На недавнем суде они встретились впервые со дня летней трагедии в Южном Бутове: мама сгоревшего мальчика и мама подростка, которого будут судить за его сожжение. Две Кати. Обе — матери-одиночки.
Убийство с особой жестокостью
Как ранее писал aif.ru, трагедия разыгралась 5 июня в Южном Бутове. 14-летние друзья Дима и Артур (имена детей изменены) играли во дворе многоэтажки. Вдруг на Артуре вспыхнуло пламя, мальчик начал с криками метаться по детской площадке, а Дима бросился бежать, бежал прыжками через скамейки и песочницы, словно заяц, спасающийся от охотничьих собак. Так рассказывали очевидцы.
Практически сразу Диму арестовали. По версии следствия, он облил бензином своего друга и поджег зажигалкой. У Артура диагностировали 100%-ный ожог кожи. Мальчик перенес несколько сложнейших операций, три недели боролся за жизнь, но 26 июня его сердце остановилось.
Следствие длилось шесть месяцев. Уголовное дело по обвинению Димы в убийстве с особой жестокостью (ст. 105, ч. 2, п. д УК РФ) 5 декабря было передано в Зюзинский районный суд. На первое, предварительное заседание, помимо подсудимого, вызвали только двух человек: его маму и маму погибшего Артура.
«Я красивый буду?»
Обе Кати приехали в суд ровно к трем часам — времени начала заседания. Они сели на скамьи по разные стороны коридора и усиленно старались не смотреть друг на друга. Мама Артура жалась к подростку, пришедшему вместе с ней. Это был Эдик — брат-близнец сожженного мальчика.
«Я Эдика с собой взяла, мне страшно одной. И ты садись, пожалуйста, рядом, а то меня прямо трясет, так волнуюсь, — узнав, что я из aif.ru, попросила Катя. — Я вашему изданию единственному дала интервью тогда, вы всю правду написали, а не стали врать, как остальные».
Она нервными движениями порылась в своей сумке, достала оттуда пачку документов и принялась листать. Потом облокотилась на стол и замерла, невидящими глазами глядя куда-то в пустоту.
«Нет ничего страшнее, чем представлять, как мой малыш горит, — вдруг заговорила Катя. — Я надеюсь, что он из-за шока не чувствовал боли. После того как его потушили, Артур сказал: я домой пойду, к маме. Значит, не чувствовал, да? А потом, когда лежал на асфальте, спросил у рядом стоящей девчонки: у меня лицо сильно изуродовано? Я красивый буду или некрасивый? Он очень трепетно относился к своей внешности, никогда что попало не наденет. Это были его последние слова... в больнице он уже ничего не говорил».
Она снова помолчала, бросив украдкой взгляд на мать Димы, старательно делавшую вид, что не слушает. И снова начала рассказывать — про то, какую Артуру сделали первую операцию, какую вторую, третью. Как мужественно держался ее мальчик, как боролся со смертью в той ситуации, когда шансов ее победить не существовало.
«Но он боролся, понимаешь, у него организм оказался такой сильный, что даже врачи удивлялись, — качает Катя головой. — Но мне кажется, что в один момент сын понял, что не хочет больше бороться. Потому что представлял, каким будет, если выживет. Обезображенным инвалидом. Сначала мы за него молились, чтобы выжил, и неважно, в каком состоянии, я бы сделала все необходимые операции, протезы там, пластику».
Катя опустила глаза, схватила голову игравшего в телефоне второго своего сына и прижала ее к себе. По ее щекам медленно покатились слезы.
«А мы стали молиться: Господи, сделай так, как ему будет лучше, — шепотом произносит она. — Ну, то есть мы его отпустили. Потому что он бы не смог таким жить».
«Есть таблетка от головы?»
Девушка выпрямилась и сурово посмотрела на сидящую напротив маму Димы. Та встала, и, ломая руки, подошла к окну и молча уставилась в стекло, за которым догорал зимний день.
А заседание еще не начиналось. Рассмотрение дел шло с опозданием на час. Мама Димы продолжала стоять у окна, а мама Артура тихонько разговаривала с его близнецом. Ожидание становилось томительным. Напряжение растекалось по коридору суда, словно вязкое масло.
«А у тебя случайно нет таблетки от головы? — вдруг обратилась к маме Артура мама Димы. — У меня с утра температура, я три порошка выпила, чтобы сюда приехать».
«У меня тоже голова разламывается», — откликнулась вторая мать.
«А я вообще, как все это закончится, собираюсь на все СМИ в суд подавать, — вдруг выпалила мама Димы, глядя на меня. — Ведь ни один свидетель не видел, как сын поджег. А СМИ раздули, что он маньяк-убийца».
«Как же тогда достали эти журналисты! — с готовностью включилась в разговор мама Артура. — Представляете, звонили и представлялись следователями Следственного комитета. А еще, когда у сына шла операция восемь часов, и мы с мамой сидели в коридоре, ждали, ей позвонили из соцзащиты. Она им что-то отвечала, а через десять минут ее слова появились в Telegram-канале».
«И мне эти СМИ житья не давали, караулили возле подъезда, на этаже стояли, — покивала мама обвиняемого. — Сразу начинают фотографировать, на видео снимать. Соседи однажды даже полицию вызвали, потому что журналисты с ноги долбили в мою дверь, грохот стоял на весь подъезд».
Закончив тему журналистов, девушки принялись обсуждать школьные дела.
Закадычные друзья
«Так вы что, знали друг друга?» — удивилась я.
«Мы давно знакомы, — охотно ответила мама Артура. — Детей по улицам искали вместе, они же в одной компании были. Закадычные друзья: Артур, Эдик, Димка и Петя. Не разлей вода. Как-то летом они все налысо побрились и пошли гулять. Гулять они любили... ах, как жалко Артура. Не заслужил он такого. Но батюшка, когда отпевал его, сказал, что он мученик. Значит, уже в раю, ему там хорошо, лучше, чем здесь».
Катя, неожиданно сменившая тему, «засушила» разговор, и все неловко замолчали.
«Что же все-таки случилось в тот день? — спрашиваю я, обращаясь к обеим мамам и Эдику, который наконец поднял глаза от экрана телефона. — Это была игра или Дима намеренно поджег друга?»
Мамы молчали. Я смотрела на Эдика — ведь он был почти что очевидцем, уйдя домой незадолго до трагедии.
«Да там никто не соображал — все нанюхались бензина, — пожал плечами подросток. — Дима купил канистру на заправке. Стали нюхать. Петька почти сразу отключился. На лавочку лег и лежал. Он сказал, что не видел, как все произошло».
«Намерения убить у Димы точно не было, — перебила сына мать. — Было намерение сделать больно, сделать гадость. Он такой... вредный. В девочек из перцового баллончика брызгал».
Сам себя поджег?
Когда начали обсуждать ее сына, мама Димы встала и пошла по коридору подальше от нас. Через пару минут вернулась.
«Сын говорит мне, что он не поджигал, — она подняла свое застывшее, будто вдруг обледеневшее лицо. — У Артура была зажигалка, он ею все время щелкал. Он мог сам себя поджечь».
Мама жертвы глядела на нее широко раскрытыми глазами. Все снова надолго замолчали, думая каждый о своем. Дверь в зал заседаний все не открывалась.
«Дима еще не знает, что у него умер отец, — проговорила мать обвиняемого. — Он очень переживал из-за случившегося. И вдруг перестал выходить на связь. Полицейские вскрыли дверь в его квартиру, а он там мертвый лежит. Сердце».
Она встала и сказала, что уже не может терпеть головную боль — идет в аптеку за таблетками.
«Ну вот, ты слышала? — горестно спросила Катя, когда та ушла. — Сам себя поджег! Он что, дурак, что ль, мой маленький Артурчик, чтобы себя поджигать? Ну, вообще».
Ее лицо снова скривилось в гримасе плача. Но уже через несколько секунд Катя справилась с собой и начала рассказывать о том, как хоронили сына, что его могила на элитном Востряковском кладбище оказалась рядом с могилой музы художника Никаса Сафронова — модели Леки Мироновой, которому она завещала свою квартиру. И когда 6 августа на ней устанавливали памятник, Сафронов написал на ограде картину. Правда, перед началом работы он, по словам Кати, скинул все венки и цветы с могилы Артура¸ да так и не вернул их на место. Матери пришлось на следующий день самой восстанавливать захоронение. Кате льстит, что могила ее сына рядом с такой знаменитой соседкой, хотя она и философски вздыхает о небрежности художника.
Вернулась мама Димы, и наконец, спустя два часа ожидания, открылась дверь зала заседаний, выпустив участников предыдущего слушания и впустив обеих мам. Эдику, который тоже рвался в зал, помощник судьи велела оставаться на месте — заседание закрытое. Вход запрещен всем, даже брату-близнецу жертвы.
Разочарованный подросток с обиженным видом снова уселся на скамейку. Но спустя несколько минут ему досталось развлечение: конвоиры привели Диму на суд. Паренек с испуганным видом прошел в зал.
«Дима, ты так изменился! — ехидно прокомментировал встречу с бывшим другом Эдик. И уже мне: — Поправился он в тюрьме сильно, видимо, хорошо там кормят».
Заседание оказалось недолгим. Точнее, его перенесли, адвокат Димы не смог приехать, а по закону без его присутствия нельзя рассматривать дела в отношении несовершеннолетних.
