Но и в мирное время есть один театр, где те же правила игры: там каждый раз начинают с того самого места, на котором 67 лет назад опустился занавес над их судьбой. Выстуженный, дымный занавес ленинградской блокады.
Изменилось лишь время. Актёры - всё те же. И они будут играть до конца. До своего последнего акта. Чтобы не прерывалась связь.
«Блокадных дней нам не забыть» - скромные афиши на нарядных улицах Петербурга. Мы о всей войне-то вспоминаем только под праздничный салют да в минуту молчания. А они - каждый день: у них по-прежнему блокада Ленинграда… И странный театр. Нет своей сцены - выступают на чужих подмостках, костюмы - самое приличное платье из гардероба, «артисты - из нафталина», реквизит - медали, ордена, да и спектакли - не спектакли вовсе, а - возвращения…
Белым-бело в зале, будто на него опустилась та самая, первая, страшная блокадная зима: белеют макушки ленинградцев, так и не ставших петербуржцами. Так же седо и на сцене. Спектакль-воспоминание. С 8 сентября, когда первая страшная бомбардировка уничтожила в городе продовольственные склады и вокруг обречённых сомкнулось кольцо, до 22 июня длится их театральный, поминальный сезон. Возвращение в те 900 дней из прошлого века, которые уже и легенда, и всё ещё - чья-то судьба. Это с тех дней у худрука отморожены альвеолы: он, пятилетний, орал на морозе от голода. У директора - руки: бегала под обстрелами в музыкалку на занятия по фортепиано. И руки эти, и нос после войны предлагали отрезать: иначе, мол, не спасти. Спектакль - экспромт. То между вокальными номерами поисковики передадут родственникам томик Пушкина, до XXI века пролежавший вместе с бойцом в земле на подступах к Ленинграду. То в военные песни вклинится зритель: «Я в войну в органах служил, хочу покаяться», - монолог, которого нет в программках.
То артист умрёт прямо на сцене. Как Толя Снытников, только и успевший передать в чужие руки гитару. Или вот есть у театра «Спектакль памяти зрителя». Прямо так и пишут на афишах. Спектакль памяти Ивана Иванова. Высота-то какая! Собирательный, думаешь, образ. Но нет, настоящий жил в Петербурге Иван Игоревич Иванов. Такой, какого не выдумаешь. Блокадник, постоянный зритель, на свою военную пенсию помогал печатать афиши… И потерял отца на Великой Отечественной, сына - в Афгане и внука - в Чечне. Библейский персонаж… собирательный образ русского человека…
Снегурочка устала
Я всё никак не могла попасть на эти удивительные спектакли театра «Родом из блокады». Худрук Макар Алпатов успел уже по телефону рассказать мне и про их приму Галину Семенченко, которая последние 83 года поёт Периколу - пела её перед солдатами, поёт теперь перед ветеранами - и в следующем году готовится отмечать 100-летие. И про их звезду Зинаиду Савкову, которая в юности, на один блокадный Новый год, давала концерт в детском саду - и упала в голодный обморок. «Ничего, пусть Снегурочка полежит, она устала», - объяснял детям Дед Мороз. И про то, что их спектакли бесплатны - и для артистов, и для зрителей.
И то, что директор театра, пенсионерка-блокадница Людмила Демидова, «содержит нас на свои гробовые», и что местные журналисты прозвали их «театром аншлагов», и вообще это всё - единственное в мире... А мой приезд всё откладывался. В Петербурге стояла плохая погода. Ленинградцев косило давление. «Понимаете, сейчас треть артистов болеет, звонят: «Макар Леонидыч, прости, сегодня прийти не смогу, слёг», - объяснял мне худрук Алпатов. - Уходят, пачками уходят - и артисты, и зрители!..» Иногда они пишут о театре в газеты - и не успевают даже увидеть свои статьи в печати: газеты выходят с уже траурной подписью под материалом. «За прошлый перерыв на лето умерли 1003 зрителя! Я спектакли ставить не могу: Зиночка Дмитриева вот померла - и спектакль слетел, а кого мне ввести вместо неё? Некого! Она же себя играла…» И я всё не ехала.
И готовилась писать об откровениях последних из тех, кто видел ад. О дистрофии, на последней стадии которой организм начинает пожирать сам себя. О салате из одуванчиков и сладчайших, обглоданных деталях ткацкого станка, когда-то, до войны, сработанного из прессованной свиной кожи. Об объявлениях на заборе, написанных прозрачной детской рукой: «Меняю кошку на десять плиток столярного клея»… Но, когда попала наконец на спектакль... ничего этого там не было! Были песни, стихи и светлая память. За кулисами я задала вопрос поэту Молчанову, вопрос про самое страшное. Он мне казался уместным. Но поэт Молчанов ответил: «Вам не понять: для нас, блокадников, то время - лучшее в жизни. Потому что фашисты думали превратить нас в зверей - но у них это не получилось». И тогда я поняла, что этот театр - не о самом страшном. О другом. «Наша задача - пропаганда подвига». Не подвига выживания. Подвига жизни.
«Шура съела сына»
Ведь подумайте только! У 12-летней Люды Демидовой те 900 дней убили всю семью из 8 человек… дедушка сошёл с ума от голода и выбросился из окна… «Они мне свой паёк отдавали, а я тогда не соображала, что они недоедают»… однажды зашла к соседке по лестничной клетке тёте Шуре, «а тётя Шура съела сына - ручку, попку»… Но не об этом директор театра Людмила Демидова рассказывает, а о своём хоре в 300 детских голосов, которым руководила, когда выжила, выросла. Или композитор Лазарев, который только что отыграл своё сочинение памяти погибшим. Это он, маленький Миша, много суток пролежал не в силах пошевелиться на одной кровати с мамой, а мама была уже давно мертва. А он из остатков подточенных годами и болезнями сил рассказывает мне за кулисами про любовь всей его жизни, эмеритон: удивительный, редкий, ныне исчезнувший музыкальный инструмент, изобретённый после войны, который мог петь человеческим голосом. Макара Алпатова в его 6 лет посадили на саночки «и повезли меня есть»: тех обезумевших девочку, её бабушку и родителей-людоедов, которые потянули его саночки, потом расстреляли, а Макарку тогда удалось отбить…
Эта история - под занавес разговора, а соло худрука, заслуженного артиста России, - о гастролях его театра в самом Париже! Поэт Молчанов в войну выследил двух фашистов, был ранен и не получил контрольный в голову только потому, что хорошо притворялся мёртвым, и в 11 лет получил медаль за оборону Ленинграда. Но об этом - если быть очень назойливой. А вот то, что много лет блокадник Анатолий Молчанов собирает детские сказки военных лет и его коллекция - уникальна, вот это в нём, как оказывается, и есть самое важное... Нет, не обманутая смерть - а дарованная жизнь, которую они приняли с такой благодарностью.
…Газета «Невское время». Из письма читателя. «Я не знаю, сколько мне осталось жить, но прошу вас, придумайте что-нибудь, помогите блокадникам пожить подольше на этой любимой и страшной земле. В. Константинов».
Актёр. Зритель. Фамилия - в рамке.
Они почти не говорят о том, как обидно им невнимание - власти, потомков, - они об этом гордо молчат. Не просят. Как-то выживают. Иногда только прорвётся горькое: «Мне один чиновник сказал, что все блокадники давно на Пискарёвке!» А они не под землёй - на ней! Соль её. Их ещё 400 тысяч. Это они - на сцене. Это они - в припорошенном сединой зале. Спектакль-экспромт. Спектакль-воспоминание. Возвращение. Исповедь. Память. Любовь. «Мы приходим сюда, чтобы почувствовать, что мы живы».
И чтобы не прерывалась связь.
