В течение десятилетий Екатерина была одним из важнейших игроков на политической сцене, а к её словам внимательно прислушивались во всех без исключения европейских столицах.
Завещания она не оставила, а в таких случаях за подлинных персонажей нередко начинают говорить другие. Когда речь идёт о простых смертных, поддельные завещания преследуют, как правило, цели материальные, а когда речь идёт о крупных государственных деятелях, цели идеологические и политические. Так случилось с фальшивым завещанием Петра I, на которое как на подлинник ссылались очень многие: от Маркса до Геббельса. Так случилось и с фальшивым завещанием Екатерины. Фальшивки ставили перед собой, правда, разные задачи, объединяет их лишь то, что родились они не в России, а на Западе.
«Завещание» впервые было напечатано в 1802 году в анонимной книге «История России, сокращённая до изложения только важных фактов». Как утверждал издатель, «один русский литератор, находящийся на службе при дворе Петербургском, доставил нам копию императорского манускрипта, добытого им с великим трудом». Впрочем, анонимной книга оставалась недолго, уже в новом издании 1807 года содержалось признание, что «Историю России» написал Сильвен Марешаль — фигура в те времена известная. Марешаль — писатель и публицист, слыл убеждённым сторонником утопического социализма.
Кстати, для Марешаля это был уже не первый опыт мистификации, в 1784 году он издал «Книгу, спасшуюся от потопа, или Вновь открытые псалмы», где, имитируя религиозный текст, излагал свои взгляды на частную собственность, разоблачал клерикализм и критиковал монархию. Для человека революционных взглядов, каким являлся Марешаль, просвещённый абсолютизм представлялся немалым злом, поскольку порождал иллюзию того, что позитивные реформы возможны и при сохранении монархического строя. Так что идея разоблачить Екатерину, в отличие от «завещания Петра», не имела никаких русофобских мотивов, всё упиралось во внутреннюю западноевропейскую политику.
Главной своей мишенью Марешаль выбрал переписку Екатерины и Вольтера, которая, будучи приватной по форме, на самом деле предназначалась, конечно, для европейского общественного мнения, её обсуждали и цитировали тогда во всех модных политических салонах. Текст «Завещания» — точно такая же имитация интимного послания, якобы адресованного лишь одному читателю, наследнику престола, сыну Екатерины — Павлу. На самом деле Екатерина, как известно, не жаловала Павла и собиралась оставить престол не сыну, а внуку Александру. Это, пожалуй, единственный промах Марешаля. В остальном фальшивка сделана рукой мастера.
И здесь главной целью, как и в переписке Екатерины и Вольтера, было привлечь на свою сторону общественное мнение. Марешаль лишь остроумно поменял плюс на минус. Созданная мистификатором «политическая кукла» Екатерины зажила своей собственной жизнью, начав высказывать мысли, прямо противоположные тем, что содержатся в реальной переписке императрицы со знаменитым французом. Если в подлиннике немало рассуждений Екатерины о важности образования народа, то здесь чуть ли не главный завет сыну заключается в введении жесточайшей цензуры — «блюдите, чтобы ни единая книга, ни единая газета, даже карикатура не входили в Россию без вашего позволения», мысль русского обывателя необходимо держать «между цензорами и попами», «не надобно, чтобы народ думал: ничто не может быть труднее в управлении, когда он требует отчёта в делах. Пусть он работает и молчит».
Если в беседах с Вольтером Екатерина подлинная старательно демонстрирует Европе свои либеральные убеждения, то Екатерина поддельная однозначно настроена против каких-либо реформаторских, а уж тем более, революционных преобразований. Народом ещё долго придётся управлять «с железным прутом в руках», резюмирует поддельное «Завещание». Думается, что реальная Екатерина, столь трепетно оберегавшая свой имидж, пришла бы в ужас, если бы узнала, что ей приписывают подобные слова, достойные вульгарного лавочника, но никак не просвещённой государыни.
Кстати, Марешаль, создавая свою мистификацию, в целом продемонстрировал прекрасное знание реальной ситуации в России. Екатерина (или точнее её карикатурный двойник), например, рекомендует сыну: «Отдалите в Сибирь первого писателя, захотевшего высказать себя государственным человеком. Покровительствуйте поэтам, трагикам, романистам, даже историкам времён прошедших. Уважайте геометров, натуралистов, но сошлите всех мечтателей, всех производителей платонических республик». Не трудно догадаться, что этот фрагмент навеян историей с Радищевым.
Впечатляет и другое: как точно социалист Марешаль предугадал тональность высказываний о екатерининской эпохе многих влиятельных русских интеллигентов уже первой половины XIX века. Александр Пушкин, например, писал об императрице-просветительнице следующее: «Со временем история оценит влияние её царствования на нравы, откроет жестокую деятельность её деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетённый наместниками, казну, расхищенную любовниками… и тогда голос обольщённого Вольтера не избавит её славной памяти от проклятия России».
Как известно, Россия Екатерину не прокляла, сочтя оценку Пушкина чрезмерно суровой, но и в святые императрица также вполне справедливо не попала. Хотя Марешаль не был русским поэтом, а Пушкин не был французским социалистом, их жёсткие позиции по отношению к Екатерине оказались схожими. Одним из объяснений этого парадокса может быть удивительная многоликость государыни. Несмотря на то, что переписка с Вольтером — подлинник, а «Завещание» — фальшивка, не факт, что первый документ точнее отражает истинные мысли российской императрицы, чем второй, поскольку в обоих случаях читатель имеет дело с политическими технологиями, решавшими вполне определённые пропагандистские задачи.
К тому же мистификация появилась значительно позже переписки императрицы с Вольтером. Следовательно, мистификатор, используя простые приёмы политического и психологического анализа, мог с достаточной степенью достоверности представить, насколько Екатерина времён заката своего царствования отличалась от «ранней», либеральной Екатерины. Возраст, усталость, политические и личные разочарования, трагический опыт Французской революции, оппозиционные настроения в самой России (например, в очень влиятельной в ту пору масонской среде) не могли не отразиться на позиции российской императрицы.
Трансформация взглядов Екатерины действительно имела место, что хорошо видно из подлинных документов. Марешаль в своей мистификации лишь дорисовал картину, преднамеренно огрубив её и превратив в карикатуру. Эта широкая нейтральная полоса, возникающая между «воздушным замком», выстроенным Екатериной и Вольтером (где правят благородство, разум и милосердие), и «замком ужасов», нарисованным мистификатором (где правят цинизм, самодержавие и деспотизм), давала аналитикам немалую свободу манёвра для самых разных толкований. Именно поэтому книга Марешаля, в общем-то, и не претендовавшая всерьёз на подлинность документа, тем не менее получила известность не только во Франции, но и в России.
Для французских радикалов книга, где поддельная Екатерина рассуждает о необходимости жесточайшей борьбы с инакомыслием, стала удачной находкой, разоблачавшей миф о просвещённом абсолютизме. Вместе с тем подделка социалиста Марешаля послужила и его политическим оппонентам — русским консерваторам. Чем сложнее становилась политическая ситуация в России, чем чаще взрывались бомбы народовольцев, тем больше импонировали отечественным консерваторам мысли, высказанные французским социалистом за саму Екатерину.
Наконец, у консерваторов даже возник соблазн в назидание «заблудшим» показать, как преодолевала грехи своей либеральной молодости «поумневшая с годами» российская императрица. Картина монархизма в его гротескной форме, нарисованная в 1802 году мистификатором, полвека спустя стала казаться русским консерваторам уже не карикатурой на самодержавие, а спасительным идеалом царизма.
В 1868 году метаморфоза завершила свой цикл — отрывки из «Завещания», преодолев цензуру, были использованы в статье профессора Киевской духовной академии Терновского в качестве назидания тогдашним русским оппозиционерам. Мистификацией, в отличие от Марешаля, профессор заниматься не стал, а потому честно признал, что в подлинность документа не верит. А чтобы оправдать сам факт использования фальшивки в качестве серьёзного аналитического материала, Терновский пояснил, что «если оно («Завещание») не подлинно, то, по крайней мере, хорошо выдумано».
Это был тот редкий и курьёзный исторический случай, когда фальшивка понравилась больше подлинника. А французский социалист стал любимым автором русских консерваторов.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
