Учитесь зодчество читать. Почему в Музее Щусева нет постоянной экспозиции?

Люди ходят в музеи из-за возможности живого общения с шедеврами, считает директор Музея архитектуры им. Щусева Елизавета Лихачёва. 

Брейгель или делла Франческа?

Наталья Косякова, «АиФ»: Елизавета Станиславовна, что для современного человека искусство, по вашему мнению? 

Елизавета Лихачёва: Искусство — потребность человека. Любого! Я не встречала людей, у которых она отсутствует. А музеи дают людям ещё и возможность живого общения с подлинником, как, скажем, театр — живого общения со сценой. Мы летим в Дрезден смотреть «Сикстинскую Мадонну» (или во Флоренцию — статую Давида) не потому, что не знаем, как они выглядят. Нам нужно то самое живое общение. 

Люди должны иметь возможность ходить в музей — и не только на выставки. Нужна постоянная экспозиция, а у нас с ней проблемы. В 1993 году Музей архитектуры был лишён территории Донского монастыря. И речь не о том, должен ли монастырь принадлежать церкви. С этим я никогда не спорила. Говорю сейчас о другом. За полгода тогда перевезли то, что смогли (а надо было — 1 млн экспонатов), оставшееся — до сих пор на старом месте. 

При этом здание, в которое перевели музей, было на капитальном ремонте. Оно до сих пор в полуаварийном состоянии, и для размещения постоянной экспозиции у нас нет места. А её потеря равносильна смерти, ведь это тот фундамент, на котором стоит любой крупный музей. Нам не хватает площадей для размещения. Выставочная площадь анфилады главного здания — 1 000 кв. м. Есть ещё флигель «Руина» и Аптекарский приказ — всего реальных 1 600 кв. м. Поставишь постоянную экспозицию — выставочный процесс умрёт. Нам для представления фонда необходимо 2000-2500 кв. м.

— У вас очень интересные выставки...

— Выставочный процесс — дело интересное, но он для местных жителей, а если нет постоянной экспозиции, то нет туристов. Правда, заново рождается выставочный туризм. Скажем, недавно вся Москва поехала в Вену смотреть экспозицию Брейгеля, предпочтя её выставке Пьеро делла Франчески в Эрмитаже. Выиграли те, кто проводил широкую полуторагодовую рекламную кампанию. И всё же в полной мере заменить экспозицию выставочный процесс не в состоянии, потому что она — это некое кураторское слово музея относительно истории того или иного аспекта. Иными словами, конкретный музей предлагает конкретную версию, мы, например, — версию истории русской архитектуры. А выставка, как правило, освещает какую-то одну проблему или творчество одного художника или архитектора. Фактически двадцатипятилетнее отсутствие музея на карте города полностью изменило нашу публику.

Лекционный бум

— Какая нынче публика?

— К сожалению, люди не умеют «читать» архитектуру. Если вы знаете, куда смотреть, вы «прочитаете» любой город как открытую книгу, будь то Лондон, Париж или Базель, даже если находитесь там впервые. Традиционные музеи как раз и создавались для грамотных «читателей», но современная публика не знает ничего. Исчез, и это надо признать, классический вариант образования, который включал в себя знание греко-римской культуры. 

Сейчас люди смотрят на картину Рубенса «Похищений дочерей Левкиппа» и не понимают, что там изображено, то же и с прочими шедеврами. Самый популярный вопрос: «Что почитать, чтобы разбираться в искусстве?» Отвечаю: «Очень просто: Библию, мифологию Древней Греции и Древнего Рима и любой хороший учебник по классической истории, в первую очередь — западноевропейской». 

В каком-то смысле с архитектурой в этом контексте проще. Здесь достаточно знать язык ордерной культуры, ордерной архитектуры, иметь представление об Античности и историческом процессе, чтобы понимать, какая архитектура в какие моменты возникает. 

— И что с этим делать?

— Царских путей, как говорится, в геометрии нет: надо только учить. Потому сейчас так востребованы лекции, а также экскурсии, которые проводят искусствоведы. Люди платят приличные деньги, чтобы разобраться. Они понимают, думаю, интуитивно, что чего-то им не хватает и это надо добрать. Самые популярные лекции те, где простыми словами объясняются сложные искусствоведческие понятия. 

Здесь всё очень просто: классическое образование было основано на ценности знания, сейчас преподаватели в большинстве своём просто передают информацию, не объясняя, насколько знание ценно. Лёгкая доступности к источникам тоже обесценило знание.

— Кто чаще других приходит на образовательные мероприятия?

— Ходят люди всех возрастов, что называется, от пионера до пенсионера. Всё зависит не от возраста, а от заинтересованности. Что не ходит молодёжь — это миф. Но ходят те, кого когда-то приучала к этому семья. Это вопрос формирования или, скорее, потребности, которую вовремя и грамотно удовлетворили родители. Если родителям интересно, детям будет интересно тоже. 

Мальчики любят футбол, потому что на стадион их водят папы. Единственный способ привлечь в музей молодёжь — это заинтересовать родителей. Мы не хотим брать детей, которые будут просто под присмотром, нам нужны интересующиеся искусством родители. А с детьми на самом деле всё просто: с ними надо разговаривать как со взрослыми, потому что, почуяв фальшь, они сразу теряют интерес. 

Как привлечь публику — это главная проблема современных музейщиков. Но не публику вообще, а как воспитать свою публику, которая в музей ходит поколениями. У нас такой опыт есть, наша постоянная публика — тысяч 40, но хотим, чтобы было намного больше. 

Начинаем с малых дел

— Но у детей сейчас такая большая нагрузка в школе. Как в бесконечные занятия поместить ещё и искусство?

— Я вижу в этом парадокс: взрослые постоянно увеличивают нагрузку на детей, но, когда те выходят в мир, выясняется, что они не знают массы базовых вещей. Возникла совершенно непонятная мне лично фраза: «А зачем мне это нужно?» Её говорят в отношении, скажем, физики. Как это — зачем?! Но никто не объясняет практического применения многих вещей. 

Я однажды показывала детям в Пушкинском музее серию картин Моне «Руанский собор», где он экспериментировал со светом, изображая его утром, днём, вечером, и по ходу дела обнаружила, что они не знают элементарного из курса природоведения. Когда людям говорят, что Эйнштейн играл на скрипке, а Стендаль был гениальным математиком, они спрашивают: «А я тут причём?» 

Дело даже не в гениальности. Элементарные знания об окружающем мире необходимы всем без исключения, а искусство — часть этого мира, это рефлексия человека. И в музее как раз можно многому научиться. Мы учим, а не оказываем услуги, мы даём знание, а не информацию, рассказываем о том, как обращаться с произведениями искусства и как разбираться в их качестве.

Если ребёнка учили, то, став взрослым и приехав в Париж, он не будет ставить себе задачу просто отметиться в Лувре. Он будет знать, что идти туда стоит прежде всего ради французских живописцев XVIII века, начиная от Ватто и заканчивая Фрагонаром или ранним Давидом. Это лучшее. А «Мона Лиза», портрет Бальдассаре Кастильоне и «Пир в Кане Галилейской» в любом случае никуда не денутся. 

— На ваш взгляд, любому из нас надо разбираться в архитектуре?

— Абсолютно! Архитектура — то искусство, которое формирует нашу среду. Вы можете не читать книг, не ходить в театр, не слушать музыку, но без зодчества в городе вы существовать не можете. Вы просыпаетесь утром, а его уже «построил» архитектор: ведь просыпаетесь в комнате, потом — выходите в город, идёте по улицам, спускаетесь в метро, заходите на работу, вокруг вас здания, улицы, площади, парки. И всё это придумано архитекторами. 

А дальше — вопрос того, насколько вы компетентны. Умение немедленно сориентироваться в любом месте делает вас квалифицированным потребителем. Вот я и хочу, чтобы музей стал таким местом, которое это умение формирует. В идеале он должен стать независимой площадкой для обсуждения в том числе и архитектурных проблем. Наше общество поляризовано, а здесь могла бы быть площадка, где каждый желающий имел бы возможность высказаться по поводу той или иной линии развития. 

Недавно у нас проходила выставка «НЭР» (новый элемент расселения). Это одна из точек зрения на то, как должны быть устроены города. Мы готовы выслушать и другие. В чём беда современной урбанистики? Считают цифры, а надо смотреть на людей, главное ведь — это люди. Отсюда парижские пригороды и наши «хрущобы». Если музей сможет донести эту мысль обществу (а он потихонечку учится это делать), то всё постепенно начнёт меняться. Это теория малых дел, в которую я верю.

— Чем порадуете любителей выставок в этом году?

— В апреле мы откроем большой выставочный проект, посвящённый эпохе модерна. Он может стать прообразом будущей экспозиции.

Готовим выставку про Владимира Шухова, одного из самых выдающихся инженеров ХIХ-ХX вв. в России. Это крупный проект с привлечением большого количества разных специалистов. Скоро откроется экспозиция о Юрии Ушакове, архитекторе, исследователе Русского Севера. Будет выставка, посвящённая архитектору-авангардисту Игнатию Милинису: человеку, который вместе с Гинзбургом работал над Домом Наркомфина. Будет выставка, посвящённая Дворцу пионеров на Ленинских горах, Феликсу Новикову и его семи коллегам, которые строили этот дворец, ставший важным памятником советской модернистской истории. 

Запланирована большая программа показа фондов: мы совместно с Академией им. Строганова начали проект по реставрации фресок Калязинского монастыря. Реставрируем эти фрески и хотим показать в этом году. Две трети фресок были срезаны со стен в тёмном соборе, готовом к затоплению. Большая часть сейчас в нашем музее. Материал абсолютно уникальный, но нуждается в реставрации. Так что обязательно приходите.