Год назад Галина Ершова, профессор Российского государственного гуманитарного университета, доктор исторических наук и крупнейший специалист по Мезоамерике, вдруг взяла и поехала в Мариуполь. В разбитом городе её встретили и приютили коллеги, и, впечатлённая увиденным, по возвращении в Москву она сделала всё возможное, чтобы в Мариупольский университет вернулась жизнь.
Но это история не только про возродившийся университет, но и про каждого из нас. У Галины Ершовой есть теория антропосистемы. «Выживаемость популяции зависит только от решимости каждого её члена к защите своей территории, — объясняет она. — Неважно, кто ты — профессор, циркач или актёр. От каждого требуется какой-то вклад, иначе мы просто исчезнем. Сейчас до людей это всё больше доходит».
В кабинете ректора зияла дыра в полтора метра
Дмитрий Писаренко, aif.ru: — Галина Гавриловна, вы возглавляете в РГГУ Мезоамериканский центр, где изучают историю майя и других доколумбовых цивилизаций Америки. К Донбассу это вообще никакого отношения не имеет. Почему вы туда поехали?
Галина Ершова: — Шла СВО, и я постоянно думала: чем я могу помочь, что могу сделать? Многие мои знакомые помогали — кто деньгами, кто чем-то конкретным. Например, посылали на фронт огнегасители — средства, которые позволяют моментально погасить пламя, вспыхнувшее на человеке.
Я решила туда съездить и на месте разобраться, посмотреть, что да как. Нашла в интернете телефон Мариупольского государственного университета, созвонилась с деканом факультета гуманитарных и социальных наук. И в декабре прошлого года к ним поехала.
Тогда Мариуполь ещё не начали восстанавливать. Там были сплошь разрушенные дома и дороги, на въезде в город — израненные кресты. Обрубленный посередине мост, и на самом его краю — скелет грузовика. На каждом шагу — сгоревшая машина или подбитый танк. Ни одного целого окна.
Двери в университете были забиты фанерой, а в кабинете ректора зияла дыра в стене размером полтора метра — туда был прилёт. Отопления нет, электричество через раз — люди собирались в одной комнате, включали обогреватели и работали. Никакой оргтехники и компьютеров у них не было. Как и интернета.
Тем не менее они безумно обрадовались, что я к ним приехала. У них тогда было ощущение, что их бросят, а для них это было самое страшное. Ведь остались именно те, кто ждал нас, кто хотел назад в Россию. При этом они пережили ужас, сравнимый с тем, который когда-то выпал на долю их родителей, бабушек и дедушек в годы Великой Отечественной.
— Что рассказывали?
— Что людей, которые выходили за водой, отстреливали украинские снайперы. Многие так и не нашли пропавших родственников. Они не могли понять, почему по ним стреляют те, кто должен бы их защищать. Для них это было шоком. Ведь Мариуполь все эти годы жил тихо, он не выступал с заявлениями о независимости.
При этом они не жаловались на жизнь и ничего у меня не просили. Лишь когда я спросила, что им привезти в первую очередь, сказали: хотя бы пару принтеров и ноутбуков. С книгами тоже было плохо. Они сказали, что когда после пожара открыли дверь в библиотеку, то увидели корешки книг. Но лишь тронули их пальцем — всё рассыпалось в прах.
Отчёты требуют, а печатать их не на чем
— Коллег-историков вы там нашли?
— На историков я пыталась выйти в первую очередь. Но оказалось, что там остался только один историк, остальные уехали, в основном — в Киев. Они десятилетиями промывали мозги студентам, выстраивая у них совершенно иную картину мира, основанную на ненависти к России. Что им там было дальше делать?
Жители Мариуполя, на самом деле, всегда были настроены пророссийски. И преподавателям в годы украинской власти приходилось нелегко, некоторые подвергались репрессиям. Приходилось какие-то темы обходить, иногда говорить эзоповым языком.
Но когда я туда приехала, они уже работали по российской программе, а ни учебников, ни пособий у них не было. Как так? Поэтому, вернувшись в Москву, я подняла волну, обращалась в министерство и в другие структуры: почему мы делаем вид, что это нас не касается? Это же наши люди, наши территории. От них уже требуют отчёты, а их даже печатать не на чем!
К счастью, сразу откликнулся наш ректор, Александр Безбородов. Он быстро всё организовал: мы стали собирать книги и учебники, специально их допечатывали, скидывались деньгами. Я думала, соберём тысяч сто, чтобы купить по паре принтеров и ноутбуков, как у нас просили, но дней за пять собрали 800 тыс. руб. Поэтому приобрели гораздо больше оргтехники.
Ректор организовал университетскую машину, и наш доцент Павел Алипов повёз всё это в Мариуполь. Потом мы отправили им ещё один грузовик с книгами и организовали встречу молодёжи, чтоб они могли пообщаться живьём.
Но главное, все отделы РГГУ стали напрямую взаимодействовать с отделами Мариупольского университета: наша бухгалтерия — с их бухгалтерией, наш правовой отдел — с их правовым отделом. Все были состыкованы. Мы отправили им полное программное обеспечение по университету. Приняли к защите диссертации, которые у них провисли. Читали их студентам лекции.
— А вы сами больше туда не ездили?
— Ездила. В сентябре этого года я поехала в Мариуполь на своей машине (кстати, на новом «Москвиче»). Там проходила конференция, посвящённая освобождению Донбасса в Великой Отечественной войне.
Это был уже совсем другой город. Каждый дом отреставрирован, проложена отличная дорога, даже светофоры работают. Все было сделано за весну и лето. Город ожил.
Университет тоже отремонтирован. В нём чистые аудитории, экраны на стенах, все окна на месте. С тем, что было год назад, никакого сравнения. Жизнь наладилась.
«Это наша страна, и мы её дарить не должны»
— Наверное, она наладилась бы и без вашего приезда в декабре 2022-го, как думаете? Просто руки у властей не сразу дошли.
— Безусловно. Мы только помогли университету на начальном этапе. И потом, это всё нужно не столько им, сколько нам самим.
— Что вы имеете в виду?
— Я рада, что съездила туда, потому что это помогло мне многое переосмыслить, понять, что в жизни ценно, а что нет. Пересмотреть своё отношение к людям. Я начала по-другому воспринимать все эти военные истории про трусов и предателей, которые мы читали в молодости. Беседуешь с человеком, которого считаешь вполне приличным, и, глядя ему в глаза, понимаешь, что он на самом деле совсем другой. Что он трус и жлоб.
— Это вы про коллег?
— И про них тоже. Оказалось, что вокруг полно людей, которым просто плевать на то, что происходит с их соотечественниками, пережившими такой ужас. Годы навязывания идеологии потребительства и глобализма не прошли даром. Всё это дало всходы. Люди не понимают простую вещь: если сидеть, сложа руки и не шевелясь, этот ужас до тебя тоже дойдёт. Тебя накроет следующей волной.
С другой стороны, отрадно видеть людей, в том числе молодых, которых эта гниль не тронула. На наш призыв откликнулись те, на кого мы даже не рассчитывали и кого ни о чём не просили. Оказалось, что они для нас свои.
— Принято считать, что в научной среде большой процент людей либеральных взглядов, тех, кто не поддерживает СВО. Ваша история выглядит скорее исключением. Или я не прав?
— Действительно, в научно-образовательной системе есть эта мерзкая либеральная тусовка. Особенно меня возмущает, когда человек работает в государственном вузе, получает деньги от государства и сам же ему гадит. То есть говорит или делает какие-то гнусности против своей же страны. Я не понимаю, что у этих людей в голове, чем они живут. Брать деньги они не брезгуют, а в ответ гадят.
Мы же Мариупольский университет поддержали не ради денег и не ради каких-то бонусов. Каждый должен делать что-то по совести. У меня есть теория антропосистемы, я эту книгу ещё в 2003 году опубликовала. Там объясняется, как формируется человеческое общество, по каким законам оно развивается. Из этой теории и следует очень чёткий вывод: выживаемость популяции зависит только от решимости каждого её члена к защите своей территории. Неважно, кто ты — профессор, циркач или актёр. От каждого требуется какой-то вклад, иначе мы просто исчезнем.
Сейчас до людей это всё больше доходит. Это наша территория, наша страна, которую мы никому дарить не должны. И если какой-то учёный не способен это понять, значит, он не очень умный человек и не очень профессиональный учёный.
У меня отец всю войну прошёл. Если наши родители как-то защищали свою землю, чем мы хуже? Что меняется от того, что я профессор? Я профессор лишь благодаря тому, что общество и то самое государство позволили мне заниматься тем, что мне нравится. Как я могу против них же и выступать? Это и есть предательство.
