнаружил себя до предела счастливым. Солнце грело через прозрачный купол, сауна и бассейн сделали тело невесомым, а душа ликовала от того, что рядом такие замечательные друзья, каких никогда раньше не было. «Своя жизнь! — жмурился Раздолбай от счастья. — Своя жизнь!»
— Как твой номенклатурный Дом композиторов? — поинтересовался Мартин. — Качественные человеческие самки есть?
Выражение неприятно царапнуло сердечный тайник, в котором со вчерашнего вечера хранилась драгоценная влюбленность в Диану, но строить из себя рыцаря Раздолбай не стал. Он мечтательно закатил глаза и дал понять, что по части «человеческих самок» в Доме композиторов все отлично.
— Порвал кого-нибудь? — уточнил Валера.
— Влюбился.
— Влюбился? Ты — дикий король, надо за это выпить! — обрадовался Мартин, разливая по стаканам вторую бутылку шампанского. — Кто она? Сколько лет?
— Семнадцать.
— Ты что, серьезно влюбился в семнадцатилетнюю телку? Не король ни фига!
— Почему?
— Потому что влюбленность в молодых телок приносит одни пиздострадания и ноль практических движений возвратно-поступательного характера. Я это давно понял и теперь имею дело только с разведенными от двадцати пяти. Мой совет — не увлекайся и найди кого-нибудь постарше.
Раздолбай опешил, словно в него попала еще одна шапочка с холодной водой. Он поделился своим тайным счастьем, а Мартин презрел его, как в далеком детстве презрели старшие ребята пластмассовый пистолет, которым он решил похвастаться во дворе. Обиднее всего было то, что он сам устыдился своего чувства, как устыдился тогда своей примитивной игрушки, увидев стальную копию кольта, громко стрелявшую капсюльными пистонами.
— Она красивая, — выложил Раздолбай последний козырь.
— Слушай, тут нет Гумберт-Гумбертов, чтобы пускать слюни от недосформированных прелестей. Хочешь красиво — поехали с нами в конце отдыха в Ригу. Снимем апартаменты в «Латвии», возьмем достойных блядей — будет красиво, как в «Ночных грезах Далласа».
Раздолбай не понял, о каких «гумбертах» идет речь, но ему стало совершенно ясно, что Мартин врет и хочет казаться опытнее, чем он есть. Такой вывод он сделал, услышав про «Ночные грезы Далласа».
В девятом классе у Маряги появился видеомагнитофон. Иногда он приглашал к себе небольшую компанию, брал со всех по три рубля и показывал фильмы, которые затмевали все виденное раньше в кинотеатрах. Даже «Пираты ХХ века» и «Спасите Конкорд», которые Раздолбай смотрел по три раза, померкли перед похождениями Рембо, Бондианой и кровавым буйством обожженного Фредди Крюгера. Однажды Маряга потребовал с гостей двойную плату и таинственно сказал, что покажет такое, перед чем померкнет и Фредди Крюгер. Для чего-то он включил в комнате свет, хотя был солнечный день, и предупредил, что если вдруг люстра погаснет, то он будет выбрасывать видеомагнитофон в окно.
— Менты вламываются иногда, выкручивают перед этим пробки, чтобы кассету не могли достать и можно было узнать, что смотрели, — пояснил он.
— Прикол будет, если ты выкинешь видак, а это всего лишь пробки выбило! — посмеялся тогда Раздолбай.
— Прикол будет, если я не выкину, и за это посадят, — серьезно ответил Маряга и включил «Ночные грезы Далласа».
Начало фильма не впечатляло. Двое мужчин долго ехали куда-то на спортивной машине, болтая ни о чем, и приехали во двор засаженного цветами особняка. Навстречу им вышли две женщины в вечерних платьях. Смотреть стало интереснее. Женщины были красивыми, и от них веяло чем-то необычным — таким, чего никогда не было в обычных актрисах. Мужчины и женщины поднялись на второй этаж, взяли по бокалу вина и опять стали говорить ни о чем.
— Можешь эту тягомотину сразу в окно выкинуть, без милиции, — снова пошутил Раздолбай.
Маряга хмыкнул и перемотал кассету вперед. Когда он повторно включил воспроизведение, Раздолбаю показалось, что его хлестнули по глазам плеткой. Зрелище было настолько невероятным, отталкивающим и волнующим одновременно, что он буквально подпрыгнул на диванной подушке, издав нечленораздельное «облнихусе». А в следующую секунду резкий дверной звонок заставил подпрыгнуть уже Марягу. Он метнулся к аппаратуре и вырвал кассету из магнитофонного зева раньше, чем успел сработать механизм выброса. Магнитофон вцепился в пленку, как собака, у которой попытались отнять кость, и потащил ее, словно жилы. Видеокассеты были на вес золота. С ними обращались бережно, словно с хронометрами, и удивительно было видеть, с какой яростью Маряга выдергивал пленку из магнитофонной пасти и как бесцеремонно запихивал потом размочаленный ленточно-пластмассовый ком в китайскую напольную вазу. Звонок повторился.
Маряга вставил в магнитофон лежавших наготове «Тома и Джерри» и открыл дверь отцу, который вернулся с работы раньше времени. «Ночные грезы» так и остались покоиться в китайской вазе. Вытряхнуть кассету наружу было невозможно, потому что она оказалась шире горлышка вазы, и Маряга не раз потом удивлял этим чудом гостей, вспоминая историю про старушку, которая во время пожара вынесла с четвертого этажа трехстворчатый шкаф.
Зрелище, хлестнувшее Раздолбая по глазам, долго не отпускало его. Снова и снова перед его мысленным взором прокручивались раскрытые губы и черные чулки, снова и снова звучал в ушах томный выкрик «more». Его жгла мечта испытать что-нибудь подобное самому, но он с грустью понимал, что такого, как в «Ночных грезах», у него никогда не будет. В мире, где они живут, нет открытых спортивных машин и особняков в цветах, нет таких красивых женщин, которые ждут гостей с бокалом вина в руке и черными чулками под вечерним платьем. Все это — иллюзия кино, вроде похождений Рембо или робота-убийцы из будущего. И вдруг Мартин на полном серьезе заявляет: «Поедем и устроим так, как в „Ночных грезах Далласа“». Да это все равно что сказать: «Смастерим себе ножи на пальцах и зарежем кого-нибудь во сне, как Фредди Крюгер!»
— Можно подумать, ты так уже делал, — насмешливо уточнил Раздолбай.
— Делал, конечно, — спокойно ответил Мартин.
— Как в «Ночных грезах Далласа»?
— Слушай, я вижу в твоем взгляде дикое желание поймать меня на вранье, хотя я не хвастался перед тобой похождениями, а пригласил участвовать. Захочешь, у тебя тоже так будет.
— Ладно, поедете грезить в Далласе, я с вами, — усмехнулся Раздолбай. Вранье Мартина казалось ему очевидным, но выводить его на чистую воду он не хотел, чтобы не портить дружбу.
— А почему все надо сводить к банальному пореву за бабки? — вмешался Валера. — Прежде чем завалить из двух стволов привязанного к дереву кабана, всегда приятно побродить с ружьишком по лесу. Кроме твоей семнадцатилетней пассии там еще есть телки?
Желая поразить Мартина с Валерой красотой Дианы и поквитаться таким образом за насмешливое отношение к своим чувствам, Раздолбай пообещал устроить им в ближайшие дни случайную встречу с Мишиной компанией где-нибудь на пляже.
— Только учтите — чужих они к себе не принимают и не вздумайте западать на Диану — она моя, — предупредил он.
— Ну, это мы поглядим, старичок, — усмехнулся Валера и озорно подмигнул.
Раздолбай хотел возмутиться и напомнить Валере песню про друга, который «уйдет с дороги, таков закон», но тут раздался громкий стук в дверь.
— Четвертый час! У вас сауна до двух, вы что там себе думаете?! — послышался голос администраторши.
— Обслуга охамела. Надо лечить, — сказал Мартин, плотнее запахиваясь в простыню, и громко крикнул: — Заходите смело, здесь все одетые! Зачем из-за двери кричать?!
— Вы что себе позволяете, на полтора часа баню задерживаете! — закричала администраторша, вваливаясь в помещение бассейна.
— А почему вы позволяете себе повышать голос на представителей сената? — невозмутимо поинтересовался Мартин.
— Какого сената? Что ты мне тут рассказываешь?
— Римского сената. И будьте любезны на «вы».
— Молоко еще не обсохло на «вы» с тобой разговаривать. Выметайтесь по-быстрому и доплачивайте семь рублей.
— Ладно, пойдем, — пробурчал Валера, но Мартин решил иначе. Он свил в кольцо гирлянду пластмассовых цветов, водрузил получившийся венок на голову и вскарабкался на стол, перебросив край белой простыни через плечо на манер тоги.
— Не узнаешь Октавиана Августа? — строго спросил он администраторшу.
— Что за безобразие?
— А так?
Мартин сбросил простыню на пол и застыл в позе статуи.
Валера прыснул со смеху, а перед глазами Раздолбая замелькали картинки скандала с участием грозных отставников в фуражках. Но администраторша потеряла дар речи. Шлепнув губами, словно выброшенная на берег рыба, она попятилась к выходу.
— Приготовьте жалобную книгу! Спущусь к вам через час, оставлю запись о хамском поведении в отношении гостей! — крикнул ей вдогонку Мартин, сходя со стола царственно, словно с пьедестала. — Плебс охренел совсем. Надо строить, иначе по-западному даже в номенклатурных пансионатах не будет.
— Ладно, Март, не перегибай, — сказал Валера, — я понимаю, что количество шампанского перешло в качество и ты ощущаешь себя диким патрицием, но не надо вот этого — плебс-шмебс.
— Я корректно ответил на открытое хамство и даже не сказал коронную фразу «ты у меня потолчешься в приемной». В чем дело?
— Ладно, проехали.
— Ты что, дико правильный и тебя коробит так называемое пренебрежение к людям?
— Может быть.
— А ты вспомни наши этические дилеммы в купе. Представь, что мы потерпели крушение и сидим в спасательной шлюпке, а эта туша лезет в нее из воды, грозя нас перевернуть. Думаю, ты первый выкажешь ей пренебрежение, дико огрев по башке веслом. Или не так? — Мы не в шлюпке.
— Вот это и есть главный секрет твоего отношения к людям — напяливание на себя лицемерных приличий, которые слетят при первой реальной опасности. Если я не боюсь дико посылать эти приличия в жопу в обычной жизни, а ты боишься, то не надо завидовать мне и пытаться порицать с мнимых гуманистических позиций, маскируя на самом деле свою ущербность.
— Да какую ущербность?!
— Стыд за постоянное лицемерие, от которого ты не можешь избавиться из страха стать парией.
— Конечно, куда нам до вас — патрициев. Все, Октавиан, брейк. А то перейду сейчас от этических дилемм к жесткому физическому воздействию, и посмотрим, кто станет ущербным, а кто нет.
— Готовность набить морду человеку, пригласившему тебя на халяву в номенклатурный пансионат, выдает в тебе натуру, стоящую выше условностей, и за это я тебя дико люблю. Мир!
Мартин чокнулся с Валерой остатками шампанского, выпил и величественно направился в парную. Валера стал сосредоточенно собирать в пакет пластмассовые стаканчики и прочий мусор, а Раздолбай, почувствовав, что в дружбе его новых приятелей образовалась трещина, решил не обременять их своим присутствием и заспешил в «компики». Расстались на том, что он устроит Валере и Мартину случайную встречу с компанией Миши и познакомит их с девушками.
