На пресс-показ Icons я приехала не как знаток, потому что я не знаток. И не как любитель художественных выставок, потому что им не являюсь, хотя от этого и стыдно. Просто уже больше года я веду себя как страус: например, стараюсь не следить за шлейфом истории с Pussy Riot. Это риторика, в которой мне все кажутся неправыми, она скользкая и опасная, да и вообще в контексте религии для меня имеют значение другие вещи. Но сегодня на пресс-конференции перед адекватными, в общем-то, людьми слишком явно мухлевали и чересчур неприкрыто подменяли нормальные карты — козырными.
Выставка, которую за первые же выходные вроде как должны посетить 5 тысяч человек, — хорошая. «Выставка — ок», — вот так сказали бы большинство моих знакомых, если бы сходили в «Ткачи», не зная контекста. Но контекст есть, более того — его усиленно создают.
Немного «кухни». С одной стороны, Ксения Юркова, директор по развитию центра «Ткачи», красивая и чуть надменная девушка с натренированными интонациями (она — оживший Vogue) на встрече с прессой озвучивает очень грамотный тезис: вся история вокруг выставки раздута как журналистами, так и «маргиналами города». Сама же выставка, убеждена Ксения, на самом деле очень спокойная и вдумчивая.
Небольшое лирическое отступление: Юркова заметно обижена на местные власти и строго шутит, что «единственная структура, которая поинтересовалась содержанием выставки» и удосужилась хотя бы посмотреть каталог, это ФСБ. Кроме шуток, сотрудник ведомства действительно приходил к ней и предлагал помощь на случай, «если что». Чего не скажешь о городском Комитете по культуре, на который здесь, кстати, обижены вообще все без исключения.
С другой стороны, в противовес четкой Ксении сам галерист Марат Гельман, куратор выставки, пришел на свою же пресс-конференцию спустя полчаса после ее планируемого начала и озвучил тезисы с другим акцентом. Сначала Гельман сказал, что устал говорить про выставку с людьми, которые выставку не видели. Потом пожаловался, что у нас в России ругать можно все, кроме религии. Потом еще раз сказал, что устал отвечать на вопросы на эту тему и относится к ним как к прогнозу погоды. Следом, правда, последовал примирительный пассаж о том, что на самом деле конфликт между Церковью и художником не неизбежен, напротив, спокойный диалог религии и искусства наладить можно и нужно.
Но после одного из «неудобных» вопросов из зала настроение ответов опять поменялось, и ключевым словом стало слово «мракобес». Вот интересная обобщающая реплика: «Начиная с 1990 года, — сказал Гельман, — я сделал более 500 выставок. Но дело в том, что даже спокойное современное искусство может вызывать странную реакцию у психически неуравновешенных людей. Я уже не удивляюсь. Я удивляюсь тому, что нормальная реакция, адекватная реакция — это уже геройство». И еще одна реплика: «Мракобес имманентно заложен в их психологии».
Уже вечером, на официальном открытии выставки я лично подошла к Марату и задала вопрос: «Есть ли у вас опыт другого, продуктивного сотрудничества или хотя бы просто общения с адекватными и разумно мыслящими представителями церковного сообщества?» «Да, конечно, — ответил он. — Есть примеры, и у меня их немало! Вы правы на самом деле, мне самому не нравится слово „мракобес“, но чем его заменить?» Действительно. Наверное, поэтому уже через 10 минут, когда Гельман выступал у микрофона перед гостями, этот вкусный термин зазвучал в одной из первых же фраз.
В какой-то момент Ксения Юркова мельком выразила претензию в адрес журналистов: вы, мол, сами тащите в эфир «милоновых», как будто других, адекватных, спикеров вовсе не существует, и таким образом сами лишаете их права слова.
То же самое справедливо и в «обратную» сторону.
А градус общественного настроя и готовности к таким махинациям хорошо иллюстрирует подслушанный тут же диалог:
— Вы слышали, слышали, сегодня где-то здесь даже был пикет против выставки!
— Да нет же, не «против». Пикет был «за», в поддержку открытия!
— А-а-а... — разочарованно. — Ничего, всё равно интересно.
На самом деле выставка Icons действительно спокойная и «аналитическая»: как за, так и против нее пикетировать довольно странно, в ней нет манифеста, нет скандала. Скорбь и глубина — встречается. Намерение обидеть — по-моему, нет. Бэкграунды у художников разные, но не агрессивные: есть работы авторов, которые артикулируют свою веру, заявляют о себе как о верующих. Есть другая мотивация — у художников, которые просто занимаются исследованием знака и символа и для которых икона является «значком», а текст Евангелия — литературным памятником. Это плохо? Это метод. И еще раз подчеркну: лично для меня ни одна из интерпретаций на выставке Icons не показалась оскорбительной. Некоторые показались глупыми (например, «блин»-диаграмма, разделенная на доли, каждая из которых помечена соответственно «Отец, «Сын», «Святой Дух»; но это скорее исключение из общего ряда), а некоторые — понравились очень, например, шикарный Дмитрий Врубель во всю стену.
Где граница между событием как таковым — и дополнительным смыслом, который ему пытаются навязать? Почему у пиара так здорово получается затмевать художественное содержание? Можно говорить и действовать сугубо в рамках заданной риторики. Можно попробовать быть чуть честнее, хотя это трудно и затратно с финансовой точки зрения, потому что «скандальную» выставку конечно же посетит гораздо больше народу, чем ту, про которую организаторы скажут: «Поговорим о том, как и во что мы верим. Приходите!» Или: «Приходите. Будет трогательно».
Мне повезло в жизни знать одного священника (он умер несколько лет назад), чьим любимым режиссером был Антониони. И почему-то кажется, что сегодня в пространстве «Ткачей» ему было бы комфортно, а может быть даже хорошо.
