«Суждено было выжить». Вечер-реквием памяти жертв Холокоста прошёл в Москве

Узники и освободители. Чиновники и дипломаты. Иудеи, христиане, мусульмане и один буддист. Ветераны. Школьники. Перед их глазами со сцены прошла вся страшная история Великой войны. Вспоминали блокаду Ленинграда и Бабий Яр. Анну Франк и пастора Нимеллера. Курскую дугу и восстание в Варшавском гетто. Под музыку Шостаковича и стихи Евтушенко. Но это не был вечер только воспоминаний. Потому что без прошлого нет и будущего. Это был вечер настоящего. И об этом настоящем говорили все: заммэра Москвы Печатников, московский министр Капков, министр иностранных дел Израиля Либерман, посол Германии фон Фрич и посол Израиля Голендер. Среди гостей вечера были министр  культуры РФ Владимир  Мединский и Юрий Артюх, руководитель Департамента межрегионального сотрудничества, национальной политики и связей с религиозными организациями г. Москвы.

Президент России в своём послании участникам вечера-реквиема сказал: «Мы должны чётко понимать, что любые попытки переписать историю, пересмотреть вклад нашей страны в Великую Победу фактически означают оправдание преступлений нацизма, открывают путь для возрождения его смертоносной идеологии. Забвение уроков нашего общего прошлого может привести к повторению этих страшных трагедий, и потому мы обязаны защитить правду о событиях Второй мировой войны, отстоять подвиг, достоинство, доброе имя живых и павших», — говорилось в тексте обращения Владимира Путина.

Мэр Москвы Сергей Собянин в своём обращении подчеркнул, что «наш человеческий и гражданский долг — давать достойный отпор попыткам исказить историю Второй мировой войны и оправдать фашистов и их пособников, умалить роль и значение советского народа, достижения Великой Победы».

— Вся семья моего отца погибла в огне Холокоста, когда он воевал на передовой, — сказал Леонид Печатников, выступая перед теми, кто выжил в том огне. — Его давно нет в живых. Он очень хотел дожить до 50-летия Победы, умер за полтора года до этого, и мне его очень не хватает, но иногда я думаю сегодня, что хорошо, что он не дожил до этих дней, когда его, рядового Второго Украинского фронта, причисляют к войскам Украины, когда на территории бывшего Советского Союза маршируют бывшие ветераны СС… Этого бы он не пережил точно.

И к сегодняшнему же дню вёл свой рассказ и посол Германии Рюдигер фон Фрич:

— 70 лет назад, в январе, чувствовать пронизывающий ветер и лютый холод было для узников счастьем, ведь это означало то, что они выжили, дождавшись освобождения Красной армией. В Аушвице мы можем осознать или хотя бы попытаться осознать все ужасы страдания: судя по масштабам лагеря, судя по продуманным до мелочей орудиям массового уничтожения. Мы видим это на лицах жертв, которые высвечивают отдельные судьбы, жизни обычных людей с их взлётами и падениями, с их разочарованиями и ожиданиями вплоть до того страшного момента, когда кто-то другой вдруг отдаёт циничное распоряжение о том, что эта жизнь не имеет никакой ценности. А также по лицам солдат, которые 27 января 1945 года пришли туда, чтобы освободить немногих выживших. Там, где история становится конкретной, где у страданий появляется человеческое лицо, её можно понять, и тогда она может стать той памятью, которая призывает нас к бдительности.

***

И у этого вечера памяти и вечера настоящего было своё человеческое лицо. Лицо бывшей узницы Ольховой, которая когда-то была пани Кристина, а сейчас — москвичка Ксения. Лицо Ивана Мартынушкина, одного из последних оставшихся в живых освободителей лагеря, тогда — 21-летнего старшего лейтенанта. Это лицо Леонтия Бранта и лицо Шурочки Победы. Это и лица тех, кто остался лишь чёрно-белыми тенями на фото…

…Тишина. Её поразила тишина. После шума и ярости Варшавского восстания она не могла поверить, что может быть так тихо. Бараки. Полосатые робы. И тишина…

— «Держитесь вместе!» — это были последние слова мамы, которые мы от неё услышали, когда тех, кто способен работать, повели направо, а больных и калек — налево. И с тех пор мы держимся вместе, — кивает Ксения Ольхова на сестру Лидию, при рождении, много лет назад, в Варшаве, названную Людвигой. В Освенциме они пробыли 3 месяца. — В теплушках, в которых нас везли, было холодно, и щели затыкали, складируя штабелями трупы умерших в дороге… В лагере у нас, детей, брали кровь — помногу. Те, кто не приходил в себя после этой процедуры, в барак уже никогда не возвращались. Кормили брюквой, выращенной на полях, удобренных человеческим пеплом… Когда над лагерем начали кружить русские самолёты, немцы стали убирать за собой следы своих преступлений. Разбирали бараки, узников погнали маршем смерти в Германию. У нас с сестрой уже не было сил — у меня отнялись ноги, у неё — инфаркт; мы уже не хотели жить… «Девочки, вставайте, а не то сожгут», — трясли нас…

Кристины и Людвиги уже не было в лагере, когда «огромное поле и колючая проволока, а за ней люди, которые что-то говорили нам» открылись взору Мартынушкина, Бранта и других красноармейцев. «Четыре трубы ещё дымились, рядом валялись обугленные кости и пепел, который, как мы узнали потом, шёл на мыло и удобрения. В мешках была свалена человеческая кожа. Заключённые рассказывали, что их заставляли делать из неё сумочки и портмоне, которые потом шли в продажу…» Они, безусые мальчишки-воины, даже не поняли сначала, что это, куда они попали и кого спасли… Это было за гранью воображения.

— Что такое Освенцим сейчас? — спрашивал зал Иван Мартынушкин. — Это великая школа, огромный урок, предупреждение. Освенцим даёт нам познать ту глубину катастрофы, перед которой стояло в то время человечество, даёт возможность понять смысл войны и смысл нашей Победы.

***

…Хруст выламываемой — ночью! — двери, удары подошв об асфальт — в марше! Лай собак, вой сирен — звуки войны. Они поглотили зал, сидящий в темноте, когда на экране ещё бежали мирные кадры довоенной жизни: слон в зоопарке, мальчишка делает колесо на руках, трамвай, мороженщик, пляж… Всё оборвалось в мгновенье. И всё нарастало. Нюрнбергские законы 1935 года – Бабий Яр – Освенцим… И кажется, что этот огонь — он не на экране… И страшно, что перекинется в замерший зал.

…В Торе сказано: спасший хоть одну жизнь — спасает целый мир. 6000 людей уже произошло от той тысячи, которую спас Оскар Шиндлер. И пусть пока его дела известны большинству лишь по фильму Стивена Спилберга, который рассказал о том, как владелец фабрики намеренно представлял списки необходимой ему рабочей еврейской силы руководству лагеря, тем самым помогая им избежать неминуемой газовой камеры… Пусть — хотя бы так. 26 января факсимильная копия списка еврейских имён Оскара Шиндлера была передана в Центральный музей Великой Отечественной войны на вечере-реквиеме в рамках «Недели памяти», организованной правительством Москвы совместно с Российским еврейским конгрессом. Всего таких копий — 5 во всём мире! «Список никогда не будет находиться в фондах — он всегда будет доступен», — сказал директор музея, принимая этот дар из рук министра иностранных дел Израиля.

И да — это тоже было о сегодняшнем дне. Это напоминание, это вечный пример. Как и символический костёр, зажжённый в Зале скорби. На экране «горели» кадры мирной жизни еврейского местечка, а люди, наклоняясь, поднимали «тлеющие головешки войны», хворостины из этого огня, опуская их затем в воду, чтобы затушить пламя смерти и повторяя: «Больше никогда». Все, все присутствующие. Узники и освободители. Ветераны и школьники. Чиновники и дипломаты.

— Нет, помнить о Холокосте — это не значит, что надо жить в смерти, — сказала руководитель фонда «Холокост» Алла Гербер. — Это значит, что надо думать об этом — ради жизни. Я уверена в том, что каждый подросток в России должен знать о том, что творили фашисты.  Тем, кому сейчас 13-14 лет, просто необходимо прочитать дневник Анны Франк – именно сколько лет ей было, когда она с семьей пряталась от фашистов и писала о своей жизни в тайном убежище. Она хотела стать писательницей, мечтала о том, что будет делать после войны … но погибла в концлагере вместе с сестрой и матерью – совсем незадолго до того, как советские солдаты освободили узников.

Холокост — всесожжение с древнегреческого. Всесожжение.