225 лет назад, 18 марта 1797 года (по старому стилю), император Павел I подписал документ, начинающийся словами: «Объявляется всенародно. Вступив на прародительский Наш Императорский Престол, предположили Мы священным Себе долгом обеспечить каждому свободу исповедания веры, им содержимой...»
Манифест «О свободном вероисповедании» был своего рода итогом религиозной политики российских государей XVIII столетия. Века, когда Россия стала империей и всерьёз заявила о своей гегемонии в Европе. Не последнюю роль в этом сыграла простая, в общем-то, мысль, которую сформулировал тот же Павел I: «Свобода веры и оставление каждому исповеданию оной по собственному убеждению совести, есть наилучшее средство сохранить между обитателями различного закона тишину и спокойствие».
То, что именно на внутренней «тишине и спокойствии» зиждется мощь государства, у нас прекрасно понимали испокон веков. Открытость иностранцам и иноверцам, которые не представляют прямой опасности, всегда была отличительной чертой России. В конце концов, даже во времена зависимости Московского княжества от Орды, ставшей в XIV в. мусульманским государством, русские князья умели привлечь на свою сторону татарскую знать, исповедующую ислам.
Да и впоследствии, уже после взятия Казани и включения в русское государство Астрахани, а также Сибирских ханств, открытая и толерантная национальная и религиозная политика наших государей была на высоте. Только этим и можно объяснить парадокс Смутного времени. Всего лишь за полвека до того и Казань, и Астрахань, и Сибирь были независимыми государствами. А тут Русское царство пошатнулось и фактически погибло. Казалось бы, самое время отколоться, прогнать «оккупантов», заявить о своём суверенитете и воссоздать гордые ханства. Но — нет. Мало того, что ханства не восстанавливают, так ещё татары, мордва, черемисы и другие поволжские народы вливаются в ополчение Минина и Пожарского, чтобы вместе с русскими пойти освобождать Москву и восстанавливать Русское царство.
Политика толерантности в отношении мусульман принесла свои плоды не только во время Смуты. В XIX столетии глава султаната Ачех Мухаммад III Дауд Шах, владевший частью нефтеносного острова Суматра, дважды — в 1879 и 1884 гг. — просил принять его в русскую семью народов: «Под протекторат России я хочу поступить потому, что мне известно хорошее отношение русского императора к мусульманам».
А вот с представителями христианских конфессий, было, как ни странно, хуже. Во всяком случае, на протяжении XVII века. Слишком уж недобрую память оставили по себе католики поляки и протестанты шведы, усилиями которых Русское царство фактически перестало существовать во время той же Смуты. Иноверцев и иностранцев попросту побаивались. Мастеров и офицеров из их числа нанимали, однако селили их компактно, в Немецкой слободе. Свои церкви им строить разрешали, но опять-таки, только в пределах слободы. Да и то патриарх Иоаким лелеял мечту разрушить эти храмы, а иностранцев изгнать, о чём, собственно и писал в своём завещании царю: «Да никогда же он, государь, не попустит православным христианам в своей державе с еретиками иноверцами, с латинцами, лютеранами, кальвинистами, общения и дружбу творить!»
На наше счастье царём, к которому обращался патриарх, был Пётр I. Который поступил строго наоборот. Страх перед католиками и протестантами Пётр ломал с тем же энтузиазмом, что строил флот и переформатировал армию. Собственно говоря, его Манифест «О вызове иностранцев в Россию, с обещанием им свободы вероисповедания» от 16 апреля 1702 года открыл новую эпоху в истории нашей страны.
На протяжении нескольких последующих десятилетий основные принципы этого Манифеста, что называется, «допиливались», пока наконец Екатерина II в первый же месяц своего правления не выстрелила прекраснейшим документом «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых Губерниях они пожелают и о дарованных им правах». Прав и льгот, надо сказать, было предостаточно. В частности, позволялось селиться, где угодно — и в столицах, и в губернских городах, и даже позволялось основывать колонии. Мало того — иностранцы, не нашедшие средств на выезд из своей страны, обеспечивались всем необходимым: «Оные могут являться у Министров и Резидентов Наших, находящихся при иностранных дворах, от коих не только на иждивении Нашем будут немедленно в Россию отправлены, но и путевыми деньгами удовольствованы будут».
А то, на что могли рассчитывать иностранцы, уже прибывшие в Россию, вообще едва поддаётся осмыслению. Тут и беспроцентные отсроченные ссуды на обзаведение жильём, домашним и ремесленным скарбом: «Для построения домов, на заведение к домостроительству разного скота, на потребные к хлебопашеству и к рукоделию всякие инструменты, припасы и материалы выдано будет из казны Нашей потребное число денег без всяких процентов, но с единою заплатою, и то по прошествии десяти лет в три года по равным частям».
И налоговые льготы — поселенцы избавлялись от любых пошлин и трудовых повинностей. Правда, на разные сроки. Те, кто хотел жить в Москве и Петербурге, — на пять лет, в губернских городах — на десять, а если кто пожелает основать колонию в пустых доселе землях, то и на все тридцать лет.
Кстати, колонистам выделялись такие права и свободы, как, например, самоуправление: «Поселившимся особыми колониями и местечками внутреннюю их юрисдикцию оставляем в их благоучреждение с тем, что Наши начальники во внутренних их распорядках никакого участия иметь не будут». А также свобода торговли: «Поселившимся в Империи Нашей иностранным колониями или местечками позволяем устанавливать по собственному их благорассуждению торги и ярмарки, без всякого побора и платежа пошлин в казну Нашу».
И, разумеется, чуть ли не в первых параграфах гарантировалась свобода вероисповедания в весьма широких границах: «Всем прибывшим в Империю Нашу на поселение иметь свободное отправление веры по их уставам и обрядам беспрепятственно; а желающим не в городах, но особыми на поселиться колониями и местечками, строить церкви и колокольни, имея потребное число при этом пасторов и прочих церковнослужителей».
Об этом, к сожалению, говорят крайне редко. А ведь Россия тех времён вела ту же политику, что и США с их знаменитым тезисом об «обездоленных, которые найдут на своей новой родине приют и помощь».
С той только разницей, что никаких США тогда ещё не было и в помине — один из «Отцов-основателей» Штатов, Бенджамин Франклин, в те годы возглавлял «Пенсильванскую газету», и с момента восшествия Екатерины II на престол внимательно следил за политикой русской императрицы. Так что свои теоретические представления о том, как надо привлекать в страну поселенцев, Франклин, похоже, проверял русской практикой. Во всяком случае, его справочник для эмигрантов расписывал природные богатства и свободы США почти в тех же словах, что и Манифест Екатерины. Только на пятнадцать лет позже.
Тут надо сказать, что русская практика привлечения иностранцев действительно была самой передовой. И на протяжении всего XVIII столетия демонстрировала серьёзные выгоды — промышленные, военные и даже геополитические.
Судите сами — в конце XVII столетия Россия на северо-западе, западе и юго-западе граничила со следующими государствами. Швеция — насквозь протестантская страна, где ни православных, ни тем паче католиков, не привечали, и свобод им не давали. Речь Посполитая — насквозь католическая страна, где протестантов недолюбливали, а православных так и вовсе угнетали. Ну а Крымское ханство и маячившая за его спиной Османская империя были мусульманскими державами, где с любыми иноверцами не церемонились.
А теперь — следим за руками. В начале XVIII столетия Россия становится на путь открытости миру и толерантности к иностранцам и иноверцам. И в течение ближайшего века как-то так получается, что все вышеперечисленные державы, не отличающиеся толерантностью, либо терпят сокрушительные поражения, либо вовсе перестают быть. Швеция теряет Финляндию, отошедшую к России. Крым наш. Польша разделена и загнана в политическое небытие. Такова цена национальной и религиозной нетерпимости.
