В августе 1949 года Москва перестала числить Югославию в рядах своих союзников.
Как правило, сложные послевоенные отношения СССР и Югославии объясняют конфликтом двух неординарных личностей — Сталина и Тито. Правда в этом есть, но основа конфликта, конечно, глубже.
На более ранних этапах с немцами боролись и так называемые четники генерала Михайловича, опиравшиеся на поддержку югославского правительства в Лондоне. Но их влияние было постепенно сведено Сталиным и Тито к нулю. Ещё в 1942 году Москва обозвала генерала Михайловича «коллаборационистом», с которым вести переговоры просто аморально. Черчилль и позже настаивал на том, чтобы «югославские англичане» наравне с титовцами приняли участие в создании послевоенного правительства, но Сталин и слышать об этом не захотел.
Как считал Тито, Югославия имеет право на особый вес в послевоенном мире. Сталин его поддерживал, Запад — нет. Эту особую роль Югославии Тито ощущал очень остро. Он отказывался понимать, почему Франция, оказавшая столь слабое сопротивление Гитлеру, была принята в число главных победителей, а Югославия, проявившая в борьбе против фашизма столько мужества, нет. Иначе говоря, независимость поступков Тито диктовалась не только его неуступчивым характером. За его спиной была страна, отстоявшая свободу, как он считал, фактически самостоятельно. А это немаловажный психологический фактор в политике.
Запад, стараясь «укоротить» притязания Тито, роль Югославии в разгроме фашизма старательно замалчивал, зато Москва подвиги югославских партизан поначалу, наоборот, обязательно подчёркивала, поскольку связывала с югославами и лично с Тито грандиозные планы создания на Балканах большой социалистической федерации, подчинённой Кремлю.
К тому же Югославия какое-то время вела себя, с точки зрения Москвы, идеально. Югославский политический стиль почти копировал советский. Югославская «народная демократия» напоминала «диктатуру пролетариата», а югославские народно-освободительные комитеты неотличимо походили на Советы. Важную роль сыграло и то, что Тито решительно отказался от плана Маршалла для Югославии, а затем вдобавок осудил доктрину Трумэна. В результате из СССР в Югославию пошла экономическая помощь и вооружение, а в Москву из Югославии потянулись на учёбу различные специалисты, прежде всего, военные.
Это позже взаимная личная симпатия Сталина и Тито сменилась ненавистью. Но сразу же после войны отношения были прекрасными. В ноябре 1947 года «Правда» даже нашла для Югославии слова, вообще не свойственные правдистам: процесс политического и экономического развития в этой стране был назван «изумительным».
А за год до этого, во время визита югославской делегации в Москву, когда переговоры были уже завершены и все переехали на сталинскую дачу в Кунцево за стол с закусками и грузинским вином, Сталин просто ошеломил гостей словами, явно предназначенными для всех присутствующих. «Береги себя, — подчёркнуто громко сказал Сталин, обнимая Тито за плечи, — я не буду долго жить — физические законы, а ты останешься для Европы». Ответом на это сталинское заявление стало гробовое молчание. Вождь назвал имя своего преемника, пусть и не для Советского Союза, зато для всего международного коммунистического движения. Ясно же, что, когда вождь произнёс слово «Европа», он имел в виду весь коммунистический мир.
Трудно сказать, какой оказалась бы судьба человечества, если бы Тито действительно стал преемником Сталина в коммунистическом движении. По характеру, решительности и той лёгкости, с которой Тито шёл на устранение своих соперников, оба лидера во многом стоили друг друга. Не исключаю, что именно эти качества и привлекали в Тито дряхлеющего Сталина.
Довольно долго Сталин поддерживал Тито даже там, где ему этого не хотелось, поскольку поддержка притязаний Югославии автоматически вела к обострению отношений с Западом. Скажем, Тито был убеждён, что занятые югославами в ходе войны территории других стран должны оставаться под его контролем. Это касалось, например, части австрийской территории — Каринтии, которую США и Великобритания потребовали освободить.
Тито решительно воспротивился. Тупик был очевиден, но Сталин, не желавший на тот момент ссориться ни с союзниками, ни с Тито, выход нашёл: он просто уступил югославам часть австрийской территории, которую занимали советские войска. Тито таким разменом удовлетворился.
Сложнее дело обстояло с Истрией, Триестом и Словенским Приморьем, которые до войны находились в составе Италии. Тито категорически заявил, что «…югославская армия как одна из союзных армий имеет равное с остальными союзными армиями право оставаться на территории, которую она освободила в ходе ожесточённых боёв против общего врага». В этом случае обстановка накалилась уже всерьёз. Вашингтон и Лондон намеревались силой вытеснить из спорных районов югославские войска, но натолкнулись на серьёзное предупреждение Сталина, что это может обернуться для них неприятными последствиями. Претензии Югославии Сталин и в этом случае признал законными.
Однако именно в этот острый момент Тито допустил свою первую серьёзную ошибку, сильно разгневавшую московского вождя. Разгорячённый ситуацией и искренне обиженный на союзников, югославский лидер сделал заявление, которое, по сути, касалось всех: и западных стран, и Москвы. Так его в Кремле и поняли. Тито объявил: «Мы не будем платить по чужим счетам, мы не будем разменной монетой, мы не хотим, чтобы нас вмешивали в политику сфер интересов. Мы не будем больше ни от кого зависимыми, чтобы там ни писали и ни говорили. Нынешняя Югославия не будет предметом сделок и торгов».
Понятно, что подобная «декларация независимости» понравиться Сталину не могла. Поэтому через советского посла в Белграде до Тито были доведены следующие слова: «Скажите товарищу Тито, что если он ещё раз сделает подобный выпад против Советского Союза, то мы вынуждены будем ответить ему критикой в печати и дезавуировать его».
Тито замечание старшего товарища учёл, поэтому ещё на какое-то время между Москвой и Белградом воцарился мир. Тем не менее, ещё раз вчитываясь в слова Тито и помня уже о дальнейшей политике Югославии, в частности о главенствующей роли югославов в Движении неприсоединения, понимаешь, что это был не просто «выпад». Похоже, именно тогда была впервые публично выражена пусть ещё и не до конца созревшая в голове самого Тито его принципиальная позиция — идти в будущее своим путём, не оглядываясь ни на Запад, ни на Москву.
Хотя официально Движение неприсоединения возникло на Белградской конференции в сентябре 1961 года, а предшествовали его созданию трёхсторонние консультации Иосипа Броза Тито, Гамаля Абдель Насера и Джавахарлала Неру в 1956 году, главная идея этого движения была сформулирована югославом как раз в те первые послевоенные годы. И думаю, Сталин что-то почувствовал, поскольку его дальнейшие придирки к Югославии часто носили откровенно иррациональный характер. Всё это напоминало стремительный обвал. К 1948 году отношения Москвы и Белграда были уже плохими, а к 1949 году стали очень плохими. В августе югославов перестали считать союзниками, а в октябре были разорваны и дипломатические отношения.
В конце концов, Сталин и его несостоявшийся преемник докатились в обмене «любезностями» до выражений, которые даже в практике коммунистических партийных отношений в те времена встречались уже нечасто. Скажем, в 1949 году Москва подготовила документ со следующим названием: «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». Какие уж после этого дипломатические отношения.
Шансов сломить Сталина Тито, разумеется, не имел, но и Сталин при всём своём влиянии на подконтрольное ему международное коммунистическое движение ничего поделать с югославским лидером не смог. В результате пришла эпоха взаимных репрессий. В СССР и подчинённых ей странах соцлагеря начался беспощадный отлов «протитовцев», а в Югославии — репрессии против сталинистов. Наконец, есть даже версия, что Сталин, утомлённый борьбой, приказал уничтожить своего «преемника», и только смерть вождя спасла Тито от ликвидации.
Разрыв продолжался до поездки в Белград в 1957 году Хрущёва. Кстати, помог юмор Никиты Сергеевича. Едва советский гость спустился с трапа, один из пылких югославских чиновников начал выговаривать Хрущёву за поведение Сталина. Хрущёв похлопал критика по плечу и громко заметил, обращаясь к югославскому лидеру: «Товарищ Тито, когда тебе понадобится провалить какие-нибудь переговоры, назначь главой делегации этого человека».
Так, под всеобщий хохот советско-югославские отношения и начали снова набирать обороты.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
