В начале разговора Яна Колпакова обозначила, что не стоит в материале ее представлять жертвой. Сегодня девушке 31 год, она успешный парикмахер-стилист, ВИЧ-активист, замужем и воспитывает сына.
Судьба Яны поражает и вызывает жуткие эмоции, как будто ее жизнь готовый сценарий для триллера. В семилетнем возрасте ее изнасиловал родной дедушка, тогда ее никто не защитил, поэтому сейчас Яна старается помочь другим.
«Игра в щекотки»
Екатерина Скрижалина, aif.ru: Яна, расскажите о детстве? В какой семье вы выросли?
Яна Колпакова: Родилась в полной семье, у меня были мама, папа, старшие брат и сестра. Я была младшей. Можно сказать, что наша семья жила очень хорошо, выше среднего. Папа — бизнесмен, мама — домохозяйка. У меня была самая дорогая коляска, как мне родные рассказывали, потому что отец меня обожал и ждал. Я училась в хороших гимназиях: игрушки, компьютеры, телефоны — ни в чем нужды не знала. Правда, мама в силу советских установок часто ограничивала меня, попрекая, что у меня все есть, нечего жаловаться, а вот у нее этого не было. Она была достаточно холодной женщиной. Я себя сегодня одергиваю, как только у меня появляется желание что-то подобное сказать своему ребенку. Это деструктивное поведение родителя.
— Мама домохозяйка, значит, большую часть времени она проводила дома. Каким образом вы оказывались у дедушки с бабушкой?
— Бабушка и дедушка были со стороны матери. Обычное дело: на выходных ребенка отдавать родственникам, чтобы мама и папа отдыхали. Меня как самую младшую отправляли к деду и бабушке достаточно часто.
— Помните первый раз, когда дед к вам пристал?
— Мне было около пяти лет. Сначала дед меня мыл, этим не бабушка занималась, потом одевал меня параллельно, щекоча меня усами в интимных зонах. Я помню, что он пытался склонить мою голову к паху. Надо понимать, что даже сейчас с сексуальным просветом для детей не все очень хорошо, а в те времена, когда мне было пять лет — было сложно осознать, что твой близкий делает что-то не так. Дед называл все, что делал со мной, «игрой в щекотки». Папа всегда был на работе, мама холодная, в депрессии, а дедушка мной интересовался. В целом педофилы редко нападают на незнакомых детей, чаще всего насилие над ребенком происходит в семье. Только сегодня, находясь в терапии достаточно долго, мне удалось снять травму — прекратить чувствовать себя соучастником того, что происходило со мной в детстве. Педофил втирается в доверие, он способен вызвать у ребенка симпатию, нередко дошкольник или школьник считает, что у него отношения со взрослым человеком. Я не стала исключением. Это самое страшное, когда во взрослом возрасте жертвы педофилов считают, что они позволили с собой вступить в половую связь. Но это невозможно — ребенок не в состоянии проанализировать ситуацию.
— Когда это все закончилось?
— Когда перестала быть девственницей. Это было страшно, больно и непонятно. Но после — все закончилось. Я рассказала об этом сначала бабушке, потом маме. Спасибо ей, что она хотя бы потом перестала меня оставлять у бабушки с дедушкой на ночевку.
— Как вы это сказали маме и бабушке? Сколько вам было лет?
— 7 лет, я уже была в первом классе. Я помню дословно: бабушка, я хожу в туалет кровью. Она же мне ответила, что я просто поела борща. В тот момент я ей поверила. Мама расплакалась. Лишь потом до меня начало доходить, что произошло что-то. Я любила в детстве по телевизору смотреть криминальные хроники, где рассказывали о советских маньяках, так и поняла: случилось со мной то самое, страшное. Насилие.
— Неужели мама никак не отреагировала?
— Она сказала мне: об этом надо забыть и никому не рассказывать. На праздниках дед и бабушка к нам домой приходили, все делали вид, что все нормально, ничего не произошло.
— Как выглядел ваш насильник?
— Он чем-то внешне напоминал Олега Газманова, меня по сей день триггерит, когда вижу этого певца. Дед был невысокого роста, спортивного телосложения, черные волосы без намека на седину. Он умер в 2015 году, пережив бабушку, успев даже жениться после ее смерти. Его избранница была младше на 40 лет. В молодости дед работал моряком, неплохо зарабатывал, привозил подарки. Мама его любила.
Семейная тайна
— Спустя годы вы с мамой, отцом обсуждали насилие?
— Для нее это было тоже травмой, правда, она решила не работать с ней. Просто живет, имея серьезные ментальные проблемы. Было несколько версий с ее стороны, почему она меня тогда не защитила. Папа также знал, что произошло, он хотел убить деда, но мама запретила ему это делать.
— Все знали и молчали. Подругам, в школе, даже повзрослев, вы никому не рассказывали?
— Мой переходный возраст был достаточно тяжелым. Я пыталась, конечно, рассказать школьному психологу, но действий никаких не последовало. Маму вызвали педагоги, в кабинете психолог с ней поговорила, и все быстро замяли. В школе я даже написала эссе о том, что происходило, сдала учительнице по русскому языку и литературе. Мое сочинение пролежало неделю у нее на столе, потом я подошла к ней, спросила: прочитала ли она его? Учительница ответила, что нет, и я решила забрать свою рукопись. Но в это же время у меня начали появляться друзья, с которыми я делилась своей болью, в них я находила понимание и поддержку.
— Вы напрямую насильника спрашивали, зачем он это сделал с вами?
— Пыталась, но мама сдерживала. Надо понимать, что в разные периоды моей жизни я вела себя по-разному. В период моей наркотической зависимости мне казалось, что я плохая дочь и все силы кидала на то, чтобы угодить матери. Полгода я ничего не употребляла. В этот же период дед умирает в больнице. Я хотела тогда с ним поговорить в последний раз, но мама в очередной раз остановила меня. После этого у меня случился срыв.
— Наркотики в вашей жизни появились в подростковом возрасте?
— Да, но мне изначально это не нравилось. Никакой тяги к запрещенным веществам я не испытывала. Плотно наркотики вошли в мою жизнь в 2010-м году, когда застрелился мой отец, мне было 17 лет. Для меня он был всем — я осталась одна. В тот день, когда его не стало, я осиротела.
— Как употребление не помешало вам стать мамой? Были перерывы?
— Да, я встала на путь исправления, не пила, не курила, не употребляла в период беременности и кормления. Была маниакальной мамочкой, намывала квартиру по 100 раз на дню, водила сына заниматься плаванием, была погружена в материнство с головой. Мне тогда казалось, что с наркотиками я завязала окончательно. После длительного воздержания я сорвалась. Я, конечно, корила себя. Стыд и вина, и непонимание. Просто человек не осознает серьезности. В обществе мало разбирают, что такое зависимость с точки зрения болезни и ее симптоматики. Но я считала, что держу ситуацию под контролем. Мне пришлось дойти до дна, чтобы осознать всю трагедию.
— Как узнали о ВИЧ?
— В одно из употреблений я укололась после кого-то. О диагнозе я узнала, когда лежала в больнице, в детоксе, у меня были увеличены лимфоузлы и не спадала температура. Первый экспресс-тест показал отрицательный результат, но я решила перепровериться, диагноз подтвердился, как и гепатит. Я тогда встречалась с будущим мужем, он меня поддерживал. Святой человек, никогда ни в чем не упрекал меня. Я справилась благодаря ему и старшей сестре, которая забрала моего сына к себе, пока я приходила в себя.
— Мама?
— Она говорила: умерла бы уже, поплакали бы и забыли. Но ее можно понять, это частые слова многих родственников. Здесь демонизировать ее не стоит.
— Самоанализ себя, зачем вы начали употреблять? Это из-за насильника?
— Я до сих пор его не забыла. Но большая обида у меня на маму. Почему она меня тогда не защитила? С педофилами все просто — это люди с патологией. Многие из них до совершения первого преступления осознают нездоровую тягу к детям, испытывая чувство стыда, пытаясь что-то с этим делать. Я не из тех, кто считает, что всех педофилов надо кастрировать. Им нужна цивилизованная помощь: психотерапия — это будет лучшая профилактика. Пока они сидят по темным углам, количество преступлений снижаться не будет.
— Вы общаетесь с мамой сегодня? Как она к старшим детям относилась?
— Нет. Я никак не могу оправдать ее поведение. Дед был больным человеком, а мама? Зачем она мне много неприятных слов говорила в детстве. История в том, что я 9 лет в терапии. И первые годы меня психолог заставлял ее простить. Специалист говорила: «Не простишь мать — не будет счастья». Я реально пытаюсь до сих это сделать. Нащупать это в себе. Но — не могу. Я сожалею, что у нас всё так вышло с ней, вернее, не вышло. Но! Очень важно, что мне попались грамотные терапевты, которые сказали, что не обязательно всех прощать. Что-то невозможно простить. И я хотя бы перестала считать себя эгоистичной дочерью. Но тема прощения до сих висит. Я бы хотела это сделать. Но пока не могу. Вот не приходит это состояние, чувство… Сегодня я себя за это не виню хотя бы. В отношениях с братом и сестрой мама была в той или иной степени также деструктивна. Они не дали согласия, чтобы я о них рассказывала. Для них все, что было в детстве, болезненно. Поэтому каждый из нас получил свои травмы, которые отразились на нас во взрослой жизни. Но я всегда буду помогать сестре, которая сегодня рядом с мамой: если деньги нужны будут, поддержка. Сестру я никогда не брошу.
— Вы гордо себя называете ВИЧ-активисткой, в чем заключается ваша помощь другим?
— Я помогаю фонду помощи детям и подросткам, живущим с ВИЧ-инфекцией. Большинство — это дети, которые родились с ВИЧ-инфекцией благодаря тем родителям, которые почему-то не пили терапию, потом умерли от СПИДа и оставили малышей в интернатах или бабушкам. Но есть и другие случаи, у меня было общение с 13-летней девочкой на последнем слете активистов. Ребенка заразил ВИЧ-сожитель бабушки. Вы не представляете, сколько таких случаев в России, в странах СНГ, в Америке — по всему миру. Многим нужна помощь, адаптация после пережитого насилия. Поэтому моя миссия поддержать тех, кто столкнулся один на один с болезнью и насилием. В своих соцсетях я также открыта к общению с теми, кто хочет поделиться и ищет помощи в сложный период жизни.
