«Если вы идете от нас к метро и думаете, что больше не вернетесь, это нормально. Для любви с первого взгляда у нас… слишком много нюансов».
«Ты недостойна даже мыть их обкаканные попы!» — говорила себе Света Бабинцева, артистка театра и кино, выучившаяся на сестру милосердия.
Каждая ее исповедь начиналась и заканчивалась так — пока Свету не поставили руководить всем Домиком.
Социальным домом у Христа за пазухой — для не таких, как все, и одиноких.
Свято-Софийский социальный дом — первый негосударственный дом для детей и взрослых с тяжелыми множественными нарушениями развития в постперестроечной России, проект православной службы помощи «Милосердие». Никогда такого здесь не было — и вот 5 лет назад стало.
Собрали детей, на кого хватило размаха крыльев, укрыли собой, стали жить вместе. И расти.
Некоторые — даже становиться домашними.
«Расскажи, как они ждут. И что с ними не страшно, пусть диагнозы никого не пугают. Пожалуйста».
«Это чудо редко бывает»
За отъезжающими воротами Домика при приближении нарастает идущий из него гул. Как будто внутри распевается человеческий хор. Плотный тугой звук, биение жизни. Молятся, хохочут, гудят. 70 взрослых (и еще полсотни волонтеров), 23 ребенка. Уже в холле, раздевалке выявляется много нюансов.
Отдельно стоящие у шкафчика чьи-то пустотелые конечности — розовые девчачьи ортезы. Вывернутая, как игрушечная, на 90 градусов нога безгласого парня в коляске — торчит неестественно, но является закономерной частью пейзажа. Кто-то низко мычит. Где-то действительно поют — служба заканчивается.
«Я не уверена, что это можно даже определить как любовь, — говорит Света. — Подходит ли вообще это слово. Это скорее какая-то загадка… Но Бог живет здесь, среди эти неговорящих, странных людей. И это вас зацепляет».
Очень много нюансов. Очень много любви.
В среднем из Домика уходит в семью один ребенок в год. Вчера утром забрали Гелю.
«Чудо такое, редко это бывает», — воспитатель группы «Адаптация» Виктор Денисов говорит тихо и кивает на Гелин пустой шкафчик.
«Сейчас Ферузе очень сложно — они с Гелей в одной комнате жили, — объясняет Света. — А Фира ведь до сих пор не может забыть, как забрали одного мальчика, с которым они в Домик поступили совсем маленькими из обычного детского дома! Так и говорит: “Ненавижу его”».
Предал. Ушел. Унесли.
А ее — нет.
А Геля ничего не говорит. В свои 8 лет только повторяет отдельные чужие слова. И то не за всеми. Раз Гелю забрали вчера, это значит, что по статистике за Семой придут только через год.
Так в Домике начинается обычный день чуда. Не ожидания его. А свершения.
Папа Сема
«Я до сих пор не могу понять, что Сема тут делает, — Миша Панасик, воспитатель группы “Шустрые”, появился в Домике почти одновременно с Семой. — Соображает хорошо, ласковый, ресницы, и, говорят, есть шанс начать ходить. Так почему он не дома?!» У Миши у самого почти такие же ресницы. И почти такой же взгляд.
«В Домике такие вопросы всплывают… Такие дебри... Куда не надо себя пускать — все равно не найдешь ответа. Иногда мне кажется, во мне нет ни капли жалости. Иногда — что из меня сейчас выльется море слез. Лучше даже не думать, просто играть с детьми».
Миша пришел и сразу взял всех на ручки. Это было понятнее всего.
А 3-летний тогда Сема только сказал новому воспитателю, дотронушись до его лица: «Ты мо». В тот день лило за окном, Миша пришел с дождя. «Это значило: ты мокрый».
А я думаю, это было «Ты молодец». Или «Ты мой».
Кровь с молоком, младший сын у матери, учитель труда, бывший менеджер по продаже пластиковых окон, в 27 Миша Панасик тискает, щекочет, играет с детьми в кучу-малу.
«Раньше в моей жизни были одни пластиковые окна, а сейчас я не могу после работы уснуть, лежу улыбаюсь. Геля научила меня обниматься. Она очень любила обниматься — спросонья сразу тянула руки. А Семеныч — очень крутой, я так не умею: реальность его не пугает. Он не говорит о своих ногах, но, конечно, ему тяжело: мы гуляем, я качу его коляску, мальчишки в соседней школе играют на поле, а он не может. Подкатываем на коляске, я говорю им: “Подвиньтесь, мы на ворота встанем”. И мы встаем...»
В Домике Сема заговорил.
«Я папа Сема», — теперь говорит. «Я буду тебя защищать» — воспитательнице Насте, Свете, Ферузе. Семе в школу через год. Играет в одну игру. Называется «семья». Откладывает деньги в копилку — на продукты. Расставляет пробирки, меряет температуру: «Заболеешь, я тебя вылечу». «Если война, вытащу с поля боя». Одевает кукол. Пакует чемоданы — везти детей на море, в гости, в отпуск. «Я отец».
Семины ножки болтаются, как бесполезный русалочий хвост. Spina bifida. Расщепление позвоночника. На полочке над его кроватью — иконки и самоспасатель. Еще недавно дети с такой патологией оставались лежачими, теперь их научились оперировать еще в мамином животе, а сам Сема уже перенес несколько разной степени удачности операций, и есть шанс на Израиль и то, что он сможет ходить… Но на полочке у Семы — иконки и самоспасатель.
Случиться может все что угодно. Даже то, что за Семой придут. Раньше времени.
Это же Домик.
«Сема говорит: “Моя мама красивая. Она меня потеряла. Она за мной придет”, — рассказывает Миша. — Но я говорю: “Нет, Семеныч, она тебя оставила. Эта мама уже не придет. Давай молиться, чтобы та, которая придет, оказалась красивой”».
В отпуск Миша ездил на Черное море — с Семеном, заносил его в воду на руках. А в последнее время перешел на персональный пост к Леону, тот — юный светловолосый Хокинг. «Если бы у меня в мои 18 были такие мысли, как у Леона!» Друганы, на весеннем карантине воспитатель и «академик» (Леон из группы старших «Академики») съехали на съемную квартиру: «Пицца, киношки, все дела». Осенью вернулись в Домик. Леон — мозг и тело, которое удерживает в весомости только инвалидное кресло сложной архитектуры и корсет, немного придающий центровку. Я вхожу в их комнату с воспитательницей Машей Базилевич, Миша откидывает Леонов корсет, поднимает, как ребенка, коллегу и, словно гимнастический снаряд, подбрасывает Машу вверх.
Все ржут, я пячусь, по свободному полю корсета плывут космические корабли.
На кухне запыхавшаяся Маша ловит меня и лукаво и твердо, показывая на прикнопленный к стене черно-белый портрет, спрашивает: «Это кто?»
Это Корчак.
Маша выдыхает. И больше не смеется. «А ты готов вот так сгореть за детей? Ты себя спрашивал?»
Я не знаю, кого спрашивает Маша. Мы на кухне одни. Здесь в Домике, наверное, все задаются этим вопросом.
Везунчики
«Многие наши специально начали заниматься спортом, после того как посрывали на работе спины. Дети-то растут, тяжелеют», — Виктор пришел в Домик за женой, медсестрой Галей. «Сейчас я воспитатель в группе лежачих, а раньше по дереву работал. Бизнес, 90-е, крутился, маялся, все в тоске и тревоге, прогорел, слава богу. Пришел в церковь. Потом в Домик. И вопросов ведь только прибавилось… Сердишься тут с ними. Плачешь. Влюбляешься. А свои проблемы уходят. Потому что перестают ими быть. Мы тут везунчики».
Несколько лет назад из Домика забрали в семью шустрого Сережу (у Сережи шунт в голове и огонь в глазах). Так освободилось место в Домике для Семы. Сейчас они сидят за одним праздничным столом в трапезной: Сережа — в синей рубажке и подтяжках и его папа — в синей рубашке и костюме. Семе жареную картошку подкладывает Миша, Сережа вьется у плеча большого молчаливого приемного отца. Жадный блеск глаз ставшего домашним ребенка, который хребтом чувствует тыл: он в синей рубашке, и я в синей. И тихая сосредоточенность, с которой ковыряет тарелку Сема — невозможно не заметить этой разницы… Семена отпустит напряжение, и он станет собой, папой Семой, который вытащит тебя из температуры и голода и возьмет на ручки, только в своей комнате наверху. Среди кукол, младших девчонок и рядом с копилкой на продукты. Со мной не пропадешь. Уж я-то позабочусь. Я твой. Как будто говорит Сема.
«“На все произволение Божье, Семеныч. Надо только уметь ждать, верить, не суетиться. За тобой придут”, — так я его утешаю», — говорит Миша. Как будто себе говорит.
В общей ванной комнате на полке — подписанные ячейки для зубных щеток: Семен, Леон, Феруза… Гелин шампунь — на месте. Сегодня вечером Геле помоет голову мама — своим шампунем. И неговорящая Геля, которая почти не контактировала с людьми, будет часами сидеть у этой женщины на коленях, вжавшись в нее всем телом. А мужчина будет называть дочку Шмеликом.
В Домике, полном нюансов, целый день на моих глазах происходит чудо. Чудо — это ведь не нарушение нормы. А наоборот — тот случай, когда все наконец-то пошло так, как надо.
Любовь со второго взгляда.
Поддержать взрослых и детей из Домика можно здесь
