Объявлять умерщвлённым Макаревича, глумиться над памятью Жанны Фриске, а теперь желать сдохнуть Кобзону — это уж точно не блажь, не дурь чрезвычайная, не смердящий вздор, это самая распоследняя паскудная патология, напрашивающаяся на карательную медицину Гуантанамо.
Кретины, силящиеся остановить танк при помощи винтовки. Нет больше никакого баланса человечности и бесчеловечности, есть обида на весь свет белый, что «не получилось, не срослось, не сбылось» — и порождённая этой фрустрацией ненависть ко всему сущему. Прежде эти пустоцветы часто поражали меня «тупостью их понятия и нечистотой воображения», теперь, уже лет сто как, я их игнорирую. Согласно концепции «бисер и свиньи».
Но это я такой уверенный в себе жох, держащий при себе для придурков кумулятивный снаряд.
Представьте, что чувствует Кобзон и что чувствуют его близкие. Я считаю, что этим полулюдям надо, как в фильмах про Рэмбо, «скармливать то, от чего козла стошнит». Это с одной стороны. С другой, вопрос, а стоит ли вообще реагировать на бездушных ничтожеств, не эффективнее ли приговорить их к «смертной казни молчанием», как призывал классик, — по-прежнему дебатируется.
Живите долго, Иосиф Давыдович!
Меня всё время, когда я призывал к жёсткости в отношении нелюдей, одёргивали, говорили, что подразумеваемая жёсткость граничит с жестокостью и способна, допусти мы её, сделать нас похожими на них. Ну вот, гуманисты, «доодёргивались».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
