По берегам трёх таёжных рек, Усьвы, Вильвы и Косьвы, закопаны сотни стеклянных зелёных бутылок. Замурованные в землю, как в надёжный склеп, старые, как человек, проживший большую часть жизни. В бутылках - слова любви. Той, в которой нельзя было признаться полвека… И лишь один человек на свете сейчас может рассказать эту историю. Тот, кто любил…
Москва, Марьино, Новый год. Он уже очень стар: его руки трясутся, он обессилен инсультом, но просит шампанского - и мы до сумерек говорим о любви. Той, которая случилась в его жизни в 15 лет. Той, которой пробредил больше полувека. Той, которая его дождалась - и не отпустила до сих пор…
Андрей Эйзенбергер, сын немецкого антифашиста и русской княгини, и Цецилия Сельвинская, приёмная дочь советского поэта. Переделкино, дача, летняя ночь, годы перед самой войной…
- В Переделкине у нас была большая компания детей немецких антифашистов и советских писателей. Маркус и Конрад Вольфы, дочь прозаика Нина Федина… Мой лучший друг - Лотар Влох, его отца, так же как и моего, забрали в
37-м. Ци-Ци была душой нашей компании: от неё шло сияние, огонь, она горела, как свечка, собиралась стать актрисой. Она любила Лотара, а он её. Настолько, что, когда перед войной он бежал с семьёй в Германию, у Ци-Ци в волосах появилась первая седая прядь. А потом, работая в эвакуированном театре в Чистополе, она взяла себе псевдонимом его фамилию… Я пообещал другу, что никогда не перейду ему дорогу.
Мы пьём по глоточку шампанское, и он рассказывает о любви к женщине, которая всю жизнь любила не его. У меня на коленях книга, названная строчкой из Сельвинского «Если не выскажусь - задохнусь!» и посвящённая «Самой любимой женщине в моей жизни». В книге - его письма к ней. Первое - со сборного пункта, полное восторга: «Еду на фронт бить фашистов!» Второе - из ссылки. Поезд, на котором русских немцев отправляли «на фронт», отъехав несколько километров от Москвы, встал на другие рельсы и пошёл на Урал… «Мой дорогой друг! Не хочу тебя огорчать, но действительность ужасна. Пишу тебе из глуши уральской тайги…» Следующие годы он проведёт там.
А «самая любимая женщина» дождётся письма от Лотара Влоха, лётчика люфтваффе, спустя 5 лет после его отъезда из СССР. Письмо принесут ей за кулисы, через несколько дней после свадьбы - ей пришлось выйти за русского: на подругу немца косо смотрели. «Телом ты будешь с ним, а душой - навечно со мной», - было написано в единственном письме Лотара. Андрей же будет засыпать её письмами, начинающимися с «Милая Ци-Ци!», всю войну…
Письмами, в которых будет рассказывать, как марш-броском в 72 километра их, московских мальчишек, отправили на лесоповал - одетых по-осеннему, в 50-градусный мороз, такой, что лопалась кора на деревьях. Как один из них убил себя, надеясь своей смертью что-то доказать лично Сталину, и его заиндевелое тело пролежало на морозе до тепла, когда его можно было похоронить. Как ходили по снегу в лаптях и примерзали бородами к своим нарам так, что приходилось бороды отстригать. Но он ни слова не написал ей о любви. Ни слова о том, как мечтал стать авиаконструктором и назвать свой первый самолёт «Ци1». О её фотографиях, зашитых в ладанку из камуса, кожи с ног северного оленя, которая всегда была у сердца. О том, как распечатывал её в самые тяжёлые минуты, уходя в тайгу, разводил одинокий костёр и заваривал чай со смородиновым листом, как будто огонь мог растопить боль и прогнать наваждение любви.
Ни слова о любви. Он же дал слово другу. Но не писать о ней он не мог. И закапывал эти письма в бутылках в прибрежный песок.
...Последнее письмо Эйзенбергер отправил в Москву через неделю после Победы. Над тайгой висел запах весны - запах свободы. В мыслях он уже был дома. Но... «Цилюша, милая, моя дорогая подруга! Нас всех собрали, появился комендант, прибывший с особого совещания областного управления НКВД, и зачитал «приговор»: «Выезд немцев с мест поселения запрещён. Правительством принято решение о постоянном бессрочном закреплении русских немцев в местах поселений». Навечно.
Следующее письмо он напишет ей в 1992 году. И оно будет начинаться: «Милая Ци-Ци!»…
«Я ею бредил»
А пока, до развязки истории, тайна которой закопана в зелёных бутылках по берегам таёжных рек, остаётся ещё полвека.
После войны Маркус Вольф станет шефом внешней разведки ГДР, его брат Конрад - известным кинорежиссёром.
Лотар Влох - шефом фирмы. Он никогда не вернётся в СССР и позже покончит с собой.
Цецилия Сельвинская родит дочь, будет позировать Фальку и хоронить Пастернака… Сорвёт связки, потеряет голос и больше не выйдет на сцену.
Мой герой, Андрей Эйзенбергер, все эти годы проживёт за «101-м километром», регулярно навещаемый участковым, будет работать в управлении геологоразведки, потом получит разрешение переехать на Украину. На Урале он встретил женщину, ставшую его женой, воспитал троих детей и пятерых внуков. Ходил на глухарей и тетеревов, лепил сибирские пельмени - и тосковал по Ци-Ци…
- Жену Катюшу я обожал - как человека, мать моих детей. А Цилей бредил… Порой меня так жгла моя любовь, что я садился на свою лошадь Гитару и улетал на ней в лес, разжигал костёр и выговаривал ветру, реке всё, что болело… Это может показаться нелепым, странным, но я всю жизнь с 15 лет испытывал невероятную любовь к одному человеку. И она не оставила меня до сих пор.
15 лет счастья
Однажды, уже выйдя на пенсию, Андрей Эйзенбергер с дочерью и внучкой приехал в Москву. Глотая слёзы, ходил по улицам детства, мимо Филипповской булочной, Елисеевского гастронома, Бахрушинского дома… Повёл девочек в Третьяковку. Дочка потянула за руку в сторону Лаврушинского переулка: «Папа, ну ты же столько рассказывал про Сельвинских! Давай зайдём!»
Тот же подъезд. Грохот сердца. Хмурый консьерж. «Они на даче, в Переделкине». «Пап, ты хоть ей адрес оставь!» Короткая записочка на сложенном вдвое листке… «Если бы я не потащила тогда папу в Лаврушинский, наша семья была бы цела…»
От Цецилии пришло письмо. Она одна, муж-лётчик год назад умер, будет рада встрече.
«Милая Ци-Ци! - ответил он. - Несмотря на то, что у меня уже взрослые внуки, я хочу, чтобы ты, мой единственный и такой дорогой человек, даже теперь, когда большая часть нашей жизни уже пройдена, знала, как безумно, до потрясения я любил тебя и люблю все свою жизнь…» Письмо упало в почтовый ящик. Андрей Эйзенбергер сел на поезд в Москву.
Катюша сходила с ума: «Что скажут люди: в 70 лет от меня ушёл муж - к такой же старухе!»
Циля встречала на вокзале, зажав письмо в кулачке.
… «Любишь ли ты меня? Любишь ли хотя бы капельку так же сильно, как я?»
Снег заметал две живые фигуры на переделкинском кладбище: старика и старуху. Камень на могиле Пастернака свидетельствовал в тишине.
- Она ответила, что всю жизнь любила Лотара и что с этой любовью не сравнится уже ничто. Но после него первый - я. Её юность, её старость…
Он сдул снежинки с её воротника и поцеловал его краешек.
Они прожили вместе ещё 15 лет, в доме в Лаврушинском. Когда она умирала - «горела, как свечка, и так же потухла», - он был рядом, поил с чайной ложечки молоком. Последний свидетель великой истории, человек, который любил...
Когда-нибудь только зелёные бутылки, закопанные по берегам таёжных рек Вильвы, Косьвы и Усьвы, хранящие тайну невысказанной любви, будут помнить эту историю. Они до сих пор ещё там. Навечно.
