Победитель «Русского Букера» Снегирёв: «Мне стыдно за прошлые книги»

Новым лауреатом премии «Русский Букер» стал Александр Снегирёв. Приз за лучший роман на русском языке в 2015 году получила его книга «Вера». Корреспондент АиФ.ru встретилась с автором, чтобы узнать о его отношении к премиям, об истории создания триумфального романа и о взгляде на современную литературу.

Испытание славой

Елена Дудник, АиФ.ru: Александр, поздравляю вас с победой. Вы сами ожидали, что получите премию?

Александр Снегирёв: Я надеялся, конечно, но сильно сомневался, что мне её дадут, потому что в финале были очень сильные книги.

— А вас не огорчал тот факт, что «Вера» не входила в число фаворитов «Русского Букера»?

— Ну, число фаворитов — это вообще штука субъективная. Я вспоминаю статью известного кинокритика, Андрея Плахова, который всегда высмеивает слухи о фаворитах того или иного кинофестиваля. Фаворитов никаких нет, есть слухи, лобистские интересы, предположения отдельных критиков.

Все пять книг, кроме моей, находившиеся в финале «Русского Букера», очень интересные романы. И все они очень разные. Когда книги похожи, ещё можно предположить, у какой большие шансы. А когда каждая книга представляет отдельное литературное направление, прогноз невозможен.

Большая честь — участвовать в таком коротком списке, и, конечно, большое счастье победить.

— На ваш взгляд, для чего вообще нужны литературные премии, а главное — для кого?

— Они для всех. Они привлекают внимание читателей, которые замечают финалистов, победителей разных премий. Для них это своего рода ориентир.

Для писателя это что значит? Гонорары наши невысоки, поэтому литературная премия с денежной составляющей является своего рода зарплатой, которая хоть как-то обеспечивает три – четыре года работы, потраченные на книгу. Помимо всего прочего, это отличная проверка. Начинаешь ли ты важничать, начинаешь ли ты считать себя особенным. Как неприятности проверяют человека, так и радости. Мы же работаем с нравственными категориями, поэтому премии для писателей — это важное и необходимое испытание.

— А вы эту проверку прошли?

— Не знаю, посмотрим. Но, к счастью, я пока не ощущаю себя никаким лауреатом, и это чувство для меня самое главное. Я ощущаю себя просто очень усталым человеком, который лез на гору и долез. Эта победа для меня — некая вершина, на которую я забрался. Но я чувствую просто усталость и никакой гордости не испытываю. Усталость и счастье.

Большие перемены

— У вас есть теория, что литература стоит на пороге нового этапа. Расскажите подробнее, каким вы видите это литературное будущее?

— Это, скорее, интуитивное ощущение. Мне кажется, что пресловутый постмодерн давно уже кончился. Очевидно, что весь цивилизованный мир вступает в некий этап нового, культурного в том числе, передела. Перед нами что-то очень большое, что только начало ворочаться и ещё не показало даже своего когтя. А когда происходят большие перемены, всегда рождаются большие стили в искусстве. Не знаю, что является импульсом — то ли политика подталкивает искусство, то ли искусство — политику, то ли всё вместе зависит от чего-то высшего.

— Лев Толстой писал в своём дневнике, что в будущем писателю будет стыдно выдумывать жизнь, что документальная литература сменит художественную. На ваш взгляд, мы близки к этому?

— Ну, это уже случилось. Справедливость слов Толстого подтверждает вручение Нобелевской премии писателю-документалисту Светлане Алексиевич.

Слова Толстого, который смотрел так далеко, подтверждает и реальность… Сегодня смотришь по сторонам, читаешь новости и понимаешь, что реальность опережает любой вымысел. Я не знаю, как Голливуд теперь будет продавать свои фильмы, ведь то, что показывает ИГИЛ (эта террористическая группировка запрещена в РФ — прим. ред.), покруче любого фильма.

И это повсюду, я просто привожу самый радикальный пример. Youtube давно кишит чихающими пандами, это, правда ведь, очаровательно? (Смеётся.) И это, с одной стороны, такой мещанский мусор, а с другой стороны, из этого родится новое искусство. Уже сейчас видно, что изменения происходят во всех видах искусства, и в литературе в том числе. Это очень интересно, потому что мы присутствуем при рождении нового, мы сами являемся и родителями, и детьми, и просто частью этого нового. Это очень интересно.

Вера в женщин

— Героиню своего романа «Вера» вы тоже не придумывали, а взяли из жизни?

— Нет, конечно, я её сочинял. Я вообще под конец работы понял, что пишу не о женщине, а о каком-то существе, находящемся вне человеческих категорий, о богине, если угодно. Я не ставил себе такую задачу, просто вдруг понял, что она у меня такая получается, сам текст романа вывел меня на это, и я поразился.

— А почему за основу вы взяли именно женский образ?

—Кем же ещё мужчине интересоваться в 30 с чем-то лет? Россия, строго говоря, последние 50 лет целиком на женщинах держится. Женщины влияют на исход выборов, 70% руководящих постов в стране, по-моему, тоже женщины занимают… Женщина сильнее. Мужчины способны на отдельные рывки, поэтому мужчины ведут войны, а женщины могут каждый день, годами, веками, переносить трудности и двигать горы. Кстати, ваш вопрос меня подтолкнул к мысли, что мужчина не смог бы пройти через то, через что прошла моя Вера. А она смогла и потому она бессмертна.

Книги, за которые стыдно

— Известно, что роман «Вера» вы переписывали 11 раз, не считая бесчисленных правок. Такая кропотливая работа для вас — обычная практика или, скорее, исключение? 

— Так получилось в первый раз. Это связано с тем, что первые свои книжки я писал довольно торопливо, я вообще очень эмоциональный и торопливый человек.

Обычно не терпится побыстрее отдать рукопись редакторам, побыстрее увидеть книгу, и раньше, когда получал книгу из типографии, всегда думал: «Господи! Как я мог такое опубликовать?!» — и начинал вносить правки. Проходило ещё полгода, и правил ещё раз. А потом вообще становилось стыдно за то, что эта книжка продаётся. Поэтому я очень много работал с «Верой», а когда хотел отправлять рукопись в издательство, бил себя по рукам, давал ей полежать месяц-другой и приходили новые и новые мысли. Помимо правок я ещё и сократил роман серьёзно – почти в два раза.

— «Стыдно, что эта книжка продаётся» — фигуральное выражение, или вы можете назвать конкретную книгу, за которую вам сегодня стыдно?

— Мне стыдно за все. Могу сказать и конкретно: первая книжка, которая принесла мне известность, называлась «Нефтяная Венера», она даже попала в финал премии «Национальный бестселлер». В этой книге есть очень много сильного: настоящая страсть и боль, классные художественные моменты, поэтому она настоящая, но в ней есть и много неудач, связанных с отсутствием опыта, невнимательностью… Как раз сейчас редактирую её для переиздания и часто вскакиваю из-за стола: «Как я мог такое написать?!». Но подлинность чувств, подлинность драматизма, всё мною лично пережитое, всё-таки спасает «Нефтяную Венеру», потому что в конечном счёте в литературе самое главное предельная подлинность. Я рад, что «Нефтяную Венеру» будут переиздавать, но для меня это настоящее испытание. Теперь я понимаю всю критику, которая тогда мне досталась, во многом она была справедливой.

Я окончил художественную школу и помню, что в самом начале обучения учитель нам сказал: «Вот если вы что-то нарисовали и через неделю этим довольны, значит, что-то не в порядке. А если недовольны, значит, всё хорошо, значит, вы развиваетесь». В этом тоже нужно знать меру, чтобы не заниматься самоедством, но долгое почивание на лаврах пользы не приносит. Так что, жду момента, когда буду недоволен «Верой». Первые позывы уже ощущаю.

Письма Толстому

— Я знаю, что в вашей биографии есть интересная история, связанная со Львом Толстым и тем, как вы стали писателем. Расскажите, пожалуйста, о ней подробнее.

— Да, это детская история. В три – четыре года мне мама купила красные рейтузы (смеётся). Сейчас поймёте, с чем это связано. Я, естественно, отказался их надевать. Разве может мужик носить красное! Тогда папа достал книжку с полки и показал мне картинку, где был нарисован солдат в красных шароварах, как я сейчас понимаю, марокканский (они входили в состав французской армии и воевали в Севастополе). Когда я увидел эту картинку, то сразу надел рейтузы. Потом меня заинтересовала эта книга, это оказались «Севастопольские рассказы». Тогда я не умел ни писать, ни читать, и папа придумал гениальный воспитательный метод: в ящик с игрушками он подсунул письмо. Меня это не удивило, конечно, в четыре года письма в ящике с игрушками — нормально. Папа придумал, что Толстой пишет мне письма. Это тоже не удивляло, потому что фигура Толстого для меня была такой же, как папа, как сосед. Папа предложил написать Толстому ответ. Таким образом я научился читать, писать.

А в 10 лет я оказался на экскурсии в Ясной Поляне и подумал: «Как здорово вообще живут писатели! Мне нравится этот дом, и скрип полов, и корешки книг в шкафах…». Из слов экскурсовода запомнил только одно: Толстой вёл дневники. Я приехал домой и тоже начал вести дневник. Писать мне было, прямо скажем, нечего, так, смешная жизнь пятиклассника. Но, тем не менее, два ключевых импульса я получил от Толстого, и интерес мой к литературе действительно связан с Толстым.

«Несерьёзный» писатель

— Ровно 10 лет назад вы получили вашу первую литературную премию «Дебют», теперь же стали лауреатом «Русского Букера». Какую новую цель ставите перед собой?

— Я буду просто работать. Задач получить то-то и то-то у меня нет. У меня не спортивное сознание, и нет списка вершин, которые я хочу покорить.

— Тем не менее у вас очень успешная литературная карьера…

— Да, пожалуй, можно сказать, что она успешная. Но меня никогда не считали… и сейчас, кстати, тоже не считают серьёзным писателем. Потому что я не очень похож на писателя: они мрачные такие, иногда занудливые… бубнят длинные непонятные фразы. Половина критиков меня вообще считают каким-то выскочкой, оболтусом, угодившим в прекрасный мир литературы по недоразумению, но меня это вполне устраивает.

— Устраивает?

— Да, конечно. Ну а чего? Мне не нравятся самодовольные умники. И я сам бы не хотел быть таким. Поэтому, когда меня ругают раздутые от собственной важности ханжи, я понимаю, что нахожусь на правильном пути.

— А как изменилась ваша жизнь и ваше творчество за эти 10 лет, которые прошли с момента получения первой литературной премии?

— После получения премии «Дебют» я понял самую важную вещь, которая меня очень грела и сейчас греет, — то, что незнакомые люди самых разных поколений понимают и слышат, что я пишу. Это в литературе, может быть, самое главное, когда налажено общение и взаимопроникновение людей. Поэтому, по сути, я занимаюсь тем же самым, что и 10 лет назад, только стараюсь делать это всё лучше и лучше.

— После романа «Вера» у вас уже вышла новая книга — сборник рассказов «Как же её звали?». О чём она?

— Я вообще обожаю читать и писать рассказы. Перед романом «Вера» у меня тоже выходил сборник рассказов «Чувство вины». Интересно, что «Как же её звали?» продаётся лучше, чем «Вера». Наверное, потому что эта книга чуть менее драматична. В ней истории объединены ощущением грусти, но они помягче. Должен признать, там очень много грусти. Наверное, не стоит этого говорить читателям, потенциальным покупателям, но это так. А вообще, для меня как для читателя очень важно встретить в книге ощущение леса. Когда заходишь в лес, то охватывает совершенно неописуемое чувство. Мох под ногами, уходящие ввысь деревья, ветки, влажность, дуновения, звуки какие-то, ароматы. Ты понимаешь, вот она, вечность, здесь и повсюду. И некоторые книги такое дарят. Так вот, когда я пишу, то мечтаю, чтобы и от моих книг складывалось ощущение леса, неописуемого, непознаваемого, не хорошего, не плохого, а прекрасного и вечного.