Никита Олендарь — единственный мужчина в коллективе из 28 женщин, сотрудниц Донецкой республиканской библиотеки для молодежи. Год назад его судьба изменилась, и он попал в самое горнило спецоперации: Мариуполь, угледарское и великоновоселковское направления.
Библиотекарь с дипломом управленца горными предприятиями осваивал гранатомет, а затем спасал раненых. С собой он взял книги, а дома его ждала грудная дочь.
Его вторая ипостась — солдат с позывным Календарь.
Никита попал в госпиталь, и ему пришлось вернуться «на гражданку». Родную библиотеку в центре города украинцы на днях снова обстреляли «градами». Она уже превратилась в «духовную передовую» русского мира, где идет сражение за истинные ценности.
Евгения Мартынова, aif. ru: — Никита, как ты оказался на поле боя?
Никита Олендарь: — Когда в феврале у нас началась первая волна мобилизации, то я ощущал вокруг ажиотаж. Гулял на улице с собакой, смотрел на КамАЗы с добровольцами и думал о том, что если бы у меня не было семьи — то запрыгнул бы туда прямо в гражданке — и поехал. Тогда еще не началась спецоперация, но было ощущение, что надвигается новая историческая волна. Эта неизвестность, приключенческая история будоражили дух — и хотелось вклиниться к ребятам в этот процесс. Будучи человеком православным, я понимал, что действует некое Провидение, и поэтому будет символический знак, жест. И я подготовил свою семью морально, что если будет «зеленый свет», то я туда пойду. Этим знаком стал звонок от директора библиотеки. У меня была бронь из-за маленького ребенка — дочери не исполнилось и девяти месяцев. Но я сказал, что у меня уже чемодан собран — и я готов...
Первое мое назначение — второй номер гранатометчика, а затем меня перевели в должность стрелка-санитара, фельдшера. Я был доволен и вдохновлялся тем, что отец Павел Флоренский (священник, православный философ, — Ред.) поехал на Первую мировую санитаром, и Александр Вертинский в качестве фельдшера помогал нашим военнослужащим.
В мобилизационный процесс вовлекались все слои общества, в том числе представители городской интеллигенции, студенты. Со мной был преподаватель истории. Мы делали такую «кормушку» на возвышении, куда клали телефон — и именно там ловила связь. И прорвалась моя супруга со словами: «Твоему товарищу передали, что он стал доцентом!» Он подавал документы, и пока коротал время в окопах в гранатометном взводе, его повысили до должности доцента. Сейчас он вернулся и исполняет обязанности заведующего кафедрой.
— Общий язык интеллигенты с пролетариями находили?
— Представителям рабочих профессий «материальный мир» поддавался легче. Они были основательно подкованы по этой части. Влетали в заброшенные дома — и мигом там обустраивались, знали, что к чему: где подлатать, как быстренько забить окна, запустить систему отопления. Как-то попросили меня набрать воду из колодца, а я с этим дела никогда не имел! Пришлось крутить на «журавле» ручку, чтобы намотать веревку с ведром. Для меня это была невидаль! Мы с ними «играли в догонялки», но быстро учились. В конце концов, если не можешь что-то грамотно делать, то просто подавай!
— А они от тебя тоже что-то узнавали новое?
— Я, например, с собой все время книги носил, поэтому меня спрашивали: «Что читаешь?» — «Вот Марк Аврелий, „Наедине с собой“. Тоже писалось в походных условиях близ реки Дунай во время боестолкновений. Как раз о стоицизме».
Я был санитаром роты. Например, назначен человек снайпером, он сидит и снайперит себе, у него задача — два часа откараулил, и если нет боевой, ты отдыхаешь. А санитар — это такая перманентная история. Если кто-то начал чихать, болеть, то все к тебе идут и полагают, что у тебя квалификация Пирогова. Или ждут, что ты им и гнойник вскроешь. А у меня медобразования нет, и я сначала пытался объяснять, кто такой санитар... Но тем не менее от ОРВИ препараты давал, и наблюдал, и перевязки делал. Был март, сильный мороз, ребята болели, лечились лекарствами, полученными по гуманитарке, дешевыми антибиотиками.
— Не дает покоя вопрос, откуда взялся Марк Аврелий?
— Я с собой брал, конечно. Только Марка Аврелия и Евангелие. А по ходу еще достал сочинения Аристотеля. Их я привез в Донецк. Нашел их в библиотеке, хозяина которой, к сожалению, уже не было в живых — иначе бы я, конечно, с ним рассчитался или на что-то выменял. Это случилось в одном из сел, где мы зашли в заброшенный дом. По библиотеке в доме было видно, что человек очень основательно подходил: книги по истории Древней Греции, Рима. Видно было, что семья была книгочеев. О судьбе хозяев нам рассказали местные жители.
Мы всегда общались с ними культурно. Наш командир действовал по самым высокоморальным лекалам. Говорил, что мы должны быть максимально открытыми для людей, и в села мы заходили без балаклав. Наша позиция: мы — русские миротворцы и всегда должны помочь и медициной, и провизией. Бывало, и огороды перекапывали старикам.
— Как относилось местное население?
— В освобожденном Донбассе нас встречали очень благосклонно. Прямо нам в окопчик приносили горячую пищу, пирожочки. До этого в Крыму местное население, узнав, где мы располагаемся, тут же организовалось, и нам понесли гуманитарку, домашние закруточки, и всячески нас окормляли.
В Донецкой области наши земляки также нас консультировали и помогали бойцам выбраться тайными тропами, потому что на остальных маршрутах все простреливалось и птурилось. В одну из таких ротаций местный житель согласился вывезти нас на гражданской машине. Мы набивались в нее по три человека, открывали окна, чтобы слышать шуршание снарядов — и он нас окольными путями, по зеленке, перевозил.
Родственница этого человека приходила к нам и осеняла окопы крестным знамением. Была очень благодушна и все сокрушалась, что мы, такие молодые, здесь оказались. К бойцам относились очень сердечно! Нас предупреждали, чтобы мы не брали еду у местных и не пили воду из колодцев — враг отходил и «живую воду превращал в мертвую».
Но когда ты приезжаешь, а из сухпая осталось две галеты, то вход шло все! И картошечку жарили, и барашков со свинюшками местные нам передавали. А однажды принесли деликатес — увесистую лапку какого-то зверя и пирожки с медом. В такие моменты думаешь, действительно ли ты на поле боя? И если была возможность шикануть, то мы старались ее не упускать. Отравленных пирожков мы не вкушали!
— Когда пришлось впервые осознать, куда ты попал на самом деле?
— Заезд на боевые у меня, как у медика, начался с того, что наш командир Лысый предложил поучаствовать в извлечении тел украинских военных из подвала школы в Красной Поляне. Мы туда зашли вскоре после боя, и покойники лежали уже несколько дней. «Ну что, Календарик, полезешь с нами? Запахов боишься?» — спросил Лысый. А у меня после ковида часть рецепторов перестала служить, да и командира не ослушаешься — он и сам туда без противогаза лезет. В подвале тела были навалены друг на друга, раскурочены, наши ребята выбегали, им становилось плохо. Командир шел первым, смотрел, чтобы всушники были не заминированы, за ним уже шел медвзвод. Для украинцев мы выкопали братскую могилу, собрали их документы, чтобы потом передать их родным на той стороне...
В этот же день мы отправились держать оборону высоты. Было −15, все покрылось изморозью. Ты лежишь в какой-то одежде и высматриваешь фигуры в складках поверхности. Линия соприкосновения кипит, горизонт вспыхивает, а луна нас подсвечивала так, что все было видно без тепловизора. И сыч орал в степи...
9 Мая наша колонна попала под минометный обстрел, погибли командир и трое товарищей. Так мы узнали, что такое терять друзей и доставать из-под обстрела раненых. До врага была пара километров. В городских условиях при обстреле у тебя есть полчаса, пока приедут МЧС, военкоры — и враг будет этот же квадрат обкладывать. А там это перманентная история, летит и летит, потому что украинцы вошли в раж.
— Тяжело было вынужденно возвращаться «на гражданку»?
— Когда я отпросился из больницы, то первым делом пошел в книжные магазины в Макеевке, купил Пришвина и еще пару изданий и зашел в кофейню. Чтобы выпить кофе — не растворимого, не с костра, а как цивильный человек, и даже помытый. И рядом сидели двое розовощеких, холеных мужчин. Один с другим делился, как ходил в кино, развлекался на курорте, занимался дайвингом. Для меня это было непривычно, я понял, что здесь есть другая жизнь, где тебе, грубо говоря, могут бросить: «А зачем ты туда пошел?!» И как раз за окном проходили ребята в форме, лет по 18-19, с девочками под ручку. Может, в увале были. И судьба их не определена... А мужики, которые выглядят крепче этих детей, рассуждают о проблемах прайса в Большой России. Это была моя первая реакция на «гражданку». Еще сильнее она обострилась, когда попал в тот же Ростов. Иногда думалось, неужели девять лет сюда порох ветром не доносило?..
Участники спецоперации возвращаются, и проблема не в том, что они могут быть отторгнуты обществом, а в том, что ты сам его уже не принимаешь. Наша реакция не может быть иной! Наблюдаешь, как люди озабочены проблемами личностного роста, раскрутки, и ты не можешь с ними находиться в одной обойме. Уровень адреналина у тебя уже другой, тебе нужна «движуха», и ты не можешь совладать с разговорами ни о чем. Тебе хочется туда, где твои переживания будут настоящими.
